Сказки о рае - Амур Гавайский

– Хуй с тобой, – Тефлон вынул из кармана мобилу и набрал номер. Он ничего не сказал в трубку, а просто подождал какое-то время, затем сунул мобилу опять в карман.

– Он тут, рядом, – заверил Пашу Тефлон, – нужно немного подождать.

Стало совсем темно, время от времени из багажника слышались возня и жалобный писк, говорить было не о чём.

– У тя какой-то странный акцент, откуда ты? – спросил Тефлон из вежливости.

– Не ебёт, – Пашу продолжало трясти.

– Как в первый раз, – ухмыльнулся Тефлон.

«Первый раз, первый раз, первый раз», – застучало в голове у Паши. Почти неделю он голодал и, значит, был на грани, но деньги всё равно важнее.

Китаянка в мешке полностью очнулась и стала громко рыдать. Паша понял, что уже не может сдерживать себя, у него начался глюк – такое изредка случалось с ним после голодовок.

Очень чётко, во всех красках, он увидел себя мальчишкой, ему лет восемь, не больше, его послала мама в новый универсам, построенный, как говорили, «по итальянскому проекту». Туда выстраивалась гигантская, как хвост сказочного дракона, очередь. Проторчав в очереди чуть ли не час, он вошёл, наконец, вовнутрь. По универсаму бродили обляпанные волосатым мохером пенсионерки и прочая публика.

Паша смотрит на огромные пятилитровые банки с зелёными, похожими на экспонаты Кунсткамеры, помидорами, навсегда утонувшими в мутном болгарском рассоле. Все чинно прохаживаются вдоль торговых рядов, охуевая от нового ощущения близости к товару.

Часть внутренней стенки универсама – стеклянная, за ней – мясной цех, за ней – серьёзные мужики в запачканных кровью белых халатах режут мясо. Кое-кто из публики, плюнув на приличия, прильнул всем телом к стеклу и смотрит. «Скоро вынесут», – слышит Паша глас народа и не понимает, о чём это они. Вдруг стеклянная дверь открывается, и в торговый зал въезжает обыкновенная покупательская тачка, почти полностью забитая расфасованным уже мясом.

Вялотекущую толпу покупателей прошибает мощный электрический разряд, в мгновение ока тачку облепляют со всех сторон. С одной стороны людей больше, и поэтому весь ком движется. Сверху уже всё расхватали, доставать стало труднее, и тачку опрокинули, мясо высыпалось на пол, и вот уже несколько мохеровых старушек упало на колени.

Маленький Паша сглатывает слюну, напряжение вокруг тележки падает, толпа довольно быстро рассасывается, обнажая кусок пола, на котором валяется пустая тачка в затоптанных грязной обувью лужицах крови и кусок мяса, выпавший из целлофана во время драки…

Паша подходит к одинокой тачке, наклоняется и смотрит…

Из глюка Пашу вывел удар по голове, он не заметил, как сзади к нему подкрался небольшого роста коренастый урод.

На следующее утро он очнулся на заднем сидении своей машины, припаркованной в укромном уголке городской свалки. В кармане куртки он найдёт два свёртка. В одном – три штуки: сумма, о которой он договорился с Тефлоном неделю назад, в другом – небольшая медицинская мензурка на сто грамм, которую он тут же судорожно высосет.

Из жизни и смерти школьников

– В ОБЩЕМ-ТО, Петя мальчик неплохой, но уж очень нервный.

Людмила Владимировна, учительница третьего «а» класса, вопросительно посмотрела на маму Пети, испуганно сидящую за первой партой.

– Но учится-то он как?

Вздохнув тяжело, училка стала перелистывать журнал.

– Вот посмотрите, в первой четверти были даже четвёрки, – продолжила она, – а потом всё хуже и хуже. Последнее время он стал прогуливать первый, а иногда и второй урок, а ведь это – арифметика и чтение!

Мама Пети покраснела. Училка приводила один убийственный факт за другим, и Петина мама твёрдо решила побить сына подгнившим уже «морским» ремнём – чуть ли не единственным предметом, оставшимся у неё от сбежавшего мужа.

– Близится двадцать второе апреля, день рождения Владимира Ильича Ленина, – стала подбивать бабки Людмила Владимировна, – в этот день лучшие ученики третьих классов в торжественной обстановке музея – дзота неизвестного партизана-подрывника – будут приняты в пионеры. Я как классный руководитель отклонила заявление Пети, и если вы не примите меры, то не видать ему красного галстука в третьем классе. Больше того, так и октябрятскую звёздочку положить на стол не долго…

Петина мама зарыдала в голос и бросилась на выход.

– Стойте, Вострикова, – училка имела кое-что на посошок.

Петина мама застыла у двери.

