Обезьяны - Уилл Селф

Единственный камень преткновения для сотрудников больницы «Чаринг-Кросс», и то лишь для тех, кто имеет дело с психиатрическим отделением, — служба скорой психиатрической помощи. Не показать, чтобы эта служба — без которой нельзя и помыслить жизнь в районе, где постоянных жителей существенно больше, чем временных, — пришла в упадок или пала жертвой серьезного сокращения бюджета, как это случилось с амбулаторным ортопедическим отделением, клиникой по лечению бесплодия и самочьей консультацией. Ее скорее изгнали, отхаркали, изблевали, выбросили вон из здания на одну из подсобных парковок, и с тех пор она ютится в невзрачном сооружении, установленном на подпорки из шлакоцементных кирпичей (все — разного размера) и ни капли не похожем на гордый, футуристический монолит больницы. Короче, это просто передвижной домик, времянка, «караван».

Однако «караван» — пограничная застава психиатрического отделения, а до него всегда кому-то есть дело. Слишком хорошо идет торговля на рынке душ, чтобы оставить его в покое. На пятом этаже главного здания больницы находятся два отделения — имени Лоуэлла для временных пациентов и имени Гафа для «постоянных», общение с которыми прочим шимпанзе противопоказано. Между этими двумя отделениями идет активный пациентообмен, чье направление зависит от степени буйности содержащихся в них обезьян. Администраторы, можно показать, все время играют в этакие психиатрические шашки, их лапы постоянно меняют положение на доске, перемещая то какого-нибудь пациента с МДП из «скорой» в Лоуэлл, то какого-нибудь самоубийцу из Лоуэлла в Гаф, то какого-нибудь законченного психопата из Гафа обратно в «скорую», откуда его заберут в специализированную лечебницу.

Персонал психиатрического отделения, под водительством великого и ужасного Кевина Уотли, доктора медицины, члена Королевского общества психиатров, давно привык к вечному движению как к основе своей деятельности, к тому, что постоянно приходится тащить этого психа сюда, а того психа туда. Привык настолько, что породил целую серию профессиональных шуток насчет сотрудников отделения скорой помощи и незавидного географического положения их штаб-квартиры. «Ну, я пошел в Гулаг», — машут лапами сотрудники коллегам, расписываясь в получении смирительной рубашки, галоперидола или ларгактила.[59] «Вам с китобазы ничего не нужно?» — спрашивают они же, покидая «караван», что неизменно вызывает внутри, благодаря разномастным кирпичам, нечто вроде землетрясения.

Персонал привык и к мириадам разного рода заранее обреченных на неудачу врачебных действий, которые ежедневно приходится совершать, а также к действиям по исправлению этих неудачных действий, которые опять-таки заранее обречены на неудачу по причине недостаточного финансирования. Так, пациентов, в чьей истории болезни значится что-нибудь совершенно безобидное вроде легкой клаустрофобии, с регулярностью, достойной лучшего применения, помещают в крошечные палаты с шимпанзе, которые страдают манией величия и считают себя гордыми инопланетянами-воителями, не знающими жалости к пленникам. И наоборот, шимпанзе, которых заперли в Гафе за совершенно непечатные действия в отношении ряда видов домашней птицы, регулярно обнаруживают в Лоуэлле, где они разгуливают совершенно свободно и самое большее, что может помешать им окончательно покинуть отделение, — это пара неврастеников, играющих в пьяницу.

Но все же психиатрическому отделению больницы «Чаринг-Кросс» есть чем гордиться. Более того, у предмета гордости безупречная медицинская репутация. Предмет этот — команда скорой психиатрической помощи, так обозначаемый «психоспецназ». Расквартирован психоспецназ в «караване», но приказы получает непосредственно из отделения; это самая скорая из всех команд скорой психиатрической помощи во всем Лондоне. История знает случаи, когда спецназ покидал больницу, садился в машину, добирался до самого края зоны обслуживания, вязал шимпанзе, у которого случился приступ, вкалывал ему успокаивающее, грузил в машину и доставлял в Гаф, где тот мог в свое удовольствие гадить на стены и на врачей, — и все это менее чем за полчаса.

Столь безупречная репутация обеспечивает сотрудникам «скорой» ряд известных льгот и преимуществ, и поэтому многие молодые врачи, желающие специализироваться по психиатрии, прилагают немалые усилия, чтобы попасть в спецназ; их примеру следуют и молодые медсамки по психиатрической части. У всех этих юнцов есть цель — заниматься практической работой, возможно не очень глубоко, зато очень быстро. В скорости, как они не устают махать лапами, все и дело.

