За две монетки - Антон Дубинин

— В таком случае… Пойдем! Это нужно отпраздновать.

И уже через плечо, попыткой доделать все как надо — почти убедительно вышло бы, дождись он ответа:

— Значит, двадцать…пять?

Обремененный балалайкой, матрешками и прочими непреходящими ценностями Марко получил еще около часа почти что настоящей жизни.

По дороге Гильермо обуяла новая идея: уверенный, что кафе или ресторан может пожрать их средства на пропитание на ближайшие два дня, он решил, что нужно заранее озаботиться едой на утро и прямо сейчас, пока открыты магазины, что-нибудь купить. Потому что питаться по кафе и столовым слишком дорого, искренне считал бывший синдик; покупать продукты в магазине гораздо выигрышней. Марко после посещения ГУМа не смел ему возражать. В продуктовом на улице Арбат, куда братья вырулили случайно, после того как здорово сбились по вине путеводителя, они приобрели по настоянию Гильермо кусок сыра под названием «Российский», бутылку столового вина с недорусским названием «Биле мицне», которое Марко, гордясь познаниями в славянских языках, идентифицировал как «Белое к мясу»; кирпичик черного местного хлеба — «Это ржаной? Очень тутошний, очень русский! Вот и замечательно!» — и крохотный кусочек подозрительно розовой колбасы с таким же подозрительным именем — что-то про больницу, больничная или врачебная. Ориентировался брат синдик в основном по ценам, выбирая самые дешевые из представленных продуктов; вино стоило, скажем, 1 рубль 07 копеек («Лучше бы кофе поутру, но мы не сможем его в номере заварить…»). Продавщица, совершенно ими очарованная толстушка лет 30, с белыми кудряшками из-под косынки, изо всех сил уговаривала их не останавливаться на достигнутом. Гильермо исключительно из врожденной галантности купил у нее старательно вручаемую консервную банку с чем-то рыбным. Девушка просияла и отсчитала сдачу с красной десятки, причем выдала в том числе — «Товарищи, вам повезло, добро пожаловать в Москву, это вам на счастье!» — блестящий металлический, а не бумажный рубль — сувенирный, новенький, с блестящей цифрой 1980. Гильермо немедленно передал олимпийский рубль имениннику:

— С днем рождения, Марко. Тебе на память.

Марко старательно поблагодарил, исследовал сувенир — монета большая, в диаметре около дюйма, а на ней символ Москвы — князь в доспехах на коне, Granduca Juri Dolgoruki, на фоне большого роскошного здания под стягом. Ну и неизменные олимпийские кольца понизу. А на другой стороне — круглый и толстый советский герб, цифра 1, СССР. Отличная вещь, дома можно проделать дырку и носить, подвесив, скажем, на розарий — память о первой миссии. Пока что Марко глубоко засунул сувенир в боковой карман штанов и пошел помогать Гильермо рассовывать продукты по рюкзачкам. Вернее, в Гильермов рюкзачок — Марков был уже до отказа набит прочими сувенирами.

Была, помнится, такая сказка — из самых младенческих, которые читали Марко — «Потерянный день рожденья». Слоненок нашел чей-то плачущий день рожденья, который потерялся и не мог найти хозяина… Лучше бы он так и оставался потерянным. Но что же делать, надо праздновать. Это было так странно — уткнувшись в путеводитель, кружить по столице СССР, по бабушкиной Москве, плывя в тепле переулков — рядом с человеком, который почему-то стал его бедой, чтобы вдвоем с ним отпраздновать собственное двадцатипятилетие. Марко был довольно суеверен, несмотря на свою современность и на простой характер, и на то, что суеверность — одно из самых, наверное, не доминиканских качеств на свете; но иным и не мог быть человек из Марковой семьи, хотя он и честно боролся с собой, не сворачивая в сторону из-за черной кошки или нарочно наступая на трещину в асфальте. Однако ему было так неописуемо странно от навязчивой мысли, что как день рожденья встретишь, так год и проведешь… Что ж это будет за год?

Разве что раствориться в тепле незнакомого пасмурного города, постепенно позволяя ему становиться родным.

