У стен Старого Танжера - Жозеф Кессель

И тут, друзья мои, я увидал в глазах ослика ужас, какого у него прежде не было, даже на пороге смерти. «Клянусь всеми джиннами пустыни, Башир, — вскричал Сауд, — ты самый настоящий колдун! Ты оживил моего осла!»

Я повернулся к Сауду, уверенный, что он бредит, и направил свет на него. Глаза его лихорадочно горели, но он не был в бреду. «Твоего осла? Что ты хочешь этим сказать?» — спросил я, не слыша собственного голоса. И он ответил: «Да, да! Это тот самый осел, что довез меня до Танжера. Он дважды мой, потому что я украл его по дороге, когда он пасся на лугу в окрестностях Эль-Ксар-эль-Кебира».

Я не мог вымолвить ни слова, а Сауд вновь рассмеялся и сказал: «Этот осел прекрасно себя чувствовал, пока я не уселся на него. У него были отметины — семиконечные звездочки позади каждого уха. — Сауд еще посмеялся и добавил: — Видишь, он узнал меня с первой минуты».

Только теперь мне открылась вся правда. Это Сауд измотал, избил, изувечил ослика, изодрал и спалил ему шкуру за весь долгий путь от Эль-Ксар-эль-Кебира до Танжера, это он бросил его издыхать у ворот постоялого двора. И из страха перед Саудом мой беленький ослик покрылся пеной и в глазах его отразился смертельный ужас.

Я весь окаменел при мысли о том, что Сауд хочет вновь забрать его. Я сказал:

«Твой осел сдох, Сауд. Ты убил его. А этого я выходил, вылечил, спас. И отныне у него будет один-единственный хозяин, и этим хозяином буду я».

«Двугорбый ублюдок!» — прорычал Сауд, левой рукой схватившись за рукоятку кинжала. Однако без посторонней помощи он был не в силах подняться. Тогда, извиваясь как уж, он пополз ко мне, но я крикнул: «Если ты еще двинешься с места, я убегу вместе с осликом!»

Я принялся открывать дверь конюшни, и белый ослик ринулся к ней. Сауд плюхнулся на солому; в лице его отразилось яростное презрение, и слова он не выговаривал, а прямо-таки выплевывал.

«Да простит мне пророк, что я принял тебя за свободного мужчину, друга свободных людей, и хотел дать тебе ружье!» — сказал он.

О друзья мои! До сих пор не пойму, что сделалось тогда со мною, но в моем воображении вдруг возникли картины, которых я никогда воочию не видел: неприступные горы и обширные сказочные пустыни, караваны верблюдов и воины, едущие цепочкой на лошадях… И я представил Сауда таким, каким он был в Эль-Ксар-эль-Кебире и по дороге в Сиди-Касем и обратно: самым красивым, самым гордым, самым выносливым и самым свободным… И я понял, что Сауд непременно должен вернуться в свой суровый край гор и песков, где живут люди, для которых нет ничего желаннее свободы. Вернуться любой ценой.

Я помешал моему ослику выскочить во двор и захлопнул дверь. Тем самым между мной и Саудом все было сказано.

Он протянул мне кинжал и велел сделать из ремня, некогда поддерживавшего ослика, стремя для его перебитой ноги. Я все сделал и вернул ему кинжал. Потом я надел на ослика повод и подвел его к Сауду. Ослик в страхе отбивался, и Сауд ударил его рукояткой кинжала в самое чувствительное место — под глазами выше ноздрей. Ослик встал спокойно. Затем я своими руками помог Сауду усесться на него. И Сауд всем своим весом, тяжело, с силой навалился ему на спину, на которой едва наросла нежная тонкая шкура. Ослик содрогнулся, но даже не попытался сопротивляться.

Я отвел их обоих к воротам лечебницы. И поскольку я все не решался бросить повод, Сауд левой рукой вынул из ножен кинжал и уколол им ослика в холку. Ослик скакнул вперед.

И тогда я взмолился: «Не гони его слишком, не рви ему шкуру, Сауд, он еще очень слаб!»

И пока мой ослик исчезал в ночи, я услышал, как Сауд прокричал мне: «Будь спокоен! Я найду по дороге достаточно каленого железа, чтоб его подлечить!»

Башир закончил свой рассказ, но Айша и Омар напрасно ждали от него знака, чтобы начать сбор пожертвований. И Наххас, ростовщик, воспользовавшись этой заминкой, потихоньку выбрался из толпы. Башир, всегда такой зоркий, на этот раз ничего не заметил.

Видя, что он весь во власти нахлынувшей на него горечи и скорби, добрый старец Хусейн, торговавший сурьмой, сказал:

— Тебе пришлось выбирать между любовью к свободе и своей нежной привязанностью. И, хотя ты еще ребенок, сын мой, ты сделал выбор как настоящий мужчина.

Но слова эти не утешили Башира. Тогда слепой рыбак Абдалла прокричал:

— Ты, у которого зрячие глаза! Не теряй надежды однажды вновь увидеть то, к чему прикипел душой! Я уже как-то говорил тебе это — и был прав. А теперь говорю вновь.

Но Башир оставался глух и к его словам.

В этот миг какой-то человёк, очень худой, смуглый, с обветренной кожей, поднялся из толпы. Его горящие глаза были прикрыты чалмой, намотанной так, как обычно носят фанатики даркава. И человек этот сказал Баширу:

— Знай же, вольнолюбивый горбун, что Сауд еще не успел покинуть зону Танжера, как его встретила группа наших всадников и взяла с собой. Они уходили очень быстро, и у них наверняка не было возможности возиться с ослом. Так что его, по всей видимости, подобрал какой-нибудь крестьянин.

— Аллах великий! Аллах милосердный! — что было мочи прокричал Башир.

Так он и стоял, обратив взор к небу, пока те, кто его слушал, делясь впечатлениями, медленно расходились — каждый по своим делам.

Это было предначертано свыше

Истории, что рассказывал на Большом базаре горбун Башир, пользовались огромным успехом. Когда настал черед нового повествования, слушателей собралось так много, что те, кто находился в последних рядах, желая видеть рассказчика, вынуждены были стоять.

И Башир начал так:

— Мой друг рыжеусый Флаэрти как-то раз привел меня в порт встречать госпожу Элен — молодую, красивую и немного шальную американку, которой — помните, друзья мои? — я преподнес в «Маршико» охапку цветов. Она еще пожелала взять меня к себе, а потом обручилась с беднягой Абд аль-Меджидом Шакрафом, прельстившись его роскошными одеяниями. С тех пор как госпожа Элен привезла меня из Эль-Ксар-эль-Кебира в Танжер, я с нею не виделся. Сев в одно прекрасное утро на судно, отправлявшееся в Альхесирас, — просто так, ради прогулки, — она исчезла, и в течение многих недель о ней не было ни слуху ни духу. И вот накануне мой друг Флаэрти получил наконец телеграмму: госпожа Элен сообщала о своем возвращении.

Судно должно было причалить через полчаса. А пока мы отправились в кофейню при таможне, где Флаэрти по обыкновению затеял партию в домино с господином Рибоделем, старым и мудрым французом, живущим в Танжере уже более полувека. Господин Рибодель, как всегда в таких случаях, принялся без остановки говорить, продолжая при этом выкладывать костяшки.

«Хотел бы я знать, — обратился господин Рибодель к моему другу, — чем здесь намерена заниматься ваша американка. Мне она представляется одной из тех, для кого Танжер — болезнь весьма опасная. Солнце, море, арабский колорит, живописные улочки старого города, красоты касбы, простые дружелюбные нравы — все это Дает повод некоторым иностранцам думать, будто наша жизнь протекает как на необитаемом острове, вне забот и тревог. И люди торчат здесь — без работы, без цели, без надежных средств существования. Вечно они говорят, что вот-вот должны уехать, буквально завтра. Но проходит год, другой, а они по-прежнему тут. Меж тем Танжер отнюдь не затерянный в океане остров. На самом деле это небольшой провинциальный город, со своими нуждами и обычаями. И жизнь в нем очень дорогая. Чтобы весело проводить здесь время — и даже чтобы просто прокормиться, — нужны немалые деньги. Люди слишком поздно начинают понимать, что угодили в ловушку. Средства уже иссякли, а желания и воля притупились под влиянием благодатного климата и укоренившихся, милых сердцу привычек. Люди все тянут и тянут время, и это может кончиться для них очень печально».

Так говорил, покашливая и сплевывая, старый и мудрый господин Рибодель. Внезапно мой друг Флаэрти бросил костяшки, сказав, что у него нет больше желания играть. И его веселые глаза как-то сразу погасли, и чувство горечи отразилось в складках рта.

Тут Зельма, дерзкая бедуинка, всегда проявлявшая живейший интерес к мужчинам приятной наружности, спросила:

— Чего же он опасался, этот твой друг, у которого крепкое тело, рыжие волосы и насмешливые глаза?

— О немощный женский умишко! — воскликнул Мухаммед, уличный писец. — Неужели ты не понимаешь, что он тоже боялся попасть в ловушку?

И другие, хотя и поняли не больше Зельмы, принялись кричать:

— Это же ясно как день, темная бедуинка!

И Башир заговорил вновь:

— Рейсовое судно из Альхесираса появилось на горизонте и стало быстро приближаться. Мы с господином Флаэрти направились к пристани. Корабль причалил, но госпожи Элен на его борту не оказалось.

Я воспользовался случаем, чтобы хорошенько разглядеть сходящих на берег пассажиров. О друзья мои, нет события радостней и интереснее, чем прибытие судна в порт. Лица у людей особенные, еще не успевшие утратить те черты, по которым безошибочно узнаешь человека, приехавшего издалека. А какое многообразие типов, судеб, характеров! И именно в тот момент, когда люди ступают на новую, неведомую для них землю, их внешность красноречивей всего говорит об их общественном положении, размерах состояния и даже о внутреннем мире.