Глухая Мята - Виль Липатов

– Приготовь еды дня на полтора!

– Ой, неужели пойдете! – сжимает она руки на груди. – В леспромхоз?!

– Собери!.. Никита Федорович, убавьте фитиль. Коптит.

Никита Федорович аккуратно прикручивает фитиль лампы под самым носом у Виктора Гава, который в это время отрывается от книги и вопросительно глядит на руку старика, но сказать ничего не решается – лампа действительно коптит. Потом Виктор ощущает под столом толчок. Это Борис ткнул его ногой, словно сказал: «Не обращай внимания! Занимайся!» Вздохнув, Виктор снова склоняется над учебником.

Собирая вещи, Семенов ходит по комнате, за ним мотаются карикатурные, смешные тени: одна из них – на стене, рядом с Силантьевым – бочковата в груди, мала в голове. Через окна в барак проникает ветер. В тишине слышно, как он шебаршит за стенкой, струится порывами, давит на оконные переплеты. Временами доносится сырое, тяжелое гудение тайги – несутся по соснам верховые вихри.

– Георгий, наряды возьмешь у Дарьи, а расценки – вот! – Бригадир протягивает Ракову тоненькую книжонку. – И не забудь – лиственницу нужно катать отдельно.

Теперь Семенов почти одет – остается только натянуть телогрейку да нахлобучить шапку, и он готов двинуться в путь. Никита Федорович говорит, раздумчиво:

– Шестьдесят километров туда, шестьдесят обратно. Это сто двадцать! Два дня шагать, если без устали…

В это время со свертками в руках входит в комнату Дарья, нерешительно останавливается недалеко от бригадира и все так же – жалобно и просяще – смотрит на него. У нее такой вид, точно не верит Дарья в серьезность происходящего, думается ей, что Григорий Григорьевич потребовал продукты для другой цели, что он пошутил и вот-вот улыбнется и скажет, для какой именно, и ему не нужно будет идти в промозглую, ветреную ночь, в которой не видно ни зги. Смотрит с жалостью и горячей надеждой на бригадира Дарья, ждет от него улыбки – пошутил, мол! Но он молча берет свертки, заталкивает в рюкзак. Трудно понять ей по лицу Семенова, о чем думает бригадир. Рот у него маленький, сжатый подбородок тоже маленький, но выпуклый, круглый, точно бугорок.

– Давай, давай! – тянется Семенов рукой за вторым свертком, и по тому, как он берет хлеб, понимает Дарья, что дело в Глухой Мяте происходит серьезное, нешуточное, и ей кажется, что начинает вершиться то предчувствие плохого, страшного, что охватило ее, когда замолк трактор Георгия Ракова. «Что-то должно случиться!» И от этого сжимается сердце. Но лесозаготовители спокойны, недвижны, и она думает: «Мужики, они и есть мужики! Бесстрашные! Вот и Петя тоже спокоен, а ведь мягкий, ласковый! Тоже из ихнего племени. Мужики!» Немного спокойней от этой мысли становится Дарье, уютнее в бараке, стонущем от порывов ветра, – может, и минет беда! Но она все-таки просит, умоляет Семенова:

– Ой, не ходили бы в ночь, Григорий Григорьевич!

– Надо, Дарья! – отвечает Семенов. – Да ты не беспокойся – все хорошо будет!

– Неизвестно! – вдруг говорит механик Изюмин и, решительно отложив книгу, достает папиросу, красивым, четким движением подносит ее ко рту, потом чиркает спичкой. От глубокой затяжки щеки провисают, и лицо становится холодным. Подержав дым в легких, Изюмин выпускает зигзагообразной струйкой, секунду любуется ею и уж после этого резко поворачивается к Семенову – выжидательный, прямой, сильный. Бригадир по-прежнему тщательно укладывает рюкзак, и лесозаготовителям непонятно, почему он молчит, ничего не отвечает механику. – Вам лучше остаться! – веско продолжает Изюмин. – Бригадиру не положено бросать людей!.. Подумайте, Григорий Григорьевич, не похоже ли это на дезертирство?

В неловкой, согнутой позе стоит Семенов. Механик повернут к нему боком, и бригадир видит строгую линию его мускулистого лица, выпуклый лоб, немного опущенные вниз губы.

– Что вы предлагаете? – спрашивает Семенов, все еще продолжая заталкивать в узкое горло рюкзака сверток с хлебом и не успев до конца обдумать слова механика. Одно слово – дезертирство – улавливает он, и это заставляет его немного сдержать порыв рук.

– Разрешите, пойду я! – говорит Изюмин. – Вот вам мое предложение!

Это сказано так спокойно, так значительно и так просто, что лесозаготовители разом поворачиваются к механику, приходят в движение, и кажется от этого, что порывы ветра за окнами стихают, а комната наполняется гудением, точно ветер с улицы переселяется в нее. Виктор и Борис отшатываются от стола, вытягиваются в сторону Изюмина, а Петр Удочкин роняет на колени руку с березовым корнем.