В июле пускай и тепло, а темнеет рано; серому золоту на смену уже поплыли синие сумерки — сумерки медленные, в отличие от итальянских, которые хотя и приходят позже, зато наступают стремительно. Заходишь, бывало, на комплеторий — за окнами еще предзакатный свет; выходишь уже в полную черноватую синеву, просвеченную золотом фонарей. Фонари, фонарики, итальянские желтые фонарики на кованых ногах; здесь в Москве свет, зажигающийся по сторонам улицы медленным приветствием по мере того, как двое путников продвигались вперед, был белым, синеватым. Какой безумец проектировал этот город? Впрочем, скорее казалось, что город не проектировал никто, никакого не было плана, он рос сам собой, разворачиваясь, наверчивая кольцами улочки-переулочки, протягивая между ними щупальца пересечений с самыми неимоверными названиями. Горели желтые окошки, цветные фонарики иллюминации, а живот уже подводило весьма серьезно. Марков путеводитель соврал во второй раз, и счастье настало, только когда братья выбрались из сетки переулков между «Арбатской» и «Библиотекой Ленина» на широченную улицу под названием проспект Калинина. Широкая улица — счастье туриста, потому что она есть на любой карте и ведет туда, куда ведет. Молодая луна на еще светлом небе плыла вниз, из-за крыш домов торчал ее единственный серебристый рог, когда Марко со своим старательно молчавшим спутником наконец нашли, где им перекусить. Пройдя по проспекту совсем немного, наткнулись на отчетливейший бар — хотя название «Жигули» ничего толком не говорило, тут не ошибешься.

— Давай уже сюда, — выглядывая из-за балалайки, взмолился Марко. — Очень есть хочется.

Дело в том, что пару уютных на вид ресторанчиков они уже миновали — Марко не решался спросить брата синдика, не слишком ли это дорогое место для них: по глазам видел, что слишком. А здесь было как-то попроще, бар и бар, не хуже итальянских вроде — и при открытии двери пахнуло пивом, рыбой, людьми, теплом… О да, ведь интересно это — тепло: в восемь вечера московский июль не казался уже таким теплым, а куртки-то Марко и не взял, по наивности не зная, зачем может понадобиться человеку куртка в это время года.

— Как скажешь, это же твой день рожденья.

Пустых столиков не было. Совсем не было, и что ж тут поделаешь — пятница, вечер, в конце концов, откуда же в этом сизо-туманном заведении с низким, невыносимым для клаустрофоба потолком взяться свободному столику! Марко, не желая сдаваться — и к тому же возвращаться на холод — терпеливо озирал от дверей согнувшиеся над столами спины, ожидая, что, может быть, кто-нибудь закончит трапезу и вот-вот соберется прочь, загрохочет по полу табуреткой.

От пивных автоматов торопливо шел официант — или бармен? — не отличавшийся на вид особым радушием, в форменном пиджаке, пропахшем рыбой. Усы его сердито торчали, как стрелки часов, на которых без десяти два.

— Нету мест, не видите, что ли? — окликнул он еще на ходу, по пути схватывая с густо населенного стола пустую тарелку с красными останками… чего-то. — Ждать будете — на улице ждите, граждане!

Марко несколько опешил от негостеприимного приема, так что даже не сразу понял, что ему сказали. А вот не знавший по-русски ни слова Гильермо отлично все понимал; кто бы мог подумать, что он будет служить переводчиком, однако же вот… никуда не денешься.

— Sorry, — холодно кивнул он и развернулся, готовый немедленно выйти в холодный вечер. Тем более что местечко ему не нравилось, казалось грязным, шумным, дурно пахнущим людьми и низкой стороной жизни — той самой римской изнанкой, предместья которой раскинулись за трансформаторной будкой у школы святого Антония. Марко стоял столпом на манер Лотовой жены и выглядел форменным идиотом с октябрятскими звездочками на кепке, с торчавшей из-под мышки отчетливейшей балалайкой. Балалайка и добила официанта окончательно: едва приглядевшись к посетителям, он осознал свою ошибку — гости столицы, иностранцы! — и стремительно покраснел.

— Товарищи… Товарищи, погодите! Уладим сейчас! Непременно уладим! Гутен абенд, бон суар, заходите, сейчас мы вам угловой столик…

Преображение официанта так поразило Марко, что он только кивал, пробираясь за ним и не в силах надумать, на каком языке отвечать. Холодный прищуренный Гильермо шел следом, опять-таки понимая почти дословно все, что говорил белобрысый усач.

Столик нашелся неведомым образом, неведомым образом его подмахнули тряпицей, Марко бросился на табурет, как умирающий от жары бросается в воду, его церемонный спутник сел почти брезгливо, взял меню, не касаясь стола локтями.

— 40 копеек… Марко? Это дорого или нет? Это меньше доллара…

Марко нравилось все — и пиво «Жигулевское» по 40 копеек здоровенная стеклянная кружка, и хрустящие алые раки — очень, очень русская кухня эти самые раки! Будет что рассказать Симоне. Он даже попытался их сфотографировать прямо на блюде — однако тут Гильермо совершил неслыханный подвиг милосердия: по поводу дня рожденья он сам предложил запечатлеть Марко в компании с алым раком — «Дай мне камеру и возьми его, например, за хвост. Очень забавный кадр будет!» Он действительно старался. Старался хотя бы сегодня больше его не обижать. Раков, кстати же, заказать удалось с трудом — несмотря на то, что послужить им пришел взамен усача англоговорящий официант помоложе, выяснилось, что ни Марко, ни Гильермо не знают названия этой твари по-английски.