Модельерша - Мария Бушуева

Я пропустила ее слова мимо ушей. В конце концов имею я право поговорить о себе?!

— Ты даже представить себе не можешь, — продолжала я, — какой правильный у меня папаша: все — по букве закона. Непередаваемая тоска. Мне года четыре было, он мне уже распорядки дня писал и на стенку прикреплял: в девять — подъем, в девять пятнадцать — гимнастика, в девять тридцать пять — завтрак… И подробно, на другой бумажке, какие я обязана сделать упражнения: бег на месте — 50 секунд, приседания — 10 раз, наклоны туловища в сторону — 7 раз, наклоны вперед — 8 раз…

— А почему — в стороны — семь, а вперед — восемь?

— Загадка, — махнула я рукой и случайно сбросила на пол косметичку. Какая жалость — тени для век рассыпались! Такие деньги — и на ветер!

— Я тебе свою отдам, не огорчайся, — сказала Наталья, — у меня две. Ну, продолжай!

— Знаешь, когда я девчонкой воображала, что у меня будет муж, похожий на моего отца, мне хотелось повеситься, честное слово. В институте за мной стал ходить положительный до омерзения парень, трактаты сочинял, сейчас, говорят, без пяти минут доктор наук… Нет, я не жалею, что его отфутболила! Пусть другая с ним мучается. Пока мы с ним дружили — года два безобразие это длилось, — меня все время подмывало сделать ему какую-нибудь гадость, он приволочется ко мне, они с папашей моим так мирно беседуют, а кавалер мой еще и гнусавил впридачу, а я гляжу на них и думаю, вот сейчас возьму и оболью его сзади грязной водой из-под раковины, там всегда ведро для мытья пола стояло, или бутылку кефира на него опрокину, то-то он начнет орать, как полоумный! Нет, лучше порву-ка я его паршивый трактат, достану из портфеля тихонько и на клочки, на клочки! Меня прямо трясло от отвращения и ненависти. Институт окончила, специально попросила распределить меня в небольшой городок у нас в области, оформлять новый аграрный комплекс. И не из-за денег. Хотелось от родителей сбежать, но особенно — от него. А писал он мне, ну, просто читать — уши вянут, глаза, точнее: я удручен твоим долгим молчанием. Представляешь — удручен! Материться хочется. Приехал он как-то ко мне, в аккуратном костюме с портфелем, как доцент, и застал в моей комнате Николая. Если бы ты хоть раз увидела бы Николая, он — моя первая любовь. Вот, лишь он, пожалуй, и… — я чуть не сказала — Игорь, но удержалась, взяла все-таки из своей пачки сигарету, закурила, — Николай был судимый. Весь в татуировках. Он кололся, представляешь, и заставлял меня упрашивать медсестру, чтобы она дала ему иглы. Во каков был подарочек! И, разумеется, моего целлулоидного аспиранта, того в аспирантуре пригрели, он послал матом куда следует, тот — тык-мык, тык-мык, а Николашечка ему еще раз про мать и про все остальное. До-о-лго мой жених летел. Вроде, прилетел прямо к невесте — женился на какой-то учительнице. Наверняка она сейчас уже заслуженная учительница — с ним только на Доску почета. Или — под доску. Одно из четырнадцати. Потом, правда, и Николай следом за ним улетел, я его все же выгнала. Ну, сколько было можно кормить и поить мужика старше меня на десять лет и еще на кайф ему деньги добывать! А он только и знал орать — дай бабок, дай бабок. Сутенер. Сделала ему ручкой. Он и меня к той же матери послал. Я попереживала, но я так устала от него, и к тому же…

Я хотела сказать, что он был ужасен в постели — кусался и бил меня, как настоящий садист, но удержалась — есть то, что нужно прятать в своем личном кармане, не выкладывая даже перед подругами. Однажды он меня чуть не пристрелил — приревновал к шоферу. Подвез меня один к дому, рыжий такой, заводной, а Николай ружье вытащил, убью, орет, ты где вчера вечером шаталась, подруга?! Я тебя, паскуда, порешу, чтобы другим неповадно было! А я ходила в библиотеку, честное слово, как в анекдоте про отличницу: мужу скажу — у любовника, любовнику — у мужа, а сама буду в библиотеке книжки читать, во кайф! Просматривала новые журналы по дизайну. Хотелось оформить как-то поинтересней. Романтика! Сейчас занимаюсь консервными банками, за хорошие деньги рисую — и довольна. А тогда… Николая как-то встретил мой сосед, учитель из того самого городка, заезжал ко мне в гости, рассказывал, летел он в Питер, самолет из-за непогоды посадили, вроде, в Ульяновске, не помню, и вот он мотается по аэропорту, пробираясь между чемоданами и мешками, глядит — на рюкзаках спит мужик, он присмотрелся — Николай…

— А мать у меня вспыльчивая, психопатка немножко, — ни с того, ни с сего прибавила я, следя, как возникают у Натальи на листке кривые рожицы.

Пожалуй, мне пора моих героинь разводить по их жизням. Ольга, так много рассказавшая о себе, сейчас от Натальи уйдет, не забыв положить в сумочку новый косметический набор; она достанет его еще раз в Натальином подъезде, чтобы полюбоваться красивыми румянами, помадой и тенями для век, потом спрячет, убедившись, что приобретение вполне неплохое и стоит прилично, выйдет на улицу и, приостановившись, наберет телефонный номер Игоря. Она будет волноваться. Она всегда волнуется, когда ему звонит. Ему, в конце концов, надоест измываться над ней, тянуть время, водить к себе сомнительных приятельниц, не являться на свидания. А мне, автору, давно уже хочется подсказать: «Оля, он просто боится тебя потерять и опасается наскучить. Потому что ты нравишься ему, а он не уверен в себе». Признаюсь, Наталья немножко больше смахивала на «мечту», но он видел ее всего раз. А знай он ее дольше, вполне возможно, все получилось бы точно, как с Ольгой: ревность, нервность, охота и великолепная шуба, в которой Ольга форсила, когда я встретила ее не так давно — она летела в город М. (в Москву или Мурманск, не столь важно) тем же рейсом, что и я.

Игорь был вместе с ней. Она держала в руках корзинку, а в корзинке сидела кошка.

Чувствовалось, что Игорь очень доволен, он поглядывал на остальных пассажиров горделиво, даже лицо его стало как-то симметричнее. В шубке Ольга наверняка соответствовала его мечте. Мы случайно столкнулись с ним взглядами, Ольга ревниво мимолетный его интерес перехватила и произнесла тягуче: «Пойдем во второй салон, там больше свободных мест».

Вероятно, им удалось купить билеты только на более поздний рейс, но их посадили к нам: тридцать первое декабря, все торопятся к новогоднему столу.

Сначала я хотела окликнуть ее. Но, вспомнив, что она-то меня не знает, передумала. Очень сложно было бы ей объяснить, что именно я, достаточно с виду серьезная молодая женщина, светлая шатенка с темно-серыми глазами, сочинила все это, придумала Ольгу, больше того, придумала ее Игоря, подарившего ей такую прелестную дошку (хотя сама я и противница шуб из натурального меха). Вряд ли она смогла бы меня правильно понять… Некоторое недоумение вызвала у меня только кошка в корзинке. Ничего подобного я не замышляла, мне бы, клянусь, и в голову не пришло давать Ольге в руки корзинку с кошкой! Наверное, она сама слизала живую деталь костюма с какого-то глянцевого журнала.