Играем в «Спринт» - Николай Оганесов

С тех пор прошло много лет. Я успел кое-чему научиться. Тому, например, что подозрение — не самый лучший способ составить о человеке верное мнение, что в нашей работе это лишь одно из средств к достижению цели и что пользоваться им надо крайне осторожно.

Я отбросил смятые листья магнолии и вошел во двор.

С крыши еще срывались редкие звонкие капли. Они падали в лужи и, наверно, выбивали в них пузыри.

Сна не осталось ни в одном глазу. Он улетучился вместе с усталостью, и я пожалел, что не воспользовался предложением Вадима. Прокатиться бы сейчас по городу, поболтать о том о сем, не обязательно о Сергее — так, о музыке и вообще. А то махнуть на пляж, искупаться — смешно сказать, но если не принимать во внимание кратковременное и пока единственное погружение в морскую водичку в день приезда, я до сих пор не выбрал времени по-настоящему окунуться, поплавать вволю, все не до того было.

— Володя, это ты? — окликнули меня по имени.

— Нина? — По моим расчетам, она давно должна была видеть десятый сон — шутка ли, час ночи!

Я вслепую пошел на голос.

Нина сидела в беседке.

Лунный свет, чудом пробившийся сквозь густые побеги винограда, пятнами лежал на скамейке. Лицо и плечи Нины тоже были залиты лунным светом, но не прямым, а мягким, отраженным, от которого слабо фосфоресцировал воздух и поблескивали крошечные, похожие на застывшее стекло бусинки на листьях.

Я присел рядом.

— Он уехал? — спросила Нина.

— Уехал.

Это были первые слова, которыми мы обменялись после размолвки.

— Ты знал его раньше? — Она говорила, глядя в сторону, в противоположный угол беседки, хотя смотреть там было не на что: он был черным, как провал, ведущий куда-то под землю.

— Нет, с чего ты взяла?

Она не ответила.

— Вы, конечно, договорились встретиться?

— Конечно, — соврал я.

— И он пригласил тебя к себе на дачу?

— Пригласил, — ответил я, несмотря на то, что впервые слышал, что у Вадима есть дача.

— Я так и думала… — Возможно, она что-нибудь добавила бы к сказанному, но помешал резкий протяжный гудок, долетевший со стороны порта.

Нина поежилась. На ней было легкое платье, да и то без рукавов.

— Тебе холодно? — Я стянул с себя свитер и накинул его ей на плечи.

— Спасибо. — Она потянулась за сигаретами, но пачка была пуста, и Нина положила ее на скамейку.

Мы сидели молча. Я где-то читал, что молчание сближает. Может, оно и так, только наше молчание было скорее в тягость. Как будто каждый, думая о своем, догадывался, о чем думает другой, и чувство мнимого понимания, которого на самом деле не было и в помине, мешало отнестись друг к другу с настоящим доверием.

— Он рассказал тебе?

Странно, но мы действительно думали об одном и том же.

— Да, рассказал. Он говорит, что вы с Сергеем собирались развестись. Это правда?

Нина снова не ответила, и вновь воцарилась тишина. Теперь ее прервал я:

— Объясни, почему ты мне не веришь, словно подозреваешь в чем-то или боишься?

Я не предполагал, какой опасной темы коснулся, иначе ни за что не полез бы в расставленную самим собой ловушку.

— Ты не тот, за кого себя выдаешь, — негромко, но отчетливо сказала Нина.

— То есть как это не тот?

— Ты играешь какую-то роль, Володя, и сам не замечаешь, как при этом фальшивишь.

— Какую еще роль? — Я старался говорить как можно естественней, чтобы не выдать охватившей меня паники.

— Не притворяйся. — Она посмотрела на меня и тут же отвела взгляд. — Я не знаю какую. Только чувствую, что здесь что-то не так. По отдельности — мелочи, а в сумме… Например, книга, которую ты принес. Это предлог, я сразу догадалась. Догадалась, что это как-то связано со смертью Сергея. Не знаю как, но связано. Ты ведь об этом не из газеты узнал, верно?

Я не нашел, что ей ответить.

— Не отрицай. Ты узнал об этом раньше, до того, как пришел сюда. Может быть, еще раньше, чем я. А вчера… Я не хотела этого говорить. Вчера кто-то рылся в шкафу, на полках. Если ты что-то искал, почему не сказал, не спросил? И еще: где ты раздобыл адрес библиотеки? В городе десятки библиотек, откуда ты узнал, в какой из них я работаю? Ты сказал, что прочел адрес на штампе, но в доме нет книг с библиотечными штампами. Я хорошо это помню, а когда пришла, специально проверила…

Ночь разоблачений, начало которой часом раньше положил Вадим, продолжалась. Нина исполнила свое желание внести ясность и сделала это предельно убедительно. Все, о чем она говорила, было справедливо. За исключением обыска, к нему-то я не имел никакого касательства.