Именно поэтому одним прекрасным утром в конце лета, когда экран красного видеофона в офисе-казарме спецназа покрылся туманом, который затем рассеялся и предъявил дежурному психиатру по имени Пол знакомую морду диспетчера из Нью-Скотленд-Ярда, пятеро членов команды немедленно повскакали с гнезд, хотя еще понятия не имели, куда придется ехать.

— «Ааааа!» У меня тут шимпанзе, психоз, острый приступ. Как раз в вашей зоне, — щелкнул пальцами полицейский.

— Адрес «хуууу», — щелкнул в ответ дежурный.

— Маргревин-Роуд, шестьдесят три, первый этаж.

— Что случилось «хуууу»?

— Черт его знает. Острый нервный срыв, самец, лет двадцати восьми.[60] Нам ухнула его самка, ей тоже нехорошо.

— Наркота «хуууу»?

— Не знаю…

— Он буйный или как «хууу»?

— Пытался напасть на свою самку, но не сумел нанести ей никакого ущерба. Она показывает, что он очень слаб.

— Слаб?

— Ну да, слаб.

— Принято. Мы уже в пути.

Экран видеофона погас. Пол махнул двум мед-самкам:

— Итого, Маргревин-Роуд, «уч-уч» думаю, можно обойтись и без машины…

— Ты что, предлагаешь нам четверенькать туда «хууу»? — оборвала его Белинда, самка, недавно взятая в команду. — Думаешь, он будет не против донести нас на спине обратно?

— Да он никакой не буйный и вообще слаб, так показала его самка, которая позвонила в службу спасения.

— Слаб «хууу»?

— Ну да, слаб. — Пол окинул Белинду взглядом; короткий белый халат изящно приоткрывал вид на нижние части ее тела. Еще немного, уже почти готова, подумал Пол, складывая губы трубочкой и вдыхая ее запах; еще денек-другой — и эта седалищная мозоль будет истекать соком, жду не дождусь, когда спарюсь с малышкой. Пока же Пол подавил свою похоть — остальные спецназовцы уже выкатились на улицу и заводили машину.

Саймон Дайкс, художник, проснулся. Твердый сосок любовницы утыкался ему в щеку. Он вздохнул и зарылся в ее сладкую шерсть. Тягостные ритмы сна, который был так похож на реальность, ушли прочь, при пробуждении их заменили остатки воспоминаний о том, как они занимались любовью. Острота похмелья резко снизилась, прогорклую пену вчерашней пьяной ночи как ветром сдуло.

Теплая ванна, вот что мне сейчас нужно, подумал Саймон. Теплая ванна, теплая соленая вода, она вымоет из ноздрей скопившуюся там дрянь. Затем кофе, затем сок, затем работать. Все начнется с обонятельного отдела мозга, древнейшего скопления нервных клеток, которое создано эволюцией в качестве запасной системы мышления на случай аварии главной и располагается перед мозжечком этаким воплощением всего, что есть в тебе от личности, от культуры, всего, что отделяет тебя от филогенетического, примитивного, приматного.

Саймон потянул носом воздух. Нос показался ему больше обычного. Длинные волоски, торчащие из Сариного соска, щекотали ему ноздри, змеились между остатками вчерашней дряни. Длинные волоски, пахнут, как шимпанзе, — кажется, именно такой у этих обезьян запах. А еще у них такая теплая, такая упругая шерсть. Стало быть, посткоитальный запах шимпанзе, запах пота, попадает в нос через шерсть. Запах по-своему приятный, милый — смешанный с любимыми духами Сары, «Кашарель», он становился еще более эротичным. Длинные волоски, торчащие из Сариного соска… Саймон поднял голову и увидел перед собой широкую, простодушную физиономию в форме сердца[61] — физиономию зверя, с которым лежал в одной постели.

В тот же миг он вскочил на ноги, наверное, закричал — он не был уверен, потому что весь мир вокруг кричал что есть мочи. Саймон попятился, крик мира стоял у него в ушах, а на кровати лежал на спине зверь, чьи звериные, тупые глаза с белками белее снега, с самой зеленой из всех радужных оболочек, которые художнику приходилось видеть, рассеченной пламенеющим гагатовым зрачком, уже разглядывали его с неподдельным интересом.

Саймон шагнул назад, споткнулся о край ковра, упал, больно ударившись о подоконник, и шок от удаpa заставил его понять, что все происходит на самом деле, — Сары нет, а он проснулся и обнаружил в постели этого зверя, эту обезьяну, такую мерзостно-огромную; она держит ноги и руки по-человечьи, пятки касаются друг друга, руки заведены за спину, локтями пытается приподнять эту звериную маску, поднести ее поближе к нему, ее рот открывается, там гигантские зубы, длиннющие клыки…