Ванька 8 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич

Когда мы выходили из вагонов, на марсельском небе не было ни облачка, ярко светило солнышко, но видно в наших душах была такая хмарь, что погода отреагировала должным образом. Уже, когда нас гнали по улицам города, собрались тучки и закапал дождик.

— Как по нам небушко-то плачет…

По нам… По кому же ещё…

И так плохое настроение, у меня стало ещё хуже.

В Африку. К диким обезьянам…

Судьба дала резкий поворот. Что меня в этой самой Африке ждёт? Хоть, куда нас повезут-то? На какое время? До смерти?

Глава 42

Глава 42 Зверь, что сидел во мне…

Так, и на этом корыте мы поплывем?

Оно, дорогой не развалится?

Когда мы нужны Франции были, нас сюда на вполне нормальном судне доставили, а сейчас…

Судя по всему, опасения утонуть не у одного меня возникли — справа, слева, впереди и сзади, везде сейчас в воздухе матерки завитали. Так-то солдаты были всегда более сдержаны на язык, а тут их как прорвало.

— Пальцем ткни — дыра будет, — оценил крепость бортов судна мой сосед слева.

— Потопят как котят… — выдали прогноз нашего плавания в Африку за моей спиной.

Да уж…

Конвоиры нас торопили с погрузкой, чуть ли не штыками подталкивали.

Куда? В трюм? Мля…

Чем же из него так пахнет? Что там они до нас перевозили?

Кстати, почему в трюме так жарко? На причале даже ветерок немного прохватывал, а тут — как в бане.

Здравствуйте вам! Тут уже, оказывается, пассажиры имеются. Причем, вида самого криминального. Нам они совершенно не рады — гомонят, ругаются на языке Гюго и Дюма.

Так, так, так… Мы, что — стоя поплывём? Тут же и так уже полна горница людей. Без окон и дверей…

Грязища какая…

Мы как могли разместились. Не обошлось без стычек с французами. Пока, мелких, а что в пути будет?

Загнали нас в трюм бегом, всё торопили-торопили, а сейчас, наверное, вот уже три часа прошло, а корабль всё не отплывает.

Дышать нечем, жарко, пот с меня так и льет…

Воды бы хоть дали…

Отчалили мы не меньше чем через сутки. Часов у меня сейчас не было, но так мне показалось.

— Воды дайте! — всё чаше и чаще раздавалось в трюме.

Кормить нас тоже никто не собирался, даже намеков на это не было.

Я уже чуть сознание не терял, когда корабль отчалил от берега.

Уже в море грузовой люк над нашими головами открыли и стало немного попрохладнее и можно уже было хоть как-то дышать. Понятное дело — по воде яко по сухой земле мы ходить не умеем, никуда теперь убежать не сможем.

— Иван Иванович, ты спроси по-ихнему, они нас кормить-поить думают? — Малиновский тронул меня за рукав.

— Хорошо, Родион, сейчас…

— Тихо! — гаркнул стрелок-санитар, а теперь, наверное, каторжанин. Наш статус после военно-революционного суда нам так и не удосужились прояснить. Кто мы сейчас? Хрен знает…

— Тихо! Сейчас доктор с ними говорить будет!

Родион ткнул пальцем в проем люка.

Подбирая слова, я как мог громко прокричал, что нам необходима вода и не плохо было бы наконец нас покормить.

В проеме люка показалась пара голов.

Я повторил ещё раз уже мною сказанное.

Одна из голов кивнула.

Минут пятнадцать ничего не менялось, но наконец над нашими головами повисло на веревке ведро с водой.

— Они, что, одним ведром нас напоить хотят? — невесело хмыкнул Малиновский.

Да, тут нас не одна сотня, плюс ещё французы.

Последние повели себя совсем не корректно. Вот тебе и цивилизованная нация.

Ведро с водой, когда оно было опущено вниз, было буквально вырвано из рук русского солдата.

— Эй, вы чего… — прохрипел тот. — Всем надо…

То же произошло и со вторым ведром.

Те, кто сверху нас поил, словно издевались. Нам бочки сюда надо опускать, а не по ведерку. Они бы ещё наперстками воду подавали…

Тут ещё эти французы из трюма нагло себя ведут. Понятно, хороших людей так в Африку везти не будут. Я с ними не говорил, но, гадать не надо, направляются они в Африку за свои преступления, а не по доброй воле.

