У стен Старого Танжера - Жозеф Кессель

Мы тронулись в путь на следующий день пополудни. Шли не торопясь: Сауд хотел прийти в Сиди-Касем еще позже, чем в прошлый раз. Кстати, теперь ему уже не нужен был проводник. Он хорошо знал дорогу и часто даже шел окольными тропами, которых я ему не показывал. Судя по всему, он не раз ходил в этот край — один или еще с кем-нибудь. Но он молчал об этом. Не говорил он и о том, где был все то время, пока мы не виделись, и почему хотел добраться до Сиди-Касема непременно за полночь. Я же ни о чем его не спрашивал — просто из вежливости. К тому же, хоть меня и разбирало любопытство, ощущение тайны доставляло мне немалое удовольствие. Ну чего, в самом деле, мне бояться рядом с большим Саудом, что шагает легкой непринужденной походкой, по привычке держась за рукоять кинжала, и вполголоса напевает воинственные песни своего племени?

Иногда я доставал рогатку и подстреливал птичку. Один раз, когда попасть было трудно, но я все-таки попал, мой друг Сауд сказал мне: «Через несколько месяцев, когда мы с тобой опять увидимся, я дам тебе ружье. К тому времени у меня будет много оружия, и я научу тебя стрелять».

Мое сердце преисполнилось гордостью, и я решил, что приеду к Сауду на моем белом ослике под голубым седлом. Но я промолчал, желая сделать ему сюрприз.

Было совсем темно, когда мы взобрались на вершину дюны, где росли дикие оливы. Там, на опушке рощи, Сауд сказал мне: «Я оставлю тебя на несколько минут. Только на этот раз ты никуда не уходи, я скоро тебя позову». Он бесшумно скользнул в направлении гробницы, уже почти неразличимой в темноте. Я сел, подогнув под себя ноги, и стал думать о моем друге Сауде и моем белом ослике… И у меня было чувство, что во всем мире нет человека богаче, чем я.

Ночь выдалась теплой и безлунной. До меня доносился лишь плеск волн великого океана да шелест листвы диких олив.

Вдруг я невольно вскочил на ноги. Кровь застыла у меня в жилах, и все тело одеревенело от страха. В ночной тишине с той стороны, где высился купол гробницы Сиди Касема и стоял домик хранителя, послышались страшные крики. Потом — выстрелы, похожие на громовые раскаты. И снова страшные крики, и снова выстрелы.

Голова у меня закружилась, тело колотила сильная дрожь. Я стоял не шелохнувшись, как вдруг прямо над ухом услышал сиплый голос Сауда: «Вниз, быстро». Мы скатились по песчаному склону к подножию дюны и поползли к рву, скрытому за плетнем. Когда мы были на дне рва в надежном укрытии, Сауд сказал: «Оторви два куска от моего бурнуса». Это оказалось нетрудно, поскольку бурнус был очень ветхим. «Одним куском перевяжи мне покрепче щиколотку, а другим — правое запястье», — попросил он. Делая все так, как он велел, я почувствовал, что кости у него сломаны и из ран сочится кровь.

«Хорошо, — проговорил Сауд, а я тем временем, весь дрожа, вытирал липкие руки о стенку рва. — На песке, скорей всего, следов крови не осталось, а вот на ткани теперь есть».

Голос его был спокойным, дыхание ровным. Но я знал, что он очень страдает. И еще он сказал: «Эти ублюдки полицейские, сукины дети, мазали, потому что боялись моего кинжала. Они теперь будут дрожать от страха до самого рассвета. Так что у нас достаточно времени, чтобы вернуться в Танжер, если ты, конечно, мне поможешь».

Я поклялся исполнить все, что потребуется, а он в ответ сказал: «Я знал, Башир, что ты хоть и мал, но уже настоящий мужчина — даже несмотря на твое уродство. И еще ты настоящий друг».

Сауд помолчал немного, и я почувствовал, что мне уже совсем не страшно и что слова Сауда, сказанные в этом рве, где пахло сырой землей и кровью, придали мне сил на всю жизнь. Сауд продолжил: «Я рассказывал о тебе шейху даркава, и он хотел использовать тебя в большом деле. Он — человек веры, очень смелый, он не может мириться с тем, что в его стране хозяйничают неверные. Он добыл целый корабль с оружием, а я должен был переправить оружие в Атлас. Но возле гробницы святого я наткнулся на этих ублюдков. Им кто-то донес, и они арестовали шейха».

— Вот, вот, я об этом и говорил! — прокричал Селим, звеня амулетами. — Я слышал об этом деле на Малом базаре и в касбе.

— А я слышал в порту, — зычным голосом сказал грузчик Исмет.

— А я — от своих богатых клиентов, — сказал Галеб-водонос. — Они читали про это в газетах. Страшное было дело.

Другие тоже хотели что-то добавить, но тут Зельма-бедуинка издала на манер плакальщиц долгий протяжный вой, заглушивший все остальные голоса. И она стала просить:

— Скажи нам, скажи поскорей, умоляю тебя, маленький горбун, что сталось с прекрасным Саудом. Неужели он умер в том проклятом рве?

— О нет, Сауд не из тех, кого так просто лишить жизни, — .ответил Башир и продолжил рассказ:

— С помощью своего длинного кинжала Сауду удалось отбиться от полицейских.

