Всего превыше - Елена Катасонова

Она почти нашла тот единственный, нужный глагол, а он мешает!

- Я скоро закончу, - ничего, конечно, не понял Лёня. - Еще немного, чуть-чуть. Ничего?

- Ничего.

Лёня взглянул на Лизу чуть виновато.

- Нет, - решил он, - все-таки вы устали. Потом доделаю. Я уже знаю как.

- Можно взглянуть?

Лиза встала, не сомневаясь в ответе, но Лёня быстро сунул лист в папку.

- Не надо, - сухо сказал он. - Я никому, никогда, ни за что, пока не закончу...

- Хорошо, хорошо...

- Давайте лучше пить чай. - Он заглянул ей в глаза. - У меня хороший, цейлонский. И даже печенье есть!

Лёня сказал о печенье с такой смешной гордостью, что Лиза не могла не улыбнуться. И он улыбнулся в ответ - доброй открытой улыбкой.

- Как раз вчера купил чайник. Новый, электрический! - продолжал он хвастаться. - Как знал, что вас встречу! Вскипает мгновенно.

Лёня скрылся за дверью, послышался шум воды. Вернулся, включил чайник, расставил на широком подоконнике чашки с блюдцами - стола в мастерской не было, широким жестом лихо, издалека, швырнул на подоконник связку баранок.

- А где печенье? - с любопытством спросила Лиза.

- Представляете, его уже съели, - с дет-ским недоумением ответил Лёня. - Но вот - баранки. - Он постучал бубликом по подоконнику. Жестковаты, - озабоченно доложил он, - но если опустить в чай...

Они взглянули друг на друга, и оба расхохотались.

- Ох, Лёня... А где у вас тут моют руки?

- Да-да, конечно. - Лёня покраснел как девушка. - И руки, и все такое... Пойдемте, я покажу.

В маленькой прихожей было две двери. Лёня ткнул в них пальцем - "а вот выключатель" - и ушел.

Ничего себе подвальчик - с туалетом и умывальником! Каких только диковин нет в Москве... А как бы он иначе, кстати, работал?

* * *

Чай и вправду оказался необычайно вкусным.

- Ездили на этюды и насушили трав, - объяснил Лёня. - Этот с чабрецом. А сушки почему не едите?

- Они несъедобные, - не стала скрывать от хозяина горькой правды Лиза.

- Ничего подобного! - энергично возразил он. - Вы их просто мало держали в чашке.

- Вот когда мне будет сто лет...

- Этого никогда не случится! Сто лет может быть только картине. Или абхазскому долгожителю. Теперь скажите, о чем вы думали, когда я делал набросок? В какой-то момент вы так глубоко задумались и так изменилось ваше лицо...

Лиза взглянула на этого чудного парня и поставила на подоконник чашку. Странный какой... Про печенье напрочь забыл, сушки произведены небось до новой эры, а то, о чем другие ни за что бы не догадались, приметил. Хотя чему удивляться: художник.

- Вам интересно на самом деле? - спросила она.

- А почему вы спрашиваете? - Он ушел от ответа.

- Где-то я читала, а может, кто-то мне говорил, что творческие натуры слушают и слышат только себя.

Лёня смотрел на Лизу созерцательно и бездумно.

- Эй, - окликнула она его.

- А? - очнулся от грез Лёня.

- Повторите-ка, что я сказала.

Он старательно повторил - как школьник, который механически, не вникая в смысл, повторяет последнюю фразу учителя. Потом тоже поставил на подоконник чашку, взял Лизу за руку и усадил на тахту.

- В какой-то степени это правда, - нехотя признал он, однако тут же встал на защиту корпоративной чести. - Но вообще все люди эгоисты, не только творческие. Чем бы они там ни прикрывались, как бы ни приукрашивали себя. Делают, как им нужно, а уж потом подыскивают себе оправдание.

- Но это же страшно, - пригорюнилась Лиза.

- Ничего особенно страшного, - махнул рукой Лёня. - Просто, общаясь с людьми, нужно иметь в виду... Так о чем вы думали?

"А что? Вот возьму и скажу! А то придумает бог весть что". И Лиза рассказала своему случайному собеседнику про Джебрана, а он - неожиданно и легко - вдруг взял да и выдал то самое, единственно годное к переводу слово, за которым столько дней и ночей - даже во сне - безуспешно гонялась Лиза, которое от нее ускользало, упорно не давалось в руки, потешаясь над ней, посмеиваясь, дразня, и она это слово, неуловимое, зыбкое как пески, уже почти ненавидела.

4

"Разливы рек, подобные стадам..." По-русски смешно, по-арабски же так понятно! Надо сравнение сохранить, отыскав в море слов русский эквивалент, но оно брыкается, как арабский племенной жеребец, не дает накинуть уздечку. Как помог ей тогда этот Лёня! А потом вежливо замолчал, покосился на мольберт, где ждала его неоконченная работа; Лиза взгляд уловила и поняла, что пора уходить.

