Девушка с пробегом (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Давид все это понимал. И причины, и следствия.

Понимал, но не принимал.

А это вообще возможно принять?

Как принять, что именно эта мегера, пусть и с потрясающей задницей, заставила его заболеть этим…

И вот Надя плавной походочкой от бедра, грациозная, как пантера, плывет сквозь зал ресторана, и кажется — плывет она к нему, и глаза у неё триумфально сверкают.

Давид только успевает спланировать, как прихватит её в охапку и до конца вечера из этой охапки не выпустит — и леший с ним, что мама узнает, а Надя… не доходит до него двух метров, и ослепительно улыбается треклятому Вознесенскому.

Нет, все, этого “друга” надо в черный список отправлять, потому что не хрен.

Давид смотрит Наде в лицо, и видит краешек алых, будто пропитанных вином, улыбающихся губ. И голову, кокетливо склоненную к плечу.

Она знает, что он смотрит.

И нарочно стоит и разговаривает с Вознесенским, а этот Иуда разговаривает с ней.

Он же тоже на Соболевскую запал на той выставке, это Давид прекрасно помнит.

А Макс помнит, с кем тогда Соболевская ушла на экскурсию.

И нет, он, разумеется, не отказывается от женского внимания.

“Настоящие мужики из-за бабы не поссорятся”, так, что ли?

И плечо-то Вознесенский будто нарочно подставляет, чтобы эта заноза его чуть выше локтя тронула.

Какого черта она вообще творит? На его глазах? Серьезно?

Давиду казалось с утра — они договорились, что продолжают. Как бы она это ни называла, отношения, “просто трах” — без разницы ему было, как это именовать. Он выбрал её. Он в любом случае не смог бы сделать никакой другой выбор, потому что его ломало от одной только подобной мысли.

Вот только, видимо, ему действительно показалось.

Ни о чем они не договорились.

Если судить по ехидным глазам — Надя Соболевская ехала на эту вечеринку исключительно для того, чтобы довести до ручки Давида Огудалова.

И у неё это прекрасно получается.

У неё получилось бы, даже если бы она просто улыбнулась кому-то в сторону, а она стояла, разговаривала, даже смеялась, чудовищно открыто смеялась той чуши, что нес окрыленный её маневрами Вознесенский.

Лишнее доказательство в теореме о том, что она ему не подходит и что нужно побыстрее выбросить её из головы. Еще бы это было выполнимой задачей…

Кажется, что к спине приложили раскаленную сковородку и выкрутили под нею огонь на максимум.

Сейчас-то Давид Огудалов и прожарится до самой “хрустящей корочки”, что только возможна. Хотя нет, еще пара минут — и прожарится он до черного угля.

— Ох, мало тебе, детка, утренней трепки было, ох, мало… — думается Давиду, когда пальцы Нади во второй раз прикасаются к плечу Макса.

Хотя да, секс как наказание — это абсолютно не наказание. Ведь Огудалов же еще утром отдавал себе в этом отчет.

Может, все-таки спросить у Эда — как там обращаться с ремнем? Или какие там еще варианты есть?

Ну, невозможно же это терпеть, руки чешутся взять эту фурию за шею, и придушить, и выдрать, а потом уже и отодрать, отложив ремень в сторонку.

И что это значит?

Еще утром она ставит условия — либо мы завязываем, либо мы не работаем вместе. И он выбирает её, а не работу, он нарывается на целую кучу неприятностей — а она является и при нем же едва ли не вешается на его, почти уже бывшего, друга.

Как можно при этом не материться? Нельзя.

Давид пока делал это про себя, но еще чуть-чуть, и его эмоции грозили прорваться наружу и вербально.

Нет, все испортил тот разговор с утра, точно. Чертов проект, чертова работа, чертов Левицкий, которому приспичило. Давид сегодня всю голову сломал на тему, как из ситуации выкрутиться, дал себе время до утра, чтобы начать переговоры по новой.

А тут творится такой трэш, что и не до рабочих проблем вообще.

Давид щурится, убийственно глядя на Надю.

— Немедленно завязывай этот цирк, — посылает ей мысленно, надеясь, что его лицо достаточно красноречиво.

