Финиш для чемпионов - Фридрих Незнанский

— Ты считаешь, Филипп Кузьмич, — безнадежно вздохнул Денис, — что мы по собственной инициативе, не ожидая никаких денег, должны взяться за расследование дела о распространении анаболиков?

— А мы за него уже взялись! — торжествующе провозгласил Агеев. — У меня, пока я ковылял за Наденькой Кораблиной, скопился замечательный материал криминального характера. Все эти явки, фамилии и фирмы я, что называется, взял на карандаш. И у других наших ребят, как я понял еще до совещания, много чего на душе наболело насчет анаболиков…

Лицо Дениса прояснилось. Ну где еще сыщешь таких неподражаемых сотрудников? Которые могут нахамить начальнику, могут не поддержать его решения, но искренне болеют за него и в трудную минуту обязательно найдут выход! Да, решено: «Глория» выведет на чистую воду тех, кто травит спортсменов.

Но с кем поделиться сведениями? Абы с кем — опасно. Оставалось привлечь старые знакомства и обратиться к дяде Сане Турецкому. Он не обманет и не предаст.

25

Шесть разной высоты, но однотипных серых корпусов в нескольких кварталах от Зеленого проспекта, обнесенных высоким каменным забором, нечасто привлекали внимание посторонних. Те, кого случайно занесло в этот район, не находили в торчащих из-за забора зданиях ничего архитектурно выдающегося и равнодушно обходили их стороной. А те, кому судьба определила проживать поблизости, в блочных домах схожего вида, тоже корпусами не интересовались, поскольку знали, что в них раньше помещалась психиатрическая больница с дневным стационаром, а в последние годы — наркологическая клиника. Это сомнительное соседство не беспокоило местных жителей: при железных воротах несли вахту вооруженные охранники, а преодолеть забор могли разве что наркоманы-скалолазы, располагающие полным альпинистским оборудованием. А таких наркоманов в клинике, понятное дело, не держат.

За забором открывался вид на геометрически расчерченные дорожки, вымощенные щербатой каменной плиткой. Дорожки связывали лечебные корпуса со служебными, причем между ними была налажена бойкая, активно функционирующая связь. Из кухни — двухэтажного домика, пропитанного ароматами кислой капусты, — трижды в день развозили по корпусам тележки, заполненные алюминиевыми баками, в которых что-то болотисто хлюпало и переливалось. В другой двухэтажный домик — патологоанатомическое отделение — с периодичностью примерно раз в месяц, а то и реже везли на каталке груз, прикрытый белой простыней. В административный корпус, содержавший в себе также приемпокой и находившийся несколько на отшибе, вблизи ворот, время от времени забегали сотрудники; отсюда медленно шли в сопровождении санитаров новопоступившие пациенты — неся при себе минимум дозволенных вещей, с вытянутыми лицами, толком не знавшие, чего ожидать от этого места, а потому настроившиеся на самое худшее.

И еще имелся на территории один маленький, но часто посещаемый корпус. Он содержал лабораторные службы. В любой больнице лабораторные методы исследования необходимы в повседневной работе, но что касается наркологической клиники, постоянно проводимые здесь анализы мочи, крови и, случается, спинномозговой жидкости требуют особенно большого количества сотрудников и дорогостоящего материального оснащения. Так что лаборатория клиники возле Зеленого проспекта по части профессионализма находилась на высоте. Кабинеты корпуса, значившегося в клинике под номером три, были нафаршированы сотрудниками, и никто не прохлаждался без дела.

В любом обитаемом здании, безразлично, служебном или жилом, по прошествии определенного отрезка времени скапливается куча хлама — более или менее крупных предметов, которые никогда не найдут себе применения, но выбросить их по тем или иным причинам не поднимается рука. В третий корпус — так уж исторически сложилось — врачи стаскивали все бесполезные подарки, приносимые вылеченными больными; дары полезные или ценные они, разумеется, оставляли себе, а всяческие причудливые сувениры вручали лаборантам, как бы желая вознаградить их за доблестный и незаметный труд. Особенно это касалось предметов творчества пациентов. Психологи этой высококлассной клиники поощряли в наркоманах и алкоголиках развитие способностей к рисованию, лепке, сочинению стихов, и порой таковые способности действительно выявлялись. Да еще с какой нечеловеческой силой! В частности, среди работников и посетителей лаборатории прославилось одно полотно, точнее, ватманский лист, покрытый акварельными красками. Едва взглянув на этот шедевр, медики в испуге зажмурились; взглянув вторично, попристальнее, сочли за лучшее признать: «Да-а, сильно!» — и тут же свернуть шедевр в трубочку, перетянуть резинкой и забросить на шкаф в коридоре, где уже пылились в таком же виде пришедшие в негодность таблицы нормальных лабораторных показателей и дряхлые графики дежурств.

Картина изображала покрытую выпуклой серой кремлевской брусчаткой площадь под бесконечным черным небом, лишенным звезд и луны. Посреди площади возвышалась зеленоватая рюмка, в которую каким-то чудом была втиснута человеческая голова. Вопреки тому, что туловища к ней не прилагалось, голова выказывала несомненные признаки жизни: рот ее был перекошен отчаянием, а глаза панически расширены. И было от чего! Из дальних углов площади приближались, с неба пикировали твари невообразимых форм и очертаний, но все они выглядели одинаково зловещими и безжалостными. Одни походили на гибриды людей и насекомых, другие — на предметы домашнего обихода, вдруг получившие способность двигаться, третьи — на бесформенные сгустки ускользающего потустороннего тумана… Алкогольный психоз (а по-простому белая горячка) сотворил из безымянного пациента, не оставившего на своем творении даже подписи-загогулины, художника, близкого по духу Гойе, Босху и Дали. Самый тупой, невосприимчивый, лишенный нервов зритель признал бы: здорово нарисовано, но долго смотреть на это не захочется. А то, чего доброго, свихнешься!

