Инквизиtor - Елизавета Домина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
― Не знал, Макс, да и не мог знать. Не было у меня с ней ничего.
― Во дела… А от кого тогда? ― Макс, постукивая себя кулаком по подбородку, смотрел в сторону. ― Налей, накатим!
― Прошлое это всё. Моя совесть чиста! Знал бы, что в преступниках хожу, сам бы явился. Денег-то сколько? ― Мирон подошёл к сейфу. ― Говори! Вам свои семьи кормить надо.
Положил перед Максом три запечатанные банковские пачки:
― Это тебе и ребятам, спасибо передай! Не знал, что таким в посёлке меня люди помнят. Вот и получается: бежал от боли воспоминаний, а считали, от правосудия скрываюсь. Я домой возвращался вас повидать, мать обнять. А когда вышел с поезда, встал на пепелище, оглянулся вокруг. И пустота! Выть хотелось, землю грызть! Понимаешь, Макс. Пус-то-та! Жизнь моя, она ведь такая же, как то пепелище была. Что толку, что прошёл я на войне, если деть себя некуда? Я и сейчас-то засыпаю только либо под этим… ― Мирон поднял бутылку, встряхнув содержимое. ― Либо на таблетках. Иногда вспоминаю ветер в поле, мы бежим за воздушным змеем и такой простор вокруг! От этого немного хоть отпускает.
― Да, брат! Кто ж знал, что так оно сложится? Может, жениться тебе надо?
― Мои подружки ‒ пиявки да лягушки. Помнишь мультик про водяного? ― ухмыльнулся Мирон.
― Что, совсем нет нормальных баб что ли? ― Макс уводил разговор в другое русло, понимая, что задел за душу друга.
― Есть, могу хоть сейчас вызвать. Тебе какую: мулатку, азиатку?
― А любовь как же?
― Не верю я, Макс, в любовь. Мне хватило!
― Не, Мирон. Ты не прав! Знаешь как оно: домой приходишь, уставший и вроде как сил нет, в мазуте весь, руки сводит от боли. А встретит она, прижмётся, детишки выбегут, и сразу нет той усталости. Смысл жизни возрождает.
― Рад, что у вас всё хорошо! Давай за твою семью выпьем и за ребят!
Мужчины выпили, за окном забрезжил рассвет. Макс посмотрел на часы.
― У меня поезд через три часа, сколько до вокзала ехать?
― Какой поезд? Оставайся, поживи, я тебе билет обратно куплю. Город покажу, купишь семье своей подарки. Как там раньше: куклу дочке, жене платок.
― Не, я домой. Работа у меня. Мне ребята не простят, если я не узнаю, куда ты после посёлка исчез. Рассказывай!
― Только если ребята не простят. Так уж и быть. А до вокзала, я с тобой на такси поеду и провожу. Давно не смотрел вслед уходящему поезду.
Знахарь
― Прав, Макс, ты в том, что война ‒ она человека меняет. Я и в ИВС уже понимал, что мир мой прежним не будет. Солнце светить стало тускло, и краски поблекли. Я же со школьной скамьи и сразу в омут с головой. Проще стало, когда понял, что со мной ребята такие же молодые, которых страх одолевает, и помочь могу тому, кому хуже. Так постепенно и выходил из серой мути собственных мыслей. А там, дальше, закрутилось, завертелось, уже и не помнил, какой я настоящий. Есть задача, есть цель: исполнил, следующая. И никому до тебя дела нет: ты ‒ штатная цифра статистики. Сам за себя не постоишь, никто не вспомнит, как звали. Это по телевизору смотришь когда, мысли о том, чтобы мирно было, не гибли люди. А там, каждый час ‒ борьба за выживание. И ладно бы противник осязаем был, чтобы биться с кем было. Нет! Прилететь может с любой стороны, и зацепить снарядом. Страх сначала, а потом уходит он и остаётся только цель ‒ выжить. Либо ты, ‒ либо тебя, третьего не дано. Давай помянем ребят, ушедших.
Мужчины выпили. Мирон продолжил.
― Дружба там иная: с гнильцой человека сразу видно. Идёшь и не знаешь, с какой стороны ожидать: от своего или за врагом смотреть. Я в госпиталь когда попал, очнулся, а спать не могу. То боль, то ожидание угрозы. Там парень лежал со мной, Егор. Странный был немного, хотя, что я говорю, все мы оттуда вернулись другими. Так вот он всё про знахаря рассказывал в своей деревне. Мечтал: мол, выпишусь, поеду к деду Макару, он поможет. Я тогда веру уже во все потерял. Одно грело ‒ вернусь домой, отчима выгоню, буду матери сам помогать. Пить бы бросила, хозяйство завели. Когда выписывался, Егор мне адрес деда этого, на листке написал. Я бумажку в карман положил и забыл о ней совсем. Когда пепелище дома своего увидел, думал всё, не перенесу! Душа так металась, что жить не хотелось. А руку в карман засунул, листок этот и нащупал. Вот и решил: если сам в своей жизни разобраться не могу, так пусть, хоть поживу у деда этого, помогу старику. Купил водки, напился, чтобы хоть как-то в поезде заснуть. И уехал. Знать, не знал, есть ли знахарь этот или Егор выдумал его.
Мирон сошел с поезда рано утром: остановка всего три минуты ‒ ни вокзала, ни станции, чтобы спросить у кого, как найти деревню эту. Только узкая тропинка насыпи гравия. Вышел на асфальтированную дорогу: машин нет, указателей нет. В этот момент ощутил обречённость фразы «идти, куда глаза глядят». Он шёл. Просто шёл, пустота накрыла его полностью, не хотелось ни кричать, ни плакать. Просто шёл.
Пушистые лапы елей над дорогой. Деревья с зеленеющей листвой. Запах сырой земли прохладой окутывал из леса. Мирон лишь сейчас задумался: в мире весна. В эту пору сложно встретить в лесу людей, ягоды ещё не поспели. Но если есть дорога, она обязательно приведёт куда-то. Обычно рядом с остановкой поезда населённый пункт всегда есть, но, видимо, он пошёл не в ту сторону. Одно радовало ‒ утро раннее, до темноты доберется до ближайшего населённого пункта. Послышался шум приближающейся машины. Мирон вытянул руку, в надежде, что водитель, заметив его, остановится. Старенькая шестёрка притормозила, со скрипом.
― Тебе куда? ― пожилой мужчина заинтересованно осматривал пешехода.
― Здравствуй, отец, к деду Макару мне,