И иди сюда…

— Ох, моя любимая песня, — томно выдыхает Соболевская, и многообещающе придвигается к Вознесенскому, — потанцевать пригласите, Максим?

Ну, конечно же, Макс пригласит, что он, лох, что ли?

И все-таки Соболевская — та еще стерва, этот факт Давид осознает, скептически наблюдая, как Макс тянет девушку в сторону танцпола. Если раньше Давид с этим именованием Нади слегка перебарщивал, и хоть она и была языкастая, но вроде как именно “стерву” и не заслуживала, но сейчас… Сейчас-то заслуживала, вне всяких сомнений.

И послать бы её за такие выверты, да только хуже ведь становится, с каждой секундой. Разве даст он ей вот так легко вывернуться из его хватки?

— Виски. Со льдом, — рычит Давид, оборачиваясь к бармену. Мозг вот-вот готов взорваться, срочно нужно его чем-то остудить. Желательно заменить, конечно, этот вариант точно работает не так, как следует, но таких операций еще не делают, ни за какие деньги.

Виски обжигает горло холодом, будто бы даже слегка отрезвляет — вот такой парадокс. Куда больше Огудалова сейчас дурманит его злость.

Давид же шагает в сторону парочки, только-только вставшую на танцпол, оттирает Макса плечом в сторону, перехватывает Соболевскую за запястье. Придушить бы. Взять вот за эту чертову шею и сжать посильней, чтобы её хозяйка потеряла всякое желание трепать ему нервы.

— Эй, — возмущенно шипит Макс, — какого хрена.

Вот и мама наверняка спросит, какого хрена Давид вот это все устроил на её дне рождения, причем даже не выходя из ресторана. Ладно, перед мамой можно и извиниться, а вот Макс того гляди схлопочет по морде.

— Это — моя женщина, — хладнокровно выдыхает Давид, а смотрит не на Макса, смотрит прямо в лицо Соболевской. Просто потому что должно же до неё наконец дойти. А она лишь задирает свои чертовы брови повыше, будто оспаривая его слова.

Желание придушить обострилось еще сильнее. Как Давид сейчас понимал Отелло — никакими словами не передать.

— Твоя женщина, Дэйв? — с интересом уточняет Вознесенский. — А мне показалось…

И ведь хватает же наглости еще и свойским прозвищем пользоваться.

— Тебе показалось, Вознесенский, — ровно произносит Давид, поворачиваясь к Максу лицом.

Их столкновение взглядов как встреча двух клинков в воздухе. Пробное. Кажется, в воздухе даже вибрирует звон столкнувшихся друг с другом стальных лезвий.

И с пару минут Макс и Давид просто глядят друг на друга, будто прикидывая уровень угрозы.

Готов ли Макс “пойти-выйти”, сцепиться до последней капли крови и приезда ментов, которых кто-нибудь непременно да вызовет?

Ради малознакомой женщины?

Давид — да.

Для него изначально уровень угрозы — красный, он в любом случае будет драться до последнего.

Макс пожимает плечами, убирает руки в карманы и делает шаг назад. Отступает. Он не готов воевать дальше.

Ну вот и хорошо.

Давид оборачивается к Наде, и видит отчетливое разочарование на её лице. Она так хотела, чтобы Макс сцепился с Давидом? Или она так хотела Макса?

От последнего предположения дышать становится и вовсе невозможно.

— Ты, кажется, хотела потанцевать. Потанцуем, — опуская ладонь на Надину талию выдыхает Давид.

Потанцуем. И поговорим.

И нет, он не спрашивает.

Надя смотрит на Давида так, будто у неё в зрачки встроен сканер, весы и скальпель одновременно. Просканировала, взвесила, расчленила на составляющие. Признала негодным — снова. Диагноз ясен по одному только выражению прищуренных глаз.

Боже, как же бесит, даже эта насмешка на её губах. Вот только поди-ка оторви от неё собственные руки, кажется, намертво приросли.

А потом Надя переводит глаза куда-то за плечо Давида и что-то в её лице неуловимо меняется.

И ладони свои она ему на плечи все-таки опускает.

— Только ради твоей мамы, которая сейчас на нас смотрит, малыш, — прохладно откликается Надя, и это очередной удар поддых.