От А до Я. Избранные рассказы русских писателей - Коллектив авторов

«А другие?» — думает Вера. И прячет, опять закрывает загорающееся стыдом, не видевшее света тело.

Секунду думает. Опять опускает сорочку и стоит, часто дыша. Шепчет, странно смеясь:

— Мой милый, мой милый.

Надевает теперь белую шляпу — и под белыми цветами резко выделяются в зеркале черные волосы, как опрокинувшийся ворон на белом снегу.

Мчится сердце — вперед, вперед, и сжимается — на краю пропасти, — когда открывается и захлопывается медленно тяжелая дверь библиотеки.

За своим прилавком он — так далеко, и около него все чужие. И не видит ее, не кланяется он сегодня.

«Ну, посмотри же, посмотри… Нет».

«Ах, и еще нужно ждать. Эта противная старуха впереди, в смятой шляпе и с белым зонтиком, опущенным книзу. Должно быть, не закрывается. Да поскорее же, ну».

У прилавка Вера перекладывает книги из одной руки в другую, спрятала глаза под шляпой, бьется так сердце. И вдруг одна книга падает из рук со стуком, с таким стуком. Ах, все теперь на нее смотрят.

Он поднимает книгу, подает Вере — с улыбкой. Но зачем у нее так дрожат руки. Ради Бога, ради Бога.

— Ах, вы весьма любезны, — говорит через секунду Вера чужим, спокойным голосом.

— Ну чего там весьма, — улыбается он: — «Странная девушка».

«Да, зачем весьма? — думает мучительно Вера. — Это же смешно, смешно. Вон, улыбается он. И все смотрят».

Бледнеет Вера, нагибается, открывает — закрывает книгу.

— Да что с вами?

Сверху говорит он, тихо — точно они двое, ласково — будто гладит ее по голове.

— Нет, нет, ничего.

Уж прошло все. И хочется уж громко смеяться и смотреть на него, слушать. И никого нет кругом.

Он опять наклоняется и делает свои глаза — большого ребенка — смешными и важными.

«Да милый же, милый», — шепчет неслышно Вера. Серая тужурка у него распахивается, и под ней старенькая рубашка синяя, с прожженной дырочкой.

Радостными уколами бьется сердце у Веры. Отходит, нагибается — записать книгу, жадно опирается грудью о стол. Пишет — ах, да не то, кажется? Все равно…

Но с кем он говорит там? И таким же, как с ней, тихим голосом, и та касается его своей серой шляпой. Как смеет?

Сходятся и расходятся прозрачные пятна в глазах. Только бы дописать.

Со сжатыми губами Вера подходит, прячет дрожь внутри, говорит с веселой улыбкой — вот услышишь сейчас, ты, в серой шляпе.

— Вот листок. Так до свиданья, значит, до завтра.

Серая шляпа поднимается изумленно, смотрит.

— Завтра? Ах да, на гулянье. Пожалуй, пожалуй. Приду, вероятно. До свиданья.

«Ага, — говорит Вера, — слышишь?» И уходит, радостная. Несет с собой его книги, его теплый голос, и мягкие волосики на бороде.

А он нагибается к серой шляпе, смеются оба и в блестящих от любви глазах радостно видят друг друга. Потом говорит он:

— Нет, пожалуй, это вовсе не смешно. Подожди, не надо смеяться.

* * *

К вечеру голубеют и растут тени. Оседает горячая пыль. Колеса далеко прогрохочут по камням и спешат затихнуть. В старом доме все оплетается тревожной сумеречной паутиной. Белые двери и белые переплеты окон теряют что-то дневное и шевелятся беспокойно. Ржавая флюгарка скрипит на крыше. Ночь крадется.

Мать зовет:

— Вера, Вера, да иди же. Я уже свечку зажгла.

Закрыли дверь в спальню. В две железных петли просунули железный засов — отгородились от пустого зала. У изголовья, нагнувшись перед свечкой, сидит Вера и читает. Непонятно, неслышно, где-то извне, бегут чужие слова, как за окном снежинки. А внутри — своя жизнь. Со сладкой болью сердце замирает, а потом бьется громко, страшно громко: тук-тик, тук-тик. Завтра. Где-нибудь в шелестящей тени деревьев… Тук-тик, тук-тик.

На минуту перестает Вера читать, опускает книгу на колени. Будет так. Она прижмется к нему изо всех сил, чтобы стиснулась, смялась вся грудь. И зубами вопьется, чтобы остались следы.

— Думаешь? О чем думаешь? — говорит мать.

Вера вздрагивает. С белой подушки приникли к ней неподвижно глаза — точно щупают скелет под живым еще телом.

«А вдруг она знает?» — думает Вера и холодеет. И опять читает чужие слова, а внутри растет темнота — холодная, злая.

Тяжелыми скалами ночь громоздится над домом все выше, и мимо нее бегут звезды. Мать лежит неподвижно, как мертвая. И кажется Вере, что она одна, и страшно читать вслух в огромной пустой комнате с тикающими часами.

— Я устала. Я подожду, — говорит Вера и опускает книгу.

Мать открывает глаза и смотрит на стену, в темное зеркало, где колеблется синим призраком свечка. Длинные, белые на одеяле пальцы двигаются, двигаются, невидимую ткань прядут. И вдруг останавливаются. Что там такое? Послушай? В зале? Или это там, в запертой комнате? В пустом зале по углам ночные шорохи крыльями шелестят, собираются мыши и шепчут шу-шу-шу. Уговорились и ползут все в запертую комнату и танцуют по струнам старого рояля. Сыплется пыль со струн, и рояль тихонько играет. А на белой подушке все неистовее мечутся безумные: глаза. Вера сидит, нагнувшись, неподвижная, белая…

* * *

И такой измученный встает день, и так пылает на небе солнце, и жадно ждет вечера.

В чуткой сумеречной тишине громко хлопают где-то калитки, пустеют дома, уже все уходят.

— Да нет же, нет. Это немыслимо, — говорит Вера, и не верит, и знает уже, что пойдет.

Со спутанными мыслями встает и на цыпочках идет в спальню за платьем. Часы в тишине беспокойно подпрыгивают — тикают.

— Кто тут? — говорит мать.

Губы у Веры высыхают в секунду.

«Как же теперь? Идти? Не идти? Да нет же, нельзя — он сказал».

Наклоняется к матери и говорит — точно злобно вколачивает острые гвозди — слова.

— Спи-спи. Тебе надо спать. Еще рано-рано-рано. Спи.

Тускло сверкает поднятый к глазам стакан. Наливает капли. Нет, мало. Еще, еще, без счета. Спи крепче.

Играет вдали музыка. Ветер вечерний поднимает белую шляпу у Веры, и она быстро идет, изгибаясь навстречу ветру жадным змеиным телом. Скорее, скорее. Вот и сад. Качаются над головой, как пьяные, томительные, блестящие фонари. А под фонарями качаются внизу ненавистные чужие лица. И нет его, и нет его — нигде.

Толстые, медленные господа с кольцами — пепел стряхивают с сигар. Две черномазых вертлявых девчонки с косичками — где-то внизу шныряют, как ящерицы. Кавалеры из казначейства в бумажных воротничках — подталкивают локтями, оглядываются:

— Барышня, ждать кого-нибудь изволите?

Сжимается Вера, встает