Тем более своеобразными представлялись вкусы группы лаборантов, которые не только раскопали эту высокохудожественную пакость в завалах макулатуры на шкафу, но и украсили ею изнутри дверь своего кабинета, размещавшегося в конце коридора на втором этаже, в закутке-аппендиксе, обвивавшем полукругом лестничную площадку запасного выхода.

Эта группа вообще отличалась определенными странностями. Прежде всего, к лабораторному отделению наркологической клиники она не относилась и, соответственно, зарплату получала где-то на стороне. Кроме того, работала она согласно какому-то своему, необыкновенному распорядку. То кабинет простаивал запертым на протяжении дней и даже недель, то вдруг лаборанты скопом являлись и вкалывали с утра до ночи. Набивалось их в комнатушку столько, что дверь держали открытой — терроризируя пробегающий мимо персонал горячечными видениями талантливого алкоголика. С обычными, «наркологическими», лаборантами обитатели аппендиксного кабинета не общались, да те и не напрашивались на всяческие «ля-ля тополя», удовлетворясь объяснением, что эта группа ведет международные научные разработки. Неизвестно, кем был пущен этот слух, но он походил на правду, потому что в лабораторию по очереди наведывались два иностранца: один — худой, рыжеватый, другой — смуглый толстяк в очках со сложными линзами. Худой вечно улыбался, причем все его лицо собиралось складками, как пустой желтый мешочек, толстяк был неприветлив, погружен в себя и суров. Оба не проявляли ни малейшего намерения поделиться с простыми работниками лаборатории секретом, чем это они тут занимаются.

Помимо иностранцев, забегали сюда и русские, принося в чемоданчиках необходимый для исследований биологический материал. Были они по большей части людьми не первой молодости, но бодрыми и подтянутыми. А уж шустрые — куда там молодежи! Да, иностранцы — деловые люди: понимают, что пенсионеров тоже можно нанять в курьеры. Они больших денег не потребуют, будут благодарны за одно то, что снова чувствуют себя нужными… Хотя платили им, наверное, тоже немало, потому что они, опасаясь, скорее всего, потерять выгодный приварок к пенсии, в разговоры тоже не вступали, появляясь и исчезая мгновенно, как чертики из коробочки.

Так или иначе, лабораторный корпус наркологической клиники жил своей жизнью. И у «наркологических» лаборантов было достаточно своих проблем, чтобы уделять внимание чужим.

Все-таки чего-то Денис не догонял в этих спортивных сложностях. Спортсмены, как ушедшие на покой, так и полные сил, представлялись ему какими-то инопланетянами, которые стремились вовсе не к тому, к чему стремятся нормальные люди. Как достоинства, так и пороки их казались странными, потусторонними, зазеркальными. Поэтому, чтобы лучше понимать психологию противника (или союзника?), господин Грязнов посчитал нужным найти… кого же, как не психолога! Только психолога — спортивного. Желательно — независимого, не связанного ни с Институтом физкультуры, ни с какой-либо командой. Такого пришлось, правда, искать не через спортивную, а через медицинскую среду. Но частные сыщики, как известно, за время работы обрастают нужными связями в самых непредсказуемых областях человеческой деятельности, а потому поиски не составили особого труда. Психотерапевт с двадцатилетним стажем рекомендовал Денису побеседовать с молодым, но проницательным спортивным психологом Анатолием Малкиным, который состоит в Российской ассоциации психологов и занимается частной практикой. К нему вечно очередь на запись, потому что со своими клиентами он творит чудеса. Неудивительно: ведь он испытал на своей шкуре то, на что ему клиенты жалуются. Сам бывший спортсмен… Бывший олимпийский чемпион по тройному прыжку Анатолий Малкин, ныне спортивный психолог, назначил встречу за крайним столиком возле окна в кафе неподалеку от Суворовской площади, и Денис с облегчением перевел дух: по крайней мере, психолог придет туда своими ногами! Ведь ему настойчиво намекнули, что Малкин покинул спорт в результате тяжелой травмы… После свидания с Валерией, которая с трудом передвигалась по квартире, отравляя общение своими воспоминаниями о былых победах и натужливым мужеством, новых экстремальностей как-то не хотелось. Но дело есть дело, и Денис явился на Суворовскую площадь исправно, даже десятью минутами раньше назначенного времени. Кафе занимало первый этаж старого, должно быть, сталинской постройки дома, расположенного буквой «П» и украшенного недавно побеленными статуями не то партийных работников, не то партизан. Денис занял тот самый столик у приоткрытого по случаю лета окна, из которого открывался очаровательный вид на иссушенный зноем, но все равно зеленый дворик и на пресловутые статуи, которые архитектор расположил в самых причудливых местах. При виде статуй, которые походили на часовых, несущих вахту возле секретного объекта, который давно не существует, Денису почему-то вспомнился старый московский лимерик: