Исповедь якудзы - Дзюнъити Сага

На поезде нас отправили в Осаку, и мы прибыли туда вечером следующего дня, а еще через день отплыли из гавани Осаки на военно-транспортном корабле водоизмещением шесть тысяч тонн. Транспорт взял курс на Корею.

На судне было много сотен, а может быть, даже несколько тысяч призывников. Наш скудный рацион составляли рисовые шарики и маринованные овощи, вот и все. А уборная вообще была всего одна, и та временная, ее устроили прямо на верхней палубе. Но одна уборная не могла выдержать такого наплыва желающих справить нужду. Так что те, кому сильно приспичило, могли свесить задницу с борта, справить большую нужду и полюбоваться, как их дерьмо с высоты летит в глубокое синее море…

Итак, мы прибыли в Корею, часть рекрутов выгрузилась в Вонсане. Побережье в районе Вонсана скалистое, много рифов, крупное военно-транспортное судно не могло подойти к берегу достаточно близко, и часть новобранцев доставили на сушу в шлюпках. Остальные продолжили плавание, пока, наконец, наш транспорт не отдал швартовы в порту Унги. Сейчас это территория Северной Кореи, а тогда была самая стратегически важная часть Японии[18], она вплотную примыкала к Советскому Союзу в районе нынешнего Владивостока — крупнейшего военного порта русских на Дальнем Востоке.

Надо сказать, что Унги был небольшим рыбацким городком, который населяло едва ли больше трех тысяч человек. Мы прибыли в сезон холодных, пронзительных декабрьских ветров, так что я ни разу не смог насчитать на пустынных улицах больше двух-трех прохожих. Нас было около тысячи человек — новобранцев, волею судьбы заброшенных в эту несусветную даль.

Нас построили в шеренгу, потом вышел старший офицер и сказал длиннющую речь, призванную поднять наш боевой дух. Он начал орать на весь плац:

— Здесь самый северный плацдарм великой Японской империи! Вам, молодые люди, выпала высокая честь стать солдатами и защищать национальные границы нашего государства! Я призываю всех вас постоянно помнить об этой высокой миссии и достойно исполнять свои обязанности… — и дальше в таком же духе, твердил одно заученное предложение за другим, и усы жирно поблескивали на его лице.

Считай, все новобранцы оказались за границей впервые и совершенно растерялись.

Мы знали только одно — раз нас привезли в эту чертову даль, как бравых солдат, так нам нельзя опозориться! И мы бы справились худо-бедно, если бы не адский холод, который стоял кругом!

Ораторы сменялись один за другим, конца этим торжественным речам не предвиделось, я уже думал, нас будут держать на плацу, пока не заморозят до смерти! Но все когда-нибудь кончается, так что торжественные речи тоже иссякли, и каждому бойцу выдали теплый меховой тулуп.

Представляете себе, что такое тулуп? Это — громадное пальто, сшитое из овчины, оно специально скроено безразмерным, так что тулуп можно набрасывать прямо поверх собственной одежды, запахнуть полы — будет не тесно и по-настоящему тепло. Овечьи тулупы вернули нас к жизни! Мы напялили эту меховую амуницию, быстро согрелись и сразу повеселели.

А еще нам выдали меховые шапки-треухи. Я сильно подозреваю, что их делали из собачьего меха, такими они были огромными! Нахлобучиваешь такой треух на голову, завязываешь тесемки под подбородком, и только нос выглядывает наружу из-под длинного ворса. Мы вырядились в эти шапки, разглядывали друг друга, тыкали пальцами и просто со смеху покатывались, как стайка расшалившихся школьников. Но наш паровоз уже стоял под парами, и скоро нас всех загнали в вагоны.

Наш состав был похож на настоящий поезд еще меньше, чем игрушечная железная дорога. Из высоченной трубы клубами валил дым, грубо сколоченные вагоны качались, дребезжали и на поворотах болтались из стороны в сторону. Состав петлял по узким ущельям, взбирался в горы все выше и выше, кругом — сколько хватало взгляда — простирались только тоскливые скалы да крутые обрывы, да чахлый кустарник изредка цеплялся за камни, и больше ничего. Однообразный пейзаж растянулся на многие километры, колеса постукивали час за часом, но вдоль бесконечного железнодорожного полотна не промелькнуло ни единого городка или деревеньки, никаких признаков человеческого жилья.

Только изредка состав пересекал участки плоскогорья с жухлой травой и опять забирался в скалы, с каждым разом все выше и выше…

Мы напряженно оглядывались по сторонам и тихо перешептывались:

— Господи боже — в какую дыру нас везут? Кому придет в голову нарушать границу в таком месте? Да самый отпетый бандит не полезет на эти чертовы скалы…

Через какое-то время объявился транспортный офицер и сообщил нам:

— Состав прибывает в Комусан! Стоянка будет короткой, следует быть предельно внимательными, далеко не отходить, иначе можете отстать от поезда!

