Август (август 2008) - журнал Русская жизнь

Также можно сесть на метро и доехать до нашей ярмарки на Менделеевской, где вы вдобавок к чайнику прикупили бы еще и швабру.

Также можно проделать еще более длинное путешествие на метро и уехать в кромешную даль, где, как месяц над лесом, печаль, - и купить десять чайников различного фасона и скорости закипания. Можно даже отринуть все электрические новинки и взять чайник обычный, эмалированный, цвета морской волны с оранжевым цветком. Но тогда вам придется съехать с квартиры, ибо он обезображивает помещение так, что даже уже будучи выброшенным, помнится долго.

Впрочем, я рада, что вы сходили в народ и узнали, каково ему.

А Глобал ЮСА как же мне не помнить? - помню. Да ведь это в него вбежали мы с вами в горячий августовский день 1998 года, день паники и крушения всех надежд, День Полного П… здеца и шатания всех тронов - вы забыли? Мы с вами проработали весь день в «Русском Телеграфе» и оголодали, а когда все же выползли на улицу, то увидели, что опоздали: магазины закрываются один за другим, ибо торговать уже нечем - толпа сметает все с прилавков. И в воздухе тревога, и все как-то бегут, бегут. А я, как заморский гость, ничего не понимала, а вы сказали мне, что уж в Глобал-ЮСЕ-то мы еду найдем, и мы помчались в Глобал. Он же как раз напротив Газетного переулка был.

По- моему, вы это забыли, так как у вас во лбу не загорается тревожная красная лампочка домохозяйки, а вот у меня загорается. Там, внутри, тоже уже ничего не было, все смели, дометали последнее. Вы, помнится, хотели макарон, ха-ха. Унесенные ветром были ваши макароны! Народ уже хватал с полок страшные американские остатки -прозрачные мешки ростом с пятилетнего ребенка, набитые воздушно-кукурузными несъедобинами, вроде упаковочного материала. Американцы их, по-видимому, едят, но в спокойном состоянии, русский же человек - только в приступе отчаяния. Тут я увидела позабытую было с брежневских времен сцену: взятку продавцу. Женщина сунула продавцу деньги, и он извлек откуда-то из-под халата пачку риса. Оба озирались. Я кинулась к нему - подкупать купца.

- У вас есть рис, - шепнула я, - дайте.

- Нет риса, - отвечал он.

- Я знаю, что есть. Я заплачу.

- Последнюю пачку вот даме отдал.

- Я вам не верю.

- Говорю: последнюю, женщина, нет риса, - сказал он и отошел.

(Я мысленно отметила лингвистическую тонкость: баба с рисом - это дама, а баба без риса - просто женщина.)

Тут кассирша на выходе стала взывать:

- Пятьсот рублей никто не разменяет? Пятьсот рублей?

Но граждане угрюмо молчали, ожидая подвоха: ведь курс полз вверх, а доллар вниз, или черт его знает куда, и мало ли оно как обернется, и вообще. А меж тем образовался затор у кассы.

Я побежала к кассе и совершила следующее преступление: вымогательство и шантаж.

- Я разменяю вам пятьсот рублей, - сказала я, понизив голос, - а вы мне за это принесете две пачки риса. Нет, лучше три. Три. Я знаю, что рис есть. Его не может не быть.

Кассирша подумала и согласилась. Она сбегала в загашник и вынесла мне три пачки риса. И не успела я расплатиться, как откуда-то сбоку вынырнула интеллигентная старуха, которая схватила одну из моих пачек, крепко прижала к груди, кинула кассирше деньги и убежала.

И я на ее месте сделала бы то же самое.

Впрочем, на месте продавца, кассирши, дамы с рисом, да и всех прочих я тоже делала бы то же, что и они, - все модели поведения совершенно естественны, понятны, оправданы и животны, все сливается в естественную органику выживания, и как же нашему ловкому, тертому, битому народу не вспомнить навыки восьмидесятых, сороковых, двадцатых? Поиграли в капитализм - и будя! А теперь с мешками на товарных поездах к теплому морю, пряча керенки в промежностях и уворачиваясь от комиссаров! Так и знали, мы так и знали!…

Потом выступал Кириенко и просил не поддаваться панике и не скупать попусту продукты. Все поняли, к чему дело идет, я тоже, и немало побилась в очередях, купив 10 кг гороху, 10 кг лагерной чечевицы и сколько могла унести гречки.

Набила крупой кухонные антресоли. Прошло три года. Все заросло глубиной, все зацвело тишиной. И как-то я открыла забытый шкафчик с крупой - и оттуда, из 98-го года, выпорхнула стая маленьких белых бабочек, словно в романе «Сто лет одиночества». А крупы не было - одни трупики.