– Вот мое предложение! – зачем-то повторяет Изюмин, хотя повторять не надо: впечатление от его слов и так велико.

Механик не замечает, что в это мгновение Раков и Семенов быстро обмениваются взглядами, затем принимают прежние позы: бригадир – неловкую, согнутую, Раков – надменную. Они сразу ничего не говорят – видимо, ожидают слов механика, но тот, в свою очередь, спокойно ждет ответа бригадира, и тогда Георгий неохотно разлепляет губы:

– Каждый может пойти! Дело не в этом…

Семенов, оторвавшись от рюкзака и поэтому выпрямившись, еще несколько секунд раздумывает над словом «дезертирство», трет рукой лоб.

– Вы не правы! – серьезно отвечает он. – Мой поступок ничего общего не имеет с дезертирством…

– А вы подумайте!

– Подумал! Было бы хуже, если бы я послал другого. За себя отвечу сам! Другими рисковать не имею права!.. Итак, иду я! – неожиданно резко заключает он и снова, как давеча, переглядывается с Георгием, тот понимающе опускает веки.

Но механик Изюмин не собирается сдаваться. Встав с табурета, он проходит к столу, становится рядом с Федором Титовым и даже кладет ему на плечо руку, но обращается ко всем сразу:

– Поймите меня, товарищи! Будет лучше, если пойду я, а Григорий Григорьевич останется. Скажите ваше слово! Это важно! – просит он заготовителей, улыбаясь всем, лицом. И Федор, чувствующий ласку руки механика, откликается первым.

– Он дойдет! Он обязательно дойдет! – с уважением и симпатией восклицает Федор, но механик сразу же умеряет его пыл:

– Дело не в этом! Вы решайте в принципе, товарищи! – снова обращается он к лесозаготовителям.

– Вот какое дело! – разводит руками Никита Федорович Борщев. – Тут, парень, не знаешь, куда вертеть! – И по лицу старика видно, что он действительно не знает, как быть.

Зато Михаил Силантьев твердо знает, куда вертеть, – прослышав об уходе бригадира, наблюдая за его сборами, внутренне повеселел, налился озорством Михаил. Полеживая на лавке, покуривая, игриво думает о том, что после ухода Семенова большие деньги заработает он, всучивая доверчивому Удочкину дрянной лес судостроем.

«Иди, иди!.. – напутствует он в мыслях Григория. – Мы без тебя управимся!» Поэтому и молчит Михаил, ничего не отвечает на призыв механика.

Сердиты на бригадира за сегодняшнее парни-десятиклассники. Им тоже спокойнее будет, если на несколько дней уйдет настырный, въедливый бригадир.

Ничего не отвечает на призыв механика и Дарья Скороход. Безразлично для нее, кто пойдет: самое лучшее, чтобы все остались в Глухой Мяте, чтобы вернулось спокойствие последних дней. И того и другого – механика и бригадира – молит она стиснутыми руками: «Не ходите в ночь, не надо, голубчики!»

Петр Удочкин решения не принимает тоже. Он даже, наверное, не понимает, что нужно Изюмину, весь перелившись в механика. Он повторяет его жесты, выражение лица, вскидывает бровь, гордо выпрямляет плечи. Петр глубоко равнодушен к тому, кто пойдет за бобиной, – важнее для него то, что он чувствует сам, что переживает при виде картинной позы механика.

– Итак, иду я! – повторяет Семенов.

– Правильно! – одобрительно отзывается Раков.

– Ну, как знаете! – вдруг сердито топает ногой Изюмин и, не сдержавшись, зло, гневно вздергивает верхнюю губу. – Вы не правы! – кричит он на бригадира, на лесозаготовителей и быстро уходит в соседнюю комнату, забыв книгу на столе.

– Вишь ты как! – качает головой Никита Федорович, а Раков и бригадир глядят вслед Изюмину. Глядит на покатые плечи уходящего Изюмина Григорий, и ему снова кажется, что встречал он этого человека, видел его где-то, а вот где – не припомнит.

– Ну, мне пора! – говорит он.

Семенов надевает телогрейку, повернувшись спиной к лавке, наваливает рюкзак, пристегивает лямки. Он огромный, громоздкий, как гардероб, в большой зимней шапке. В ней Григорий совсем не напоминает Гришку-кенгуру. В одежде путника, собравшегося в дальнюю дорогу, бригадир выглядит стройным и молодым. Он весело озирает товарищей, обходит по очереди, пожимая руки. Он пожимает руки Борису с Виктором, Федору Титову. Парни желают ему удачи, а Федор просит забежать к матери, если выберется свободная минута.

– До свидания! На третий день ждите!

Согнувшись, бригадир Семенов ныряет в дверь. Захлопываясь, она гремит, открывает тьму, мокрядь, прибойный шум тайги.