Урод - Константин Соловьев

— Пожалуй. Прикажи подать кувшин фасха и позови Лине.

— Я не могу позвать Лине, мой шэл.

— Почему? — нахмурился Крэйн. — Передай, что это моя воля. Она придет даже в середине Урта, я знаю.

— Лине оборвала свою жизнь два Эно назад, — сказал Армад ровно. — Она уже в ывар-тэс.

— Что? — Крэйн почувствовал удивление и легкую досаду. — Но почему?

— Это мне неизвестно, мой шэл. Она выпила ывар. Мучительная смерть.

— Какая глупость… Но почему мне не сообщили?

— Приказ шэла Лата. Он знал, что вам не здоровится и не хотел вас потревожить.

— Эти женщины… — раздраженно сказал Крэйн в сторону. — Какая безвольная жалкая слабость!

— Она любила вас, мой шэл. — Армад знал, когда шэла можно похлопать по плечу и называть по имени, а когда смиренно внимать каждому его слову. Он был его учителем и защитником с детства и знал Крэйна едва ли не лучше его самого. — Кажется, она оставила записку.

— Записку?

— Да, мой шэл. Но ее уничтожили по указанию шэла Лата. Я слышал, в этой записке упоминались вы.

— Как грязно, — поморщился Крэйн. — Слезливая записка, трогательная смерть покинутой возлюбленной… Она была слишком слаба даже для того, чтобы терпеть правду. Положительно, еще несколько тысяч Эно и в Алдионе не останется настоящих людей. Вместо эмоций — примитивные трогательные жесты, вместо взвешенных трезвых поступков — бессмысленное следование добродетели, такое же фальшивое, как и чувства… Чего она хотела этим добиться?

Армад не ответил. Замерев без движения, он смотрел куда-то в сторону.

— Что ж, иди. — Крэйн махнул рукой. — Не забудь передать дружине то, что я сказал. И еще — прикажи выставить дополнительную охрану возле моих покоев. Троих, думаю, хватит. Это все.

— Мой шэл… — Армад склонил голову и, придерживая за спиной эскерты, чтобы не зацепить дверь, почти бесшумно вышел, оставив Крэйна в одиночестве.

— Жалкая слабость, — повторил молодой шэл, озабоченно разглядывая свое лицо в зеркале. — Безвольные трусливые дураки. И я среди них.

На следующий Эно ему стало гораздо лучше. Уродливый нарост на лице не исчез, но побледнел, и Крэйн усмотрел в этом хороший знак. К тому же загадочная болезнь, едва не сведшая его с ума, полностью оставила его, исчезнув без следа. Впервые появился аппетит и Крэйн поел, мимоходом отметив, что за прошедшее время порядочно похудел.

Орвин по-прежнему не удостаивал его своим вниманием, то ли просто забыв про существование сводного брата, то ли выжидая удобный момент.

Ругая себя в душе за трусость, Крэйн тем не менее покидал свои покои только в кассе и с эскертами за спиной, сопровождали его пятеро дружинников. Среди черни разнесся слух, что младший шэл успел насолить очередному мужу из знатного рода и теперь опасается за свою жизнь, но Крэйн оставлял их без внимания. Через Эно или два он покинет пропахший грязью Алдион, и слова черни не будут иметь никакого значения, как не будет иметь значения и гнев Орвина. Постоянное напряжение сказалось на нем — он стал раздражительным, часто проявлял гнев и опять стал мучиться бессонницей. Опасаясь за свою жизнь в самый канун отъезда, он даже перестал выходить из тор-склета, дав тем самым почву новым слухам.

