Римская сатира - Флакк Квинт Гораций

Следующим опрашивается Диэспитер, сын Вики Поты, тоже назначенный консулом, мелкий маклер: жил он продажей бумажонок на право гражданства. К нему легонько подкрался Геркулес и тронул его за ухо. И мнение свое он высказал так: «Поскольку Божественный Клавдий приходится кровным родственником Божественному Августу, а равно и бабке своей, Божественной Августе, каковую сам повелел произвести в богини; поскольку он превосходит всех смертных мудростью и поскольку для блага государства следует, чтобы был кто-либо могущий вместе с Ромулом «обжираться пареной репой», я предлагаю сделать Божественного Клавдия отныне богом, подобно всем, сделанным таковыми по точному смыслу закона, а событие это дополнительно внести в Овидиевы Превращения». Мнения разделились, но, видимо, решение склонялось в пользу Клавдия, ибо Геркулес, видя, что надо ковать железо, пока горячо, начал перебегать от одного к другому и всех подговаривать: «Не подводи, пожалуйста, меня, при случае я тебе отплачу чем угодно: рука руку моет».

Тут в свой черед поднимается Божественный Август и чрезвычайно красноречиво высказывает свое мнение: «Я, — говорит он, — господа сенаторы, призываю вас в свидетели, что с того самого дня, как я сделался богом, я ни слова не сказал: всегда занят я своим делом. Но не могу я больше молчать и подавлять скорбь, которую укоры совести делают все нестерпимее. Ради чего же умиротворил я сушу и море? Ради чего подавил усобицы? Ради чего упрочил Город[219] законами, украсил зданиями? Не для того ли... нет, я теряюсь, господа сенаторы: нет слов для моего негодования. Мне остается только сказать словами красноречивейшего Мессалы Корвина[220]: «Власть для меня позор». Ему, господа сенаторы, кто, по-вашему, и мухи не способен обидеть, ему так же ничего не стоило убивать людей, как собаке ногу поднять. Но к чему мне поминать стольких и столь достойных людей? Тут не до общественных бедствий, когда видишь, что гибнет собственная семья. Не буду я говорить о них, а скажу только — пусть сестра моя и не знает этого, но я-то знаю, своя рубашка к телу ближе. Вот этот самый, кого вы тут видите и кто столько лет укрывался под моим именем, он отблагодарил меня тем, что убил двух Юлий, моих правнучек, — одну мечом, другую голодом, — да еще и правнука моего, Луция Силана. Хотя, по правде говоря, может показаться, что и ты, Юпитер, замешан в таком же нехорошем деле. Скажи мне, Божественный Клавдий, на каком основании ты каждого и каждую из казненных тобою приговаривал к смерти, ни дела не разобрав, ни оправдания не выслушав? Где это видано? На небесах так не делается. Вот Юпитер, сколько лет он царствует, а только одному Вулкану сломал голень, когда он его

Ринул, за ногу схватив, и низвергнул с небесного прага

да, разгневавшись на супругу, заставил ее повисеть, но ведь не убил же ее? А ты убил Мессалину, которой я такой же двоюродный дед, как и тебе самому. «Не знаю», — говоришь? Да разразят тебя боги: ведь это же еще гнуснее не знать, что ты убил, — чем убивать. Он всё брал пример с покойного Калигулы: тот тестя убил, а этот и зятя. Калигула запретил сыну Красса называться Великим, а этот имя-то ему вернул, а голову снял. В одной только семье он убил Красса, Магна, Скрибонию, Тристионий, Ассариона — все людей знатных, а Красс-то еще такой был дурак, что даже в цари бы годился. И его-то хотите вы сделать богом? Этакого выродка? Да скажи он хоть три слова подряд без запинки, и я готов быть его рабом. Кто же станет поклоняться такому богу? Кто в него верит? Коль вы будете делать таких богов, так и в вас самих совсем перестанут верить. Короче говоря, господа сенаторы, если мое поведение среди вас безупречно, если я никому не перечил, вступитесь вы за меня. Что же до меня, то вот мое мнение», — и стал читать по табличке: «Принимая во внимание, что Божественный Клавдий убил своего тестя, Аппия Силана, двоих своих зятьев — Магна Помпея и Луция Силана, — свекра своей дочери, Красса Фруги, человека сходного с ним как два яйца, свекровь своей дочери Скрибонию, супругу свою Мессалину и других, коим нет числа, я полагаю подвергнуть его строжайшему взысканию, не давая ему никакой возможности неявки на судоговорение, и незамедлительно изгнать его, удалив с небес в месячный, а с Олимпа в трехдневный срок».

Решение было вынесено простым расхождением в стороны, без дальнейших обсуждений. Сейчас же Киллений хватает его за шею и тащит с неба в преисподнюю,

В край, откуда никто не возвратится.

Спускаясь по Священной дороге, спрашивает Меркурий, что это за стечение народа, неужели это похороны Клавдия? И действительно, шла великолепная процессия; устроили ее, не щадя средств: сразу было видно, что выносят бога. Гремела и ревела такая тьма труб, рогов и всевозможных медных инструментов, что даже Клавдию было бы слышно. Все веселы, довольны: народ римский разгуливал будто свободный. Плакали один Агафон да несколько стряпчих, но зато уж от всей души. Из темных закоулков повылезали юристы, бледные, изможденные, едва дыша, точно сейчас только ожили. Один из них, увидя, как перешептываются и плачутся на судьбу стряпчие, подходит и говорит: «Предупреждал я вас, что не всё-то вам будут Сатурналии». А Клавдий, увидя свои похороны, догадался-таки, что умер: огромный хор пел анапестическую погребальную песнь:

Рыдайте сильней, Стенайте, друзья, Пусть форум кругом Ваш вопль огласит: Скончался, увы, Великий мудрец! И храбрее его Никогда и нигде Не рождалось на свет. На бегу побеждать Быстролетном легко Скороходов он мог, Мятежных парфян В бою поражать И персов стрелой Летучею гнать И твердой рукой Тетиву натянуть: Он ранил слегка, И бросались стремглав Врассыпную враги, И пестрели мидян Убегавших хребты. Он британцев настиг На далеких брегах Запредельных морей, Голубые щиты У бригантов он взял И на шею надел Всем римскую цепь; Даже сам Океан Заставил дрожать, Показуя права Рима мощных секир. Оплачьте того, Кому равного быть На суде не могло В разбирательстве дел: Слушал сторону он Всегда лишь одну, А порой — ни одной. Какой же судья Способен весь год Непрерывно судить? Да уступит тебе, Оставив свой трон, Кто выносит толпе Немой приговор, Кому подчинен Был стоградный Крит. О, бей себя в грудь Печальной рукой, Продажный род Судейских крючков! Вы, новые все, Горюйте, певцы. Вы, все, кто, рожком Игральным гремя, Обеспечил себе Постоянный доход!