Математик - Александр Иличевский

В какой-то момент Макс поддался уговорам Барни, мечтавшего подкараулить масонов, и устроился на подработку в охранное агентство. Работа была сменная, случалось попасть в ночь куда угодно: и в интересующее Барни здание AT&T, разгромленный изнутри ампирный дворец, где Макс восседал на кафедральной ресепшн у лифтов в холле, отделанном самоцветами, а в туалет выходил в разрушенную до восьмого этажа часть здания, полную строительных механизмов — бетономешалок, лебедок, экскаваторных каров, гор песка и ящиков с инструментами; могли его заслать и на разливочный завод «Кока-колы» — у черта на рогах, в конце улицы Pole, где то и дело из-за шастающих крыс срабатывала система сигнализации; дежурил он и при разного рода действах — например, во время школьной вечеринки, проходившей близ охотничьего клуба, откуда доносилось хлопанье выстрелов и долетали несбитые тарелочки; или — доводилось торчать всю ночь напролет в магазине Dunhill, вдыхая табачные ароматы и запах дорогой кожи, наблюдая за разгрузкой трейлера и общаясь со степенными рабочими, стаскивающими на ремнях по мосткам тяжеленные кофры и застекленные сундуки сигарных хранилищ.

Холл здания AT&T был облицован лабрадоритом, малахитом и яшмой и выглядел, как чертог. Однажды ночью Барни тайком привел к нему группу артистов, с которыми он познакомился на Янахойе. Они по одному пробирались по панели и скрывались в приоткрытой двери. Через пару часов в здании началось представление. Единственный зритель — Макс — сидел на кафедральном возвышении и наблюдал, как перед ним разворачивается действо, подобное тому, что поразило Хому Брута. Под музыку Филипа Гласса в длиннополых хламидах вышагивали козлоногие каменщики, спускались из-под потолка связки воздушных шаров с подвешенными за ноги сатирами, по натянутой проволоке скользили жонглеры с булавами, и полуголые девицы в звериных шкурах, вылетая из распахивающихся лифтов, время от времени подносили Максиму чаши с бутафорской кровью, которая пахла гуашью.

Наконец, Барни набросил на себя мантию мастера и стал обходить здание изнутри; по достижении определенного места он получал от кого-то из актеров удар циркулем, сколоченным из планок, метрической рейкой или молотком. После чего совершились похороны Барни-Адонирама, затем могилу искали подмастерья, наконец она была открыта, и по зданию пронеслось восклицание: «Мак-бенак! Мак-бенак!» — так передавали из уст в уста новый пароль мастера, означавший: «плоть отделяется от костей».

По сценарию от Макса требовалось спуститься с кафедры и совершить ритуал воскрешения мастера, что он и выполнил. Барни очнулся от мертвого сна, и случился праздник. Подмастерья, нимфы, балерины закружились в полупьяной карусели.

Под утро прибыли проверяющие и застали спящего Макса и Барни с нимфой в обнимку; все вокруг было усыпано конфетти.

Барни недолго горевал над разгадкой тайны трупов. Еще один свой проект он особо лелеял и мечтал продать каналу National Geographic. Это был его телевизионный кумир: когда он оказывался рядом с телевизором, немедленно переключался на NG, и просмотр сопровождался восторженным мычанием, тыканьем указательным пальцем в экран, — чтобы Максим сейчас же обратил внимание на всю гениальность операторской работы, было ли это выращивание акульего молодняка в африканских прибрежных мандрагоровых зарослях или путешествие в Кафиристан — по следам Николая Вавилова, искавшего в неприступном районе Афганистана родину пшеницы.

Козырной сценарий Барни, который он представил в качестве курсовой работы и получил за него пять с минусом, являл собой, скорее, художественный план фильма, чем реальный алгоритм его создания. Он, как всегда, уповал на импровизацию.

Сам по себе текст представлял собой цепочку интересных наблюдений. Сценарий был порожден страстным увлечением Барни казачеством и мечтой: влиться в казачий строй, оказаться на Кубани, посидеть в седле, побрататься с казаками.

Когда Барни все-таки заставит Максима выбраться в места этого сценарного действия, он будет бормотать свой текст наизусть. Сценарий начинался с обозрения знаменитой картины Репина, которая для Барни служила источником повествования.

Казаки коллективной диктовкой составляют письмо османскому султану Мехмеду IV. Барни в сценарии задается целью разузнать что-нибудь о могущественном, но безвестном для нас султане. Но прежде чем перенестись в Константинополь, он останавливается на одной интересной детали картины: это пороховница, прикрепленная к поясу казака-картежника, сидящего с обнаженным торсом. При серьезной игре казаки снимали рубахи, чтобы не иметь возможности подложить карты за пазуху или в рукав. У поясницы этого весело ухмыляющегося казака с залихватски закрученным вокруг уха оселедцем мы видим инкрустированную пороховницу с изображением шестиконечной звезды. Барни спрашивает: каким образом Щит Давида — символ мирных евреев — попал на оружейную принадлежность?

