Гнездо Феникса - Евгений Филенко

– Природные условия? – переспросил Кратов. – Естественный отбор? Занятно. Возьмем уже знакомую нам систему Эа… риву…

– Эаириэавуунс, – нетерпеливо сказал Аксютин.

– Угу. Нефтяной кисель. Площадь суши в сезон отливов не более пятнадцати процентов всей поверхности планеты. Густой облачный покров, практически непроницаемый для светила. Вроде нашей Венеры, только что не гаже. Как по-вашему должны выглядеть эти странные Иовуаарп, которые прекрасно себя чувствуют в столь мерзких условиях?

– Иовуаарп? – озадаченно переспросил Аксютин. – Они так себя называют? Ах да, вы же любопытный… Ну что ж! Какие-нибудь червеобразные, вероятно – гигантских размеров. Венчик щупальцев вокруг ротового отверстия. Зрение в инфракрасном диапазоне спектра. Вторая сигнальная система, соответственно, основана на инфразвуковых колебаниях. Что, впрочем, не обязательно, с тем же успехом это может быть и ультразвук…

Он остановился, впервые за все это время увидев на обугленном лице Кратова улыбку.

– Я не понял, – сказал Аксютин. – Так похоже получилось или нет? Я угадал? И что это у вас – улыбка чистой радости при виде торжества теории над хаосом? Или улыбка презрения к невежеству?

– Получилось очень похоже, – проговорил Кратов. – Один к одному, венерианский туннельный ползарь. Который глуп как улитка и постоянно занят тем, что жрет все, смахивающее на органику, выискивая ее при помощи эхолокации. И не гнушается той самой нефтью, в которой обитает. Вы, должно быть, видали его в зоосаде. А эти самые Иовуаарп – гуманоиды.

– О черт, – пробормотал Аксютин. – Как их угораздило?!

– Еойлаимэаби, – сказал Кратов.

– Что-что?

– Сила глумится над разумом, – пояснил Кратов. – Это на их метаязыке. Перевод мой. И, кажется, неудачный. Точнее будет так: силы природы не упустят случая поставить в тупик теорию кабинетного мыслителя. «Гораций, в мире много кой-чего, что вашей философии не снилось…»[5]

Интерлюдия. Земля

Грант любовно постучал ладонью по деревянным перилам крыльца.

– Это я тоже сделал сам, – сказал он значительным голосом.

– Что мне возразить? – смиренно сказал Кратов. – Здесь я полный профан. Господь наградил меня руками не для того, чтобы я строил дома и мастерил глиняную посуду.

– Для чего же тебе верхние конечности? – с живым интересом осведомился Грант. – Уж не для того ли, чтобы ты тискал ими приклад фогратора или бил своим чугунным кулачищем злокозненных нелюдей по мордасам?

– Так оно по преимуществу и выходит, – признался Кратов. – За всю жизнь я не сделал своими руками ничего годного к употреблению в быту.

– М-да, – сказал Грант сочувственно. – Лет двести назад тебя и за мужика бы не посчитали. В те суровые времена выше прочего ценилось умение всякую щепку приспособить к делу. А если откатить по оси времени еще пару веков, ты вообще был бы обречен на вымирание. Или на горькую участь городского юродивого, питающегося подаянием… Впрочем, что я вру? У тебя был бы неплохой шанс завербоваться в наемники, где ты недурно бы преуспел. Кабы не твоя плохо скрываемая нелюбовь к применению силы… А еще ты мог бы заделаться странствующим рыцарем, на манер Дон Кихота. Все ветряки к твоим услугам!

– Пой, пташечка, – сказал Кратов. – Я все снесу.

– Ты несчастный человек, брат-плоддер, – продолжал изгаляться Грант. – Ты дитя – нет, жертва! – цивилизации. Лишь вторая природа, во глумление над законами естественного отбора, дала шанс на выживание таким, как ты.

Некоторое время они молча, с нескрываемым любопытством разглядывали друг друга. Грант изменился. Он до черноты загорел, оброс бородой – тугой, иссиня-черной с едва различимыми седыми прядями. И приобрел спокойную уверенность в движениях.

«Занятно, каким он находит меня», – невольно подумал Кратов.

Грант потопал босой ступней по дощатому полу веранды, куда они попали с крыльца.

– Это я тоже сам делал. Топором и пилой. Надеюсь, ты знаешь, что такое топор?

– Еще бы! – хохотнул Кратов. – Меня раз пять пытались им прикончить.

– Тоже, нашли дерево… Воображаю, как ты обошелся с теми, кому взбрела в голову подобная фантазия!

– В трех случаях из пяти уже на следующий день мы были не разлей вода. В одном – я принужден был ретироваться без сколько-нибудь основательных результатов. Топорник оказался круглым идиотом, органически неспособным к контакту. Кажется, у него была дурная наследственность, омраченная хроническим алкоголизмом…

– Это что, намек? – грозно спросил Грант.

– В отличие от тебя, он употреблял адскую смесь спирта с красящими эмульсиями. А последний казус, хотя хронологически он был как раз первым и к прикладной ксенологии отношения не имел, ты должен помнить.

– А я и помню. «Дикие плоддеры» на Нимфодоре… Здорово мы им тогда начесали, правда?

– Ты был великолепен, – серьезно сказал Кратов. – С кастрюлей в одной руке и сборником апокрифических евангелий в другой. Неизвестно еще, чем ты орудовал эффективнее.

– Я бы просил повторить эти слова при моей жене, – блаженно промурлыкал Грант. – Будучи стихийной объективисткой, она верит лишь тому, что видела собственными глазами. Когда я начинаю что-то рассказывать о своем бурном плоддерском прошлом, она лишь смеется. Тень чертова гренделя довлеет надо мной, как злой рок.

– А ты не пробовал ее поколотить?

– Пробовал. С тем же успехом можно поколотить воду. Или огонь. Или собственную тень. Видел бы ты, как я за ней гонялся!.. Она лишь смеется, – повторил Грант с притворным унынием.

Он взялся обеими руками за вделанное в пол бронзовое кольцо, поднатужился и откинул тяжелую крышку. Под крышкой скрывалась лесенка, ведущая в погреб. В сыром полумраке сам собой вспыхнул слабый фитилек. Проворно перебирая руками, Грант спустился вниз.

– То, что здесь хранится, я тоже делал сам, – донесся из глубины его гулкий голос.

Кратов поглядел в окно. Во дворе уже был устроен длинный стол, накрыт белой скатертью и наполовину заставлен глиняными блюдами и кувшинами. Над двором ползли легкие кисейные струи пахучего дыма. Сразу за хворостяной изгородью во весь горизонт вставал тонкий, будто очерченный пером, силуэт горного кряжа, белые вершины которого сливались с серыми облаками. А выше начиналось пронзительно-чистое, холодное, синее небо.

Грант вылез из погреба, одной рукой смахивая паутину с волос, а другой обнимая пыльный кувшин, запечатанный черной пробкой.

– Посмотри на дату, – сказал он гордо.

– 133-й год, – поразился Кратов. – Год нашего с тобой возвращения во Внешний Мир!