Проводил только до двери. Номера телефона не спросил и свой не дал. Ну и не надо! Хотя, честно говоря, странно: рисовал ее, и не раз, - значит, думал о ней? Хотел спросить у Иры, сам говорил, - значит, мечтал о встрече? - а простился сдержанно, безучастно. Хоть бы приличия ради... Нет, он не очень-то вежлив. Даже пальто не подал - так рвался назад, к мольберту и ватману. А натура между тем уходила... Шанс вот так же, случайно, встретиться снова - один из тысячи, из миллиона. Значит, использовал эту натуру полностью уже, до конца.

Лиза сердито тряхнула отросшими за зиму волосами. Чего это она о нем все думает? Сердится на него, скучает... Весна? Весна! "И даже пень в апрельский день березкой снова стать мечтает..." Надо подстричься и купить помаду - ее обмылочек никуда не годится. Вот получит стипендию...

- Лиза, зайдите к Михаилу Филипповичу, - сухо сказала Таня, глядя не на Лизу, а в сторону.

Никуда эта тихая невзрачная девушка от декана своего не делась, не сумел он ее никуда пристроить, хотя место, и неплохое, Лариса для нее нашла. Но Танечка так расстроилась, так расплакалась, что он испугался и отступил.

- Ну что вы, что вы, - бормотал смущенно, - я же хотел как лучше...

Так все и осталось. Только Танечка стала еще печальнее.

- Опять "Интурист" вас запрашивает, - как всегда гордясь своими студентами, с удовольствием сказал декан. - На все майские праздники! Звонили сюда, в деканат: к вам на Ленинские не прорвешься. Что вы там делаете с телефонами? С мальчиками небось беседуете?

- Ага! - засмеялась Лиза.

"Хороша!" - привычно восхитился декан, но восхищение свое постарался скрыть, поднял сурово бровь.

- Телефон - средство связи, а не общения.

- Да? - искренне удивилась Лиза. Такое странное назначение телефона никому из студентов и в голову не приходило. - Надо повесить лозунг!

- Вот-вот, - одобрил ценную мысль декан, - повесьте. Начертайте большими буквами и повесьте. У кабинок. Сколько их там у вас? Две? Ах, четыре! Ну вам поставь хоть сто...

Почему он так любит поболтать с Лизой и не любит с Танечкой? Неужели только из-за русалочьих глаз, пушистых волос необыкновенного, притягивающего взор цвета, стройной, словно выточенной из слоновой кости, фигурки? Приходится признать, что да: приятно смотреть на Лизу и не очень на Таню. Какая все же несправедливость природы Этот ее грустный покорный взгляд, робкий голос; чувство вины перед Танечкой. Не любим мы тех, перед кем виноваты - пусть даже невольно. А Лиза всегда весела, беспечна, и все у нее хорошо, кроме того, кажется, негра, но он, слава Богу, отчалил к себе, во Францию, да еще подонка Сучкова, но Лиза не пропадет и в Москве. И может, лучше, что никуда не поехала: вот же печатается в "Иностранке"! А так бы теряла время...

- Идите, Лиза. И звоните скорее в "Интурист": кажется, послезавтра они приезжают.

Арабы и в самом деле прибыли тридцатого, под майские праздники. А двадцать девятого, в ночь, вдруг взял да и выпал снег. Лиза, окоченевшая на летном поле, стуча зубами от холода, встретила туристов у самого трапа.

- Сюрприз! - весело сказала она. - Ведь вы не знаете снега!

С неба всем на голову валилось что-то мерзкое, слякотное.

- О, мы столько о нем слыхали! - обрадовались арабы, и все как один вытащили из сумок шапки-ушанки. Откуда, интересно, они там взялись, в Сирии? Видно, загнали по дешевке наши туристы или совершили знаменитый "ченч" - это английское слово знал весь мир. Лиза в своей косыночке, хоть и под зонтиком, здорово позавидовала мудрым арабам.

- Вот и хорошо! - звонко сказала она. - Молодцы! А впрочем, что нам погода? Ведь вы туристы! Вы в Москве в эту погоду и ни в какую другую уже не будете. Так что улыбку на лицо и вперед - познавать столицу.

Работа началась. И был Кремль и Красная площадь, улочки старого Арбата и музей на Волхонке. Пока они ходили по его залам, стихия утихомирилась, и только мокрые тротуары да остатки снега на зеленой травке газонов напоминали о капризах природы. Арабы сняли шапки, Лиза сложила зонтик, и все они, подкрепившись горячим борщом, огненным чаем, какими-то замысловатыми блинчиками, отправились в цирк.

Арабы хохотали, как дети: клоуны с фонтанами слез и рыжими париками покорили их совершенно. Глядя на них, смеялась и Лиза. А уж когда под куполом, сверкая блестками, полетели гимнастки, вся группа просто оцепенела от восхищения.

Майские праздники встретили в Ленинграде с его свирепым ветром с Невы, потом отогрелись в Тбилиси - там все цвело и благоухало - и снова вернулись в Москву. Черные глаза сирийцев ласково смотрели на Лизу - ну к этому ей было не привыкать: светлые волосы, светлые глаза неизменно поражали арабов, - а она все скучала о Лёне. "Ну что я за дура? - пыталась образумить себя Лиза. - Я ж его почти не знаю. И разве я влюблена? Кажется, нет. И разве так уж было мне с ним интересно? Почему же скучно мне без него?"