* ЛИЦА *

Олег Кашин

Человек с глазами-сверлами

Филипп Бобков, тот самый

I.

16 августа в Спас-Деменске Калужской области будут праздновать 65-летие освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. Генерал армии Бобков тоже приедет на торжества - он в тех краях воевал, под Спас-Деменском получил первое ранение, но высокое воинское звание, которое он носит, к военным делам никакого отношения не имеет, как и к фронтовым заслугам. После второго ранения (осенью сорок третьего в Латвии) на фронт Бобков уже не вернулся: долго лежал в госпитале, а потом его вызвал особист и сказал, что есть, мол, у нас такое соображение - перевести вас в органы госбезопасности, в «Смерш». И Бобкова отправили учиться в Ленинград.

Закончив курсы, в 1945 году он пришел работать помощником оперуполномоченного в центральный аппарат НКГБ СССР. В здании на Лубянке (сначала в бывшем офисе страхового общества «Россия», потом в новом корпусе рядом) Бобков проработал до января 1991 года, уйдя в отставку с должности заместителя председателя КГБ СССР. Перед тем, как подписать указ об отставке, президент Горбачев пригласил Бобкова к себе в Кремль - попрощаться. Разговаривали долго, спорили, а потом, уже у порога, пожимая президенту руку, Бобков сказал что-то вроде: «Будущее покажет». Горбачев ответил: «Не знаю, каким будет будущее, но внуков жалко».

II.

О своей работе в абакумовском МГБ Бобков вспоминает неохотно и коротко и не соглашается с тем, что каждый, кто работал на Лубянке при Сталине, может считаться участником репрессий - говорит, что у него был другой характер работы, «шпионов ловил» (я спросил: «Ну а если человек не был шпионом, а вы его посадили?» - Бобков удивился: «А зачем же его сажать, если он не шпион?»). Своего первого начальника - Виктора Абакумова - видел несколько раз, близко с ним не общался, но говорит, что настоящий Абакумов был совсем не таким, каким его описывал в «В круге первом» Солженицын («То, каким его показывают, останется на совести того, кто показывает»). О Солженицыне при этом отзывается вполне уважительно: «Я отношусь к нему гораздо лучше, чем раньше. Он не менял себя, он не приспосабливался, как те люди, которые были за советскую власть, а потом переменились и стали подписывать письма с требованием расстрелять Белый дом. Солженицын не такой, как они. Он как был врагом советской власти, так им и остался».

Мнение Бобкова о Солженицыне - это мнение вполне авторитетного эксперта. Основной задачей пятого («идеологического») управления КГБ, которое возглавлял Бобков, как раз и было противодействие таким, как Солженицын, противникам советской власти.

- «Диссидент» - я не знаю такого слова, - говорит Бобков. - Его придумали на Западе, чтобы наша деятельность выглядела как борьба с инакомыслием. Но мы не боролись с инакомыслящими, мы боролись с теми, кто вел нелегальную борьбу против существовавшего в нашей стране строя. Надеюсь, вы понимаете разницу. Тот, кто написал какую-нибудь книгу или статью - тот еще не враг, не борец против нашей страны. А тот, кто организует какие-то выступления против советской власти, печатает листовки и так далее - вот с такими людьми мы боролись.

Создание пятого управления было одним из первых шагов Юрия Андропова сразу же после того, как он возглавил КГБ.

- Надо было знать обстановку в стране, - объясняет Бобков. - Надо было видеть то, чего нельзя увидеть с помощью традиционной оперативной работы. Каких-то людей можно было удержать от того, чтобы они не превращались во врагов государства, и мы это делали, удерживали их. Кого-то удержать не удавалось. Но до нас этим вообще никто не занимался. Например, Никита Сергеевич Хрущев - при всех его положительных сторонах - часто практиковал такие решения, последствия которых с точки зрения доверия народа были очень серьезными. Например, изъятие скота у крестьян или изъятие приусадебных участков - даже когда эти решения были отменены, доверия это не вернуло, потому что люди думают: конечно, сегодня вернут, а завтра все опять отберут. Обстановка требовала новых методов работы, новых отношений с обществом.

Видимо, решив, что эти слова могут быть истолкованы как критика советского строя, Бобков делает оговорку:

- Это очень серьезный вопрос. Вопрос о том, что мы первыми - первыми в мире - следовали по пути строительства социализма. Поиск этого пути - не самая простая вещь. Посмотрите на Китай - он сейчас этот путь нашел. Путь сочетания китайских традиций и марксизма-ленинизма. Но и у них были ошибки, и у нас были. На основании ошибок нельзя делать выводы о социалистическом строе.