– Ну, скажите на милость, зачем Петя приносит в школу складной нож?..

Петя, довольно высокий мальчик для своего возраста, сидел в это время дома на кухне и ел блины, производимые тут же его флегматичной бабушкой. Каждый новый блин он старательно обливал жидким домашним вареньем из банки, всякий раз аккуратно отодвигая ложкой ватную подушечку плесени.

Петя неплохо представлял, что сейчас происходит между его мамой и Людмилой Владимировной и не строил иллюзий по поводу грядущих событий.

Блины не были особенно вкусными, но Петя интуитивно осознавал, что ужинать, возможно, не придётся, и упорно ел, прислушиваясь, не едет ли лифт на их последний этаж. Он твёрдо решил молчать, и если будут бить, то терпеть. А если совсем туго будет – сбежать в лес. Для этого варианта всё уже было подготовлено: придя из школы, он положил в мешок для сменной обуви самое дорогое, что у него было…

Вот в очередной раз загудел лифт, и всё гудел и гудел, пока не остановился на последнем этаже. «Мама приехала», – подумал Петя, и блин застрял у него в горле…

Первые пять минут она почти наизусть повторяла обвинительную речь Людмилы Владимировны с тем только отличием, что очень кричала и размахивала руками перед Петиным лицом.

– Я для него стараюсь, ночей не сплю, чтобы мой Петечка учился, а мой Петечка плевать на всех хотел, мой Петечка лоботряс, лодырь и прогульщик. Весь в идиота отца пошёл мой Петечка, – закончила Петина мама официальную часть разборки.

– Я больше не буду, – довольно спокойно ответил Петя.

– Что не будешь, ЧТО НЕ БУДЕШЬ! – Петина мама впала уже в истерику. – Из тебя же подонок растёт, понимаешь – ПОДОНОК!

– Я больше не буду, – повторил Петя, придав жалостливости в интонации. В отношениях с матерью Петя старался придерживаться политики нейтралитета.

– А вот это мы сейчас узнаем, – Петина мама резко выбежала из кухни и стала громко рыться в дряхлом комоде.

Вернулась она с морским ремнём в руках, чем несколько удивила Петю, который ожидал скорее подзатыльников. Она тут же схватила Петю за волосы, отчего он жалобно вскрикнул, и вытащила его из-за стола. Держать ремень за латунную широкую пряжку было очень неудобно, но всё же она умудрилась взмахнуть ремнём и, с криком «Вот тебе!», ударила. Шесть с половиной метров советской кухни – маловато для подобных экзекуций, и удар пришёлся по столу, банка с вареньем тут же упала, и из неё быстро и бесшумно потекла ярко-красная жижа. От неожиданности мама расслабилась, и Петя тут же, вырвавшись, бросился в комнату, где забрался под широкую и довольно низкую кровать.

– Ты у меня узнаешь сейчас, как уроки прогуливать, – Петина мама бросилась за ним в погоню, – а ну-ка вылезай оттуда!

Петя молчал.

Петина мама стала двигать кровать, но Петя перемещался вместе с ней, и достать его оттуда располневшей за последние годы маме не удавалось. Она кричала и грозилась вызвать милицию, а Петя молчал, он удобно устроился в своём дзоте, ему даже пришла в голову мысль остаться там жить навсегда. «А что, – думал он, – буду по ночам только вылезать, когда все спят, и ходить на кухню есть».

Петиной маме тоже пришла в голову удачная мысль: она встала на карачки и, накрутив мягкий конец ремня на кулак, попыталась ударить Петю пряжкой прямо там, под кроватью. Между прочим, ей это почти сразу удалось, но смекалистый Петя тоже поменял тактику, он сумел поймать пряжку и стал тянуть ремень на себя, упершись ногами в доску, придерживающую матрас. Взбешённая такой наглостью мама вскочила на ноги и стала изо всей силы тянуть ремень в свою сторону. Пряжка больно впилась в руку Пети, и он не выдержал, отпустил. Петина мама тут же полетела в противоположную от кровати сторону и брякнулась всем телом на собственные туфли… Теперь уже она завыла от боли и унижения, закрыв руками мерзко покрасневшее после драки лицо. Потом она стала просто рыдать, и Петя там, под кроватью, где его не могли увидеть, тоже стал почему-то плакать…

– Я ведь в месткоме работаю, как мне теперь людям в глаза-то смотреть, все в галстуках в школу идут, а мой Петя… – ей стало безумно жаль себя, и захотелось тут же умереть.

– Мама, мамочка, – неожиданно для себя Петя вылез из-под кровати и бросился к лежащей на полу матери, – прости меня, прости меня, пожалуйста, – он лёг с ней рядом на пол и неумело обнял её, чего не делал уже много лет, – я не виноват… это они.