Однако вопреки мрачным прогнозам Лата Риаен стало лучше. Лекарь пока не говорил этого открыто, но в тор-склете ничего не могло остаться в тайне. Здоровье ее, хоть и не восстановилось, шло на поправку. Узнав об этом, Крэйн почувствовал облегчение и отложил срок отъезда. Предстоящая дорога не вызывала у него опасений, однако ему не хотелось двигаться в путь до того, как его висок полностью заживет, чтобы не уронить себя окончательно в глазах окружающих. Если ему суждено покинуть опостылевший Алдион, он сделает это красиво и уверенно, а не как жалкий урод, бегущий с родовых земель. Приготовления тем временем были завершены, дружинники ожидали лишь слова шэла, но тот все откладывал. Заперевшись у себя в покоях и выставив снаружи стражу, он приказал не пускать никого, кроме Лата.

Но у Лата было много забот, особенно сейчас, когда Риаен была не в состоянии принять на себя заботы о подданных, а Орвин Эно и Урт напролет сидел возле нее. Несколько раз встречи с Крэйном искали женщины, с которыми он в прошлом был близок, но ни одна из них не была пропущена в его покои — при одной мысли о том, что о его временном уродстве станет известно в тор-склете, Крэйна бросало в пот. Что скажет та же Тэллитэ, увидев этот отвратительный вздувшийся пузырь?.. Нет, решено, пока его лицо не обретет былые черты, он не покинет город. Благо Орвин и Риаен, из-за которых он вынужден был дать обещание, пока были достаточно заняты, чтобы интересоваться им.

Риаен действительно стало лучше, лекарь уже не скрывал это. Он обещал, что самое позднее через десять Эно она сможет покинуть свои покои и жизнь ее уже не находится в опасности. Это успокоило Крэйна, но не дружинников, которые ждали его слова, чтобы покинуть Алдион. Они знали о том, что путь неизбежен, хотя не были предупреждены ни о причинах, ни о его конечной точке. Стараясь избегнуть слухов, которые могут докатиться до Орвина, Крэйн запретил им сообщать об этом кому бы то ни было.

Придумывая один повод за другим, Крзйн все откладывал отъезд, хоть и проклинал себя за малодушие. Зная, что отряд готов тронуться по его слову, он медлил, чувствуя, как решимость испаряется с каждым Эно. С исчезновением угрозы, исходящей от Орвина, Алдион перестал казаться ему чужим и враждебным, воспоминания о прошлой жизни, прерванные проклятым выжившим из ума стариком, томили его, но он твердо решил не покидать своих покоев, пока не восстановит былую красоту.

Вынужденное затворничество скверно подействовало на его настроение — к раздражению, не отпускавшему его ни на минуту, прибавилось нетерпение, которое ему едва удавалось унять. Не привыкший к одиночеству даже за время своей болезни, он мучился с обществом дружинников, которые ничем не могли ему помочь. Даже Армад, верный и преданный защитник, был бессилен. Крэйн попытался заглушить эмоции фасхом, но фасх подвел его, одарив лишь сонным отупением вместо забытья. Свободный, но тем не менее запертый в собственных покоях, шэл изнывал от скуки.

В таком состоянии он провел пять Эно и четыре Урта.

ГЛАВА 5

Мир пылал. Крэйн чувствовал исходящий от него жар, но его руки и ноги, если они у него были, отказывались повиноваться. Небо раскалилось до такой степени, что при взгляде на него глаза могли вытечь из глазниц, а обжигающее прикосновение шершавой тразы, напоминающей крохотные иглы, было невыносимо. Кажется, он кричал. Воздух был тоже раскален. Плотный и твердый, как горячая земляная крошка, он иссушал язык, но с трудом проникал в грудь. Боль была ужасна. Крэйн воспринимал ее как ярчайшие сполохи света, которые вспыхивали в его сознании, тщетно пытающемся найти убежище возле границы мира яви, вспарывая разноцветными остриями его плоть и разум. Парализованный болью рассудок напоминал смертельно раненного хегга, который то несется огромными скачками, полосуя воздух клешнями, то замирает, припадая к земле. Хегг?.. Крэйн хотел вспомнить, что такое хегг потому что это было важно, но не удержался на краю черной пропасти и снова рухнул в глубины, где для мыслей не оставалось ни сил, ни времени.