На мне висело слишком много собственных грехов, чтобы нести ответственность за чужие, и я собрался возразить, но Нина не дала мне этой возможности — самую вескую улику она приберегла напоследок:

— Вчера я еще сомневалась, а сегодня… У нас на работе хранятся подшивки старых газет. Я просмотрела все, где есть объявления о размене квартир…

Она могла не продолжать — я прекрасно понимал, чем должна была закончиться такая проверка, — но Нина довела свою обвинительную речь до конца.

— Твоего объявления там нет, — сказала она.

Отпираться не имело смысла. Пришла, как видно, пора пожинать плоды своей самостоятельности, и валить вину было не на кого. Я явился на Приморскую по личной инициативе, не подстраховавшись, даже не посоветовавшись, а ведь Симаков предупреждал, что самонадеянность в нашем деле хуже глупости. Но не это меня огорчало: из самого щекотливого положения можно выкрутиться, по крайней мере теоретически, а вот завоевать доверие, если тебе запрещено говорить в открытую, — задача едва ли выполнимая.

— Ты молчишь, — проронила Нина. — Значит, я права…

Секунду-другую она еще ждала ответа, потом безвольно опустила плечи.

— Помнишь, ты читал мне про Ричарда Львиное Сердце? Но ведь он скрывался от врагов. А ты? От кого скрываешься ты, Володя?

Что я мог сказать?

Что завидую Ричарду, твердо знавшему, где друг, а где враг — пусть беспощадный, пусть коварный и могущественный, но зато конкретный, зримый и осязаемый.

— Я хотела тебе верить, хотела… — Голос ее дрогнул. — А ты лжешь, лжешь даже в мелочах…

Ее глаза наполнились слезами. Однажды я уже видел, как она плакала, но сейчас причиной был я, а это совсем другое дело.

— Не надо, успокойся…

Но Нина меня не слышала:

— Я устала. Я запуталась и перестала понимать, что происходит. Помоги же мне… Не молчи, скажи что-нибудь!

— Ты можешь мне верить, — сказал я, хотя и не собирался говорить ничего подобного. И повторил: — Мне хочется, чтобы ты мне верила.

Очевидно, это были единственные слова, способные пробить брешь в разделявшей нас стене взаимного недоверия.

— Я боюсь, — прошептала она. — Мне страшно, Володя…

— Это пройдет, пройдет, — сказал я, очень смутно представляя, что имею в виду: ее страх или свое бессилие помочь ей от него избавиться…

— Володя, я хочу знать правду, — сказала Нина чуть погодя. — Даже самую тяжелую, самую жестокую, но правду. Слышишь?

Я слышал. Слышал и пытался еще пусть ненадолго продлить короткий миг, когда не надо лукавить, не надо отвечать на вопросы, заведомо зная, что не сможешь на них ответить, а если и ответишь, это ничего не изменит, потому что тебе неведома та «самая жестокая правда», ты сам ее ищешь, а она разбросана по крупицам, и если даже известна кому-то из нас двоих, то скорее Нине, чем мне.

— Я не требую, я прошу…

— Видишь ли, есть обстоятельства, — начал я издалека, но Нина меня остановила.

— Не надо про обстоятельства. Обстоятельства есть всегда. Я хочу верить людям, хочу верить тебе — только и всего, неужели это так много?

Того же хотел и я.

— Разве ты сама всегда говоришь правду?

— Мне нечего скрывать.

— А Вадим? Зачем ты сказала ему, что я приезжал к вам раньше, что останавливался у вас?

— А ты не понял? — Нина еще выше подтянула ворот свитера. — У меня просто не было другого выхода. Он видел, что я нервничаю, спросил, вот и пришлось сказать.

— Это и есть обстоятельства…

— Но он чужой, — перебила она. — Ему безразлично, давно мы с тобой знакомы или нет.

— Мне так не показалось.

Я почувствовал, как между нами вновь пробежал холодок отчуждения.

— Скажи, почему ты уходишь от ответа? Почему?! Ведь я боюсь назвать тебя по имени — оно может оказаться такой же выдумкой, как и все, что ты мне говорил до сих пор.

После разоблачительных обвинений, которые она предъявила получасом раньше, мне трудно было что-либо возразить. Я не нашел ничего лучшего, как брякнуть:

— Но меня действительно зовут Владимир.

— Что ж, спасибо и на этом. — Нина хотела встать, но я ее удержал. — Я надеялась, что ты все объяснишь, поможешь…

— Как я могу помочь, если ты не веришь ни единому моему слову. Как?