В созвездии трапеции - Николай Томан

Маша и не ожидала, конечно, никаких упреков, так как достаточно хорошо знала его, но такая покорность совсем обезоруживает ее. И все, что она хотела сказать ему, кажется ей уже не нужным теперь.

А Юра вдруг оборачивается и говорит так возбужденно, как, пожалуй, никогда еще с нею не говорил:

— Я, конечно, настоящий кретин! Не знаю даже, как еще себя назвать… И очень хорошо, что вы меня нашли, сам я просто не смог бы показаться вам на глаза…

К концу января сценарий циркового представления, написанный Елецким, Мушкиным и Анатолием Георгиевичем, утверждается наконец и принимается к постановке.

В новом здании цирка уже готовы теперь все четыре манежа. Один из них, как и обычно, находится наверху, в центре зрительного зала, а три — в нижнем помещении. Специальными механизмами они тоже поднимаются вверх, меняясь местами. Собственно, это даже не манежи, а площадки, приспособленные для ледяных ревю, водяных пантомим и конных номеров.

Главный режиссер решает начать репетиции новой программы на нескольких манежах одновременно. До премьеры времени мало, конечно, но Анатолий Георгиевич объездил многие цирки и пригласил для участия в новой программе тех артистов, номера которых подходили по сценарию. Их нужно было лишь несколько видоизменить в соответствии с сюжетом задуманной постановки.

У Анатолия Георгиевича нет теперь ни одной свободной минуты. Нужно ведь побывать и на съемках отдельных фрагментов представления, которые будут демонстрироваться на куполе цирка. Необходимо прослушать и музыку. Ее пишет молодой, очень талантливый композитор. Много времени отнимает и художественно-производственный комбинат, готовящий костюмы по эскизам Юрия Елецкого.

И вот именно в это столь напряженное время является к нему в кабинет Митрофан Холопов, развязный и наглый, как всегда.

— Над новыми ревю мозгуете, Анатолий Георгиевич?

— Да, замышляем кое-что, — нехотя отвечает ему главный режиссер.

— Xодят слухи, будто нечто космическое?

— Куда нам до космоса, — притворно вздыхает Анатолий Георгиевич.

— А Зарницыны? Одна Маша чего стоит! Но и их нужно уметь подать. Тем более что космос — это, как я понимаю, у вас условность.

— Как сказать, — неопределенно произносит Анатолий Георгиевич.

— А я бы сказал: как подать, — самоуверенно усмехается Холопов. — И я бы мог помочь вам в этом. Меня сейчас один очень известный кинорежиссер обхаживает, но я бы с большей охотой…

— Нет, нет, спасибо! — поспешно прерывает его Анатолий Георгиевич. — Мы уж как-нибудь и сами.

— Смотрите, чтобы потом не пожалеть. На киностудии тоже ведь готовится съемка кинокартины из цирковой жизни. Им сейчас очень нужны циркачи, и я могу переманить к ним Зарницыных.

— Не думаю, что вам удастся это, — пренебрежительно машет рукой Анатолий Георгиевич.

— А уж я постараюсь, — почти угрожающе заявляет Холопов. — Не знаю, как Маша, а братья ее не очень-то дорожат вашим цирком. А без них и Маше грош цена.

— Ну, знаете ли, Холопов!..

— Ага, не нравится? Я так и знал, что это вам не понравится. Ну, так знайте же, что я не пожалею сил, чтобы переманить Зарницыных в кино. Сегодня же сделает им предложение кинорежиссер Лаврецкий, авторитет которого, надеюсь, вам известен.

В Маше Анатолий Георгиевич никогда не сомневался. Он знал, что она не мыслит своего существования вне цирка, но братья ее действительно ведь собираются в университет. Их, пожалуй, не трудно будет переманить… Все это не на шутку беспокоит теперь главного режиссера цирка, и он решает поделиться своими тревогами с Михаилом Богдановичем.

— Вот уж не думал, что вы примете всерьез слова этого трепача, — смеется старый клоун. — Да Зарницыны спят и видят теперь этот полет в пространство с пониженной гравитацией.

— Но ведь от Холопова всего можно ожидать.

— Да, этот тип постарается, конечно, при случае подложить нам свинью. Он действительно околачивается теперь на киностудии. За Зарницыных, однако, я ручаюсь. Их он ничем не возьмет. Так что за главный номер нашей премьеры можете быть спокойны.

Но именно этот-то главный номер премьеры — "Космический полет Зарницыных", олицетворяющий цирк будущего, — и заботит теперь Анатолия Георгиевича более всего. Он целиком ведь зависит от осуществления антигравитационного эффекта Ильи Нестерова.

Казалось бы, что нет пока повода к беспокойству, — работа по монтажу аппарата завершена строго по графику, и вот уже второй день ведется его испытание. Эффект антигравