Тайны Змеиной горы - Петр Антонович Бородкин

за бороду и соскользнула с телеги с горстью волос в крепко сжатых пальцах левой руки. Правой схватила серп. На его острие холодно заблестел лунный свет. Понял свекор, что дал маху, и затянул другую песню:

— Шальная ты! Ить так это я… шутки ради… Кто другой, а я теперь накрепко верю: верная ты жена сыну моему. Что про приказчика сплетничают — пустая брехня. Ложись на место да полог натяни. Не за горами утро, на рассвете холодно.

Скрывая боль, свекор слез с телеги, укрылся в шалаше.

Настя бесшумно прошла через кусты, выбралась на торную тропинку и была такова. С восходом солнца пришла в Колывань к Феклуше. Та хлопотала на огороде и немало удивилась ранней гостье.

— Ай что страшное случилось?

Настя рассказала без утайки. В первый раз за свою жизнь дала полную волю слезам. От слез и от участия Феклуши легче стало на душе.

— Пожалуйся в комиссию! Непременно. Пусть отстегают старого блудня.

Свекор уже был дома. Увидел, как Настя шмыгнула в амбар, и туда же следом. Начал сердито укорять:

— Пошто сбежала? Ай на пашне дел нет! Нехорошо так… Ежели старуха спросит, отчего раньше сроку приехали, говори: малость занедужила. Поняла?

С этим свекор вышел из амбара. Когда его жена Марфа ушла к соседке за ситом, снова вошел. Настя лежала на жестком топчане, угрюмая, молчаливая.

— Чего насупилась-то? — И вдруг голос свекра ласковее стал. — Нехорошо, Настасья, на старших колючки выставлять! Почитать надобно старших, потому как они делами и рассудком достойнее молодых. Смирись со мной. Не худа желаю… — Свекор снова опалил ее жарким дыханием, мял, тискал в жестких, медвежьих объятиях.

На этот раз опасность придушила Настю. Глаза застилали слезы. Пыталась кричать о помощи, но из горла вылетали сдавленные хрипы.

Свекра образумил удар поленом по голове. Сзади стояла Марфа, растерянная не столько от того, что увидела, сколько от небывалой собственной дерзости: впервые подняла руку на своего владыку. Смыков выпрямился, огрызнулся:

— С ума спятила? Настю для порядку наказываю. Убегла самовольно с пашни. Хозяин я в доме али нет?

…Настя, вняв совету Феклуши, отважилась подать жалобу на свекра. Сержант Заливин, что находился при комиссии, устроил грозный допрос Савелию.

— Правда, что сноху понуждал к прелюбодеянию? Смотри у меня, чтобы не врал, не то веку не доживешь…

Савелий замахал руками, сделал обиженное лицо.

— Какой там снохач из меня! Поклеп на старика возводит оттого, что в спросе по семейному делу строг. Ленивка сноха-то, открещивается от работы.

— Не крути, старый, хвостом! Вижу: в силе ты еще и мимо такой бабы не пройдешь без зацепа… Отвечай.

Савелий понял, что не уйти запросто от сержанта. Вынул из-за пазухи заветную тряпицу, зубами узелок развязал, достал десятирублевик.

— Возьми, служивый. Видит бог, я ни в чем не повинен. Сделай милость, прикажи сноху по всей строгости наказать за пустую охулку. Сил моих против нее нету…

Сержант сразу смягчил тон. Упрятав подальше деньги, написал протокол допроса, угодный Савелию, зачитал вслух.

— Доволен, старина?.. То-то же!.. Да, да, чуть не запамятовал. Возьми, — сержант отдал клок волос — единственную улику против Савелия, приобщенную Настей к жалобе. Потом мудро присоветовал: — Бороду промой горячим щелоком. Просохнет и распушится, как спелый ковыль, просвета не станет видно. Ступай с богом.

Вечером, перед самым заходом солнца, барабанный бой согнал колыванцев на взгорок, к центральному бастиону крепости. Сержант долго читал бумагу собравшимся. Язык запинался о мудреные слова. Выходило по бумаге, что Савелий прав, а Настя виновна в ложном наговоре.

Два солдата под руки вывели Настю из бастиона, остановились. Два других, не усердствуя слишком, принялись хлестать плетьми. Настя не вздрогнула даже, отведав двадцать ударов, будто не ее хлестали. Пронзительный голос вернул Настю к действительности:

— Пошто, ироды, хлещете невинную? Где правда-то?!

Перед сержантом стояла, еле переводя дух, Феклуша. Она только что прибежала сюда из дому. Сержант с издевкой спросил:

— Ты что, на пашне с ней была? Коли нет, отваливай в сторону, не то заодно плетей отведаешь.

* * *

Вторично Беэр ехал на Алтай довольный. Теперь не думалось об опасной тяжбе. Больше года лежал в могиле Акинфий Демидов. Вдова Евфимья и ее сыновья — наследники имущества покойного — в расчет не шли. Тяжба — не их ума дело. Да и тягаться бесполезно. В дорожном ларце Беэр вез новый указ Елизаветы Первой, недвусмысленно гласящий:

«Те заводы и протчее на Иртыше и Оби реках и между оными все строения, какие обретаются заведенные от помянутого Демидова со всеми отведенными для того землями… и мастеровыми людьми, собственными его Демидова и с приписными крестьянами указами мы повелели взять на нас…»

Для управления создавалась канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства. Ее начальником, или главным командиром, назначался Беэр.

Важничал бригадир, когда уезжал из Петербурга. И было отчего. Выше многих сановников вознесся. Теперь ему нипочем генерал-губернаторы, министры. Во всех делах через кабинет министра или управляющего царским кабинетом сносился с самой императрицей. Могущественным владыкой ехал Беэр на Алтай. Сообразно этому и в пути вел себя.

Стояло короткое, но жаркое сибирское лето. Скука и зной невыносимый в безбрежной Барабинской степи. Четыре дюжих солдата исходили по?том, большими опахалами гнали прохладу на разомлевшего бригадира.

Когда не помогало это, прибегали к иному средству. В Барабе воды не занимать — великое множество озер больших и малых. Солдаты стягивали с бригадира дорожный мундир, бадейками плескали прогретую солнцем воду на массивное, с сальными оплывами тело.

Беэр спешил. Чтобы не приключилось какой заминки, высылал конных нарочных на очередной почтовый станец. Там к его приезду стояли свежие ямские тройки.

От Кривощеково до Барнаульского завода места несравнимы с Барабой. Густые сосновые леса источали терпкие и здоровые смолистые запахи. Часто лес расступался, обегал просторные поляны. В приречных долинах — настоящие скопища черностволых корявых ветел. Заросли тальника густели у берегов рек, неотрывно любовались своим отражением в речной глади. Беэр впервые в летнюю пору ехал по этим местам и искренне восхищался дикими красотами.

На Барнаульском медеплавильном заводе взор Беэра приковал красавец-пруд. С двух сторон к нему подступала синяя кайма нетронутого соснового леса, с третьей высился крутояр. Вниз по его склонам сбегали густые поросли черемухи и акации, калины и боярышника. Настоящий живой заслон. Над согретым прудом струились тонкие испарения. В их дымке дрожали, ломались сочные камыши, разбросавшиеся небольшими островками по воде.

Беэр твердо решил: надобно терем поставить здесь. Быть сему заводу центром Колывано-Воскресенской округи.

С приездом Беэра в Колывани дробно затрещали барабаны. Работные со своими