«Я ударил многих, — говорил он, — кого в горло, кого в живот, кого в голову. А эти сукины сыны, хоть и были при ружьях, всего лишь ранили меня. Ночью они не осмелятся двинуться с места. Значит, если мы затемно доберемся до Танжера и я найду там убежище до завтрашнего вечера…»

«Найдешь! Найдешь! И лучшее из того, что может быть!» — воскликнул я, имея в виду конюшню лечебницы, где я пока еще оставался хозяином.

«Завтра ты сходишь на постоялый двор, — сказал Сауд, — и разыщешь там караванщиков, что пришли с Юга. Ты видел: я разговаривал с ними. Они должны были переправить оружие. Может, они согласятся захватить меня с собой. А сейчас помоги мне выбраться отсюда. Пора в путь».

О друзья мои, к тому времени я уже хорошо изучил Сауда, но на обратном пути он, не произнеся ни слова, преподал мне еще один урок: если человек по-настоящему захочет, его несгибаемый дух может вести за собой немощное тело. И сам Аллах будет покровительствовать ему в этом. Иначе как, спрошу я вас, — я, который был вместе с Саудом, — как, если не волею Аллаха, смог он проделать столь длинный путь с перебитой ногой?

Правда, время от времени он опирался мне на плечо и передвигался прыжками на одной ноге, но скоро вновь принимался идти на обеих. И ни разу с его уст не сорвалось проклятие или жалоба. Если б кто-нибудь повстречался нам — на узкой тропинке или на большой дороге, — никто бы не догадался о его мучениях. Даже я ничего не видел, поскольку ночь скрывала от меня лицо Сауда. Лишь изредка я слышал, как он скрипит зубами, будто камень распиливает, а когда он опирался на меня, я чувствовал, что он весь в жару и истекает потом.

— В нем я узнаю человека с Дальнего Юга, — медленно проговорил Кемаль, заклинатель змей. — Даже будучи при смерти, они способны проползти несколько лье по пустыне, чтобы добраться до воды.

— Да, именно таким и был Сауд! — воскликнул Башир и продолжил свой рассказ:

— Несмотря на его перебитую ногу, мы двигались довольно быстро, так что еще до рассвета я открыл дверь лечебницы, а затем и дверь конюшни, в которой моему белому ослику предстояло находиться еще несколько дней.

Только там Сауд наконец вспомнил о своем страдающем теле. Он рухнул на землю, и, пока я зажигал фонарь, из его горла вырывалось тяжелое, со свистом, дыхание, похожее на те звуки, что испускает прохудившийся бурдюк. Но как только в конюшне стало немного светлее, Сауд, не говоря мне ни слова, подполз к ведру с водой, которую я приносил каждую ночь, опустил в него голову и принялся со звериной жадностью пить. Тут я увидел, что перебитую руку он заложил за пояс, рядом с кинжалом.

Лишь после того как он осушил все ведро, — у него была страшная жажда, — Сауд вытянулся на соломенной подстилке. Я хотел было устроить его поудобнее, но он левой рукой оттолкнул меня, сказав: «Мягкая постель вредна для раненого воина». И он закрыл глаза и заскрипел зубами.

Приходя в себя после тяжелого пути, Сауд не заметил моего ослика, спавшего в темном углу конюшни, а у меня, пережившего столько событий, еще не было времени подумать о нем.

Но, друзья мои, ослик сам сделал так, чтобы привлечь наше внимание. Внезапно в углу послышался громкий стук копыт и прерывистое дыхание. Я подошел и увидел, что ослик стоит на подстилке и весь дрожит, словно в ознобе, как бывало в самые тяжелые минуты его болезни. Он припал к стене и неистово лягался, как бы желая проломить стену и выскочить наружу. Я не успел успокоить его — Сауд уже открыл глаза. Сначала он воскликнул, будто в бреду: «Аллах посылает мне коня!» Но потом его взгляд прояснился, и гримаса отвращения исказила его лицо. «Да это всего лишь паршивый осел! — с презрением бросил он и, приподнявшись на левом локте, добавил: — Но чтобы засветло выбраться из района, охраняемого танжерской полицией, сойдет и осел».

Поначалу его слова не дошли до меня; потом я уже был не в состоянии их осмыслить, потому что ослик, услыхав голос Сауда, совсем обезумел. Он начал кружиться на месте, и из его ноздрей пошла пена. Желая посмотреть, почему ему стало так плохо, я хорошенько осветил его фонарем. И тут наконец до меня дошло, чего хотел Сауд, и все мое нутро воспротивилось этому. «Никогда он не получит моего чудесного белого ослика», — решил я и, поставив фонарь на землю, закричал: «И думать об этом забудь, Сауд!.. Мой ослик слишком слаб, чтобы везти даже ребенка». Сауд расхохотался, и его смех показался мне ужасней зубовного скрежета. «От страха у тебя разум помутился, — сказал он. — Этот осел упитан и лоснится так, что лучшего и желать нельзя. Я заставлял идти даже таких, у которых горлом шла кровь и которые хромали на все четыре ноги. Ну-ка, посвети на него еще!» Я не мог противиться Сауду и направил на ослика фонарь.