— Давайте пить по очереди, ведро — вам, ведро — нам, — предложил я французам.

Меня послали куда подальше.

Тут на меня и накатило. Сказалось всё предыдущее — Ля-Куртин, суд, ссылка в Африку.

Ну, сами напросились…

Никогда со мной такого раньше не было — злость кровью в глаза бросилась. Я вырвал ведро у француза, сунул его в руки Малиновскому. Что случилось потом — помню плохо. Не плын бузника это был, а что-то другое, но как мне позднее рассказали — бил я французов со звериной яростью. Вот бы никогда про себя я такое не подумал…

Глава 43

Глава 43 Доктор — всегда и везде нужен

— Доктор Воробьев!

Я открыл глаза.

— Доктор Воробьев!

Так, меня зовут. Кому я понадобился?

Кричали сверху, из проема грузового люка. Причем, громко, всех в трюме перебудили.

Чёрт, поспать не дают… Стоп, а откуда узнали, что я врач?

Что-то я торможу. Откуда, откуда — списки-то тех, кто сейчас в трюме находится, у них должны быть.

Заболел кто-то из команды? Скорее всего…

Разбуженные криками пассажиры трюма тихонько меж собой бурчали, но громко выразить своё недовольство в отношении меня не торопились. Пусть и из-за меня их разбудили. Отмочил я вчера номер. Устроил гладиаторские бои.

Да уж… Отличился…

Малиновский, опять же в лицах, когда я в себя пришел, всё мне и описал.

— Побледнели Вы, Иван Иванович, стали как полотно, а затем принялись их мутузить…

Как и разглядел он, что я побледнел? Темновато в трюме…

Побледнел — это плохо. Нет, не для меня, для тех, на кого я набросился. Бледнеющие от гнева и убить легко могут. Те, кто краснеют — яры, но отходчивы, а бледнеющие — потенциальные душегубы…

— Тут и начали их молотить — одного, другого. Да всё быстро так…

Родион попытался изобразить мои удары, но у него плохо получалось.

— Доктор Воробьев!

Ну, коли зовут — надо ответить.

— Да. Что нужно?

Из вредности, я по-русски это сказал. Им надо — пусть и понимают.

Кричавший в люк замолк.

— Подойдите. Мы лестницу спускаем.

Уже по-русски это было сказано.

Ага, спускают они… Лестница эта, одно название. Явно, первоначально её тут не было, а как понадобилось людей в трюме возить — изготовили. Угробище, а не лестница. У тех, кто её делал, руки не из того места росли.

На палубе я чуть с ног не свалился. Вдохнул свежего морского воздуха и поплыла моя головушка.

— Один момент. Дайте, постою немного…

Это я тем сказал, что меня из трюма на свет Божий за какой-то надобностью извлекли. Да, среди них был и один в российской офицерской форме. Где-то я его мельком, кажется, видел.

— Ну, зачем я понадобился? — спросил я не очень вежливо. А, что они ждали от каторжанина?

— Иван Иванович, что-то капитан заболел, — ответил на мой вопрос соотечественник.

Ага, по имени отчеству… Припекло видно…

— Что с ним случилось? — перешел я на деловой лад. Пусть капитан этот и не на курорт нас везёт, но…

— Жалуется с вечера на боли в животе. Мы уж и грелку прикладывали на больное место, а всё лучше не стало…

Грелку! При болях в животе!!!

Мля…

Они, что, угробить его думали? Нельзя при болях в животе никаких грелок использовать!

Ну, сейчас пара минут ничего не решает.

— Руки бы мне помыть, а лучше — всему окунуться… Переодеться ещё.

Пахнет сейчас от меня — как от бомжа. Кстати, знают ли здесь такое слово? Появилось оно уже или нет?

Моя просьба была моментально выполнена и вскоре я, наряженный в новенькую матросскую робу, уже входил в каюту капитана.

Корабль — развалюха-развалюхой, а здесь — только павлина в клетке нет.

Я опросил больного, осмотрел его, провёл пальпацию живота. Всё говорило за аппендицит.

Пациент требовал оперативного лечения. Так-то аппендэктомии в мире начали делать ещё в первой половине восемнадцатого века. В России — в конце девятнадцатого. В начале двадцатого века — это уже была официально признанная врачебная практика при воспалении червеобразного отростка.