На улице сгущались сумерки, в темноте Комусан выглядел настолько отвратительным городишкой, что мурашки по спине бежали. Часть новобранцев выгрузили здесь, на платформе им выдали винтовки и прочую воинскую амуницию. Затем выстроили колоннами по двое, дали команду, и они строем потянулись с платформы куда-то в непроглядную ночь.

Новые рекруты были, что называется, “салаги” — настоящего ружья никогда и в глаза-то не видели, а уж о том, как оно стреляет, вообще имели самое отдаленное представление. Еще вчера новобранцы были работниками на фермах или разносчиками в городских лавках, так что ружья попали к ним в руки первый раз в жизни. Закутанные в безразмерные тулупы поверх кимоно, неумело подпоясавшись армейскими ремнями, на которых громыхала амуниция невнятного назначения, с карабинами на плече, новобранцы гуськом уходили в темноту и выглядели такими понурыми, обреченными…

Наш состав снова тронулся в путь. Стемнело, на горы опустился непроглядный мрак, такой, что ни зги не видать. И в темноте было хорошо слышно, как колеса мерно постукивают по рельсам — тук-тук-тук-тук. Мы тряслись в такт колесам на деревянных сиденьях с деревянными же спинками, нечего было и мечтать уснуть на такой жесткой лавке. В середине вагона, между лавок, была устроена печурка. Ее чугунные стенки раскалились докрасна, а дверка хлопала с металлическим лязгом — солдаты без устали подбрасывали уголь и шуровали внутри кочергой. Тогда в горах на Севере Кореи шла масштабная угледобыча, так что угля не жалели.

Я страшно устал, но не мог уснуть. Может, я был слишком возбужден путешествием, а может, деревянные рейки сиденья слишком сильно впивались мне в зад. Так что остаток ночи я провел на хрупкой грани между сном и бодрствованием. Вокруг сладко посапывали новобранцы, лица спящих казались совсем наивными и детскими… Внезапно раздался крик старшего офицера — мы все вздрогнули и мигом проснулись. Сейчас его голос звучал совсем иначе, он был похож на лай матерого пса, который учуял волчью стаю.

— Подъем! Всем встать! — хрипло лаял он. — Мы прибываем в расположение части, не вздумайте разочаровать господ офицеров или подвести своих товарищей по оружию! Покажите себя с лучшей стороны, смельчаки! Выходите строиться, всем держаться ровно и прямо! Ясно? Прекратите сутулиться и дрожать от холода! Вам ясно?

За долгие годы армейской службы голос офицера стал командным, обрел особые нотки и грозно разносился над головами полусонных новобранцев. К концу небольшой речи все до единого человека окончательно проснулись.

Если память меня не подводит, было около восьми утра. Поезд замедлил ход, мы прибывали в Хорьонг. На платформе лежал тонкий слой свежего снега, и сам полустанок выглядел продрогшим и жалким. Я увидел лишь одно хлипкое деревянное здание, да и оно стояло в отдалении от железнодорожного полотна. На этом этапе в эшелоне оставалось около пятисот человек, и все мы недоуменно переглядывались, пытаясь понять, зачем нас притащили в эту забытую богом глухомань?

Но тут офицер гаркнул новый приказ:

— Стройся! — Мы, как могли, выстроились в две колонны и поплелись к зданию станции. Там для нас уже была подготовлена официальная встреча, офицеры выстроились в соответствии с рангом, их сопровождал почетный караул в составе как минимум шестидесяти человек.

— Салютовать новобранцам! Сабли наголо! — скомандовал один из старших по званию, и гвардейский эскорт разом выхватил сабли из ножен и взметнул их вверх, отдавая нам честь. Никогда я ничего подобного в жизни не видел, это было как в театре! Не представляю, как живые люди могли так долго сохранять статичное положение тела, в этих искусственных позах они были похожи на актеров театра Кабуки. Я пристально всматривался в лица офицеров — ни единый мускул у них не дрогнул, только дыхание инеем оседало на усах, а на ресницах капли влаги замерзали крошечными сосульками. Казалось, что глаза сверкают, как стальные клинки, а на лицах застыло почти зверское выражение, мало похожее на обыденные лица офицеров, которые мы привыкли видеть дома, в Японии. Не скрою, это жуткое выражение окружающих лиц повергло меня в настоящий шок! Я все думал, неужели это погодные условия заставляют солдат все время хмуриться и постепенно искажают их черты в жестокие гримасы? Или офицеры напускают это выражение на лица, когда гоняют солдат по тренировочному плацу в жестокий мороз?