Единственная правдоподобная гипотеза состоит в том, что пороховница принадлежала или была изготовлена караимами, которые проживали в Крым- ском ханстве и исповедовали иудаизм фундаменталистского толка. Достаться казакам она могла, как и всевозможная прочая амуниция, в качестве трофея.

Одно из наиболее знаменитых мест проживания караимов — Чуфут-Кале — Еврейская Крепость — средневековый город, основанный в IV–V веках в Крыму близ Бахчисарая. Далее сценарий возвращается к султану и дополняет образ с помощью биографии его знаменитого современника — еврейского лжемессии Шабтая Цви. В 1666 году в зените славы Цви прибыл в Константинополь, чтобы убедить султана в своем великом предназначении. Однако султан Мехмед IVотказывает ему в аудиенции, арестовывает и предлагает выбрать между казнью и обращением в ислам. В результате 16 сентября 1666 года Шабтай Цви принял ислам, а султан пожаловал ему гарем, охрану и должность камергера.

На этом затейливая траектория киноповествования Барни обрывалась.

ГЛАВА 13. СЦЕНАРИЙ

За свой сценарий Максим получил «B» и остался очень доволен. Преподаватель — рослый усатый силач, с волосами, убранными в конский хвост, о котором говорили, что он работал вторым оператором на легендарном BladeRunner— сделал короткий комментарий: «Сценарий интересен. Но его невозможно снять».

Даже такой небольшой успех на Максима произвел большое впечатление — давно он не получал наград или отметок. На сон грядущий Максим перечитал свой сценарий и, довольный, блаженно заснул.

Историю братьев Абалаковых Максим впервые услышал от одного балагура динамовской команды Кисловодска. Тот вполголоса рассказывал небылицы о соперничестве знаменитых братьев и переходил на шепот, повествуя о таинственной гибели младшего, Евгения Абалакова, входящего в один подвижнический ряд с Валерием Чкаловым и Юрием Гагариным, которые воплотили в своих судьбах победительную мощь великого народа.

В дальнейшем Максим самостоятельно углубился в историю Абалаковых и в самом деле был поражен драматичностью, которая высекалась сближением и расхождением биографических плоскостей братьев. Дело усложнялось еще тем, что в альпинистской среде, пропитанной, как, видимо, нигде в спорте, — взрывчатой смесью сотрудничества и соперничества, братства и розни, авторитет Виталия Абалакова был беспрекословен. Да и чей голос мог быть возвышен против мнения мастера альпинизма, заслуженного тренера СССР, знаменитого конструктора спортивного инвентаря, руководителя первовосхождения на пик Ленина в 1934 году, инвалида I группы с ампутированными пальцами рук и частью стопы — следствие обморожения, полученного на Хан-Тенгри; знаменитого сидельца, арестованного в 1938 году по делу покровителя памирских экспедиций наркома юстиции Николая Крыленко? Виталий Абалаков чудом вышел на волю, в то время как десятки знаменитых альпинистов были расстреляны якобы за участие в террористических разведгруппах. За два года следствия он лишился зубов. Впоследствии Виталий совершил более ста пятидесяти восхождений и обрел множество регалий: руководитель спартаковской сборной по альпинизму, двенадцатикратной победительницы чемпионатов страны; автор классического учебника «Основы альпинизма», орденоносец и председатель многих экспертных комиссий…

История братьев Абалаковых завела Максима еще и потому, что он почуял в ней собственный запах. Будто, думая о ней, он надевал несвежую рубашку, запах которой вызывал в нем и брезгливость, и чувство родственности.

Нечто похожее он испытал еще в Москве, в университете. Однажды ему под руку подвернулась тетрадь Гриши Полищука, соседа по комнате в общаге. Гриша был способным, но без особого полета. Макс дружил с ним, поскольку находил в нем благодарного слушателя, которому всегда можно было рассказать о том, над чем сейчас работал, — ведь устное изложение помогало закреплению и развитию мысли. Гриша, хоть часто и не понимал того, что слышит, понемногу подтягивался за Максимом, поддавался его влиянию. И вот Макс, полистав его тетрадь, наткнулся на изящное решение задачи, над которой бился уже неделю. Он упоминал о ней при Грише только вскользь, лишь набросал в блокноте несколько строк. Получилось, что Гриша решил ключевую теорему, которая стала одним из крупных звеньев большой работы Максима, по сути, его диссертации. Года через три после защиты Полищук подошел к нему на конференции в Триесте. За ужином они крепко выпили, и Гриша вдруг робко, глянув исподлобья, пробормотал в стакан со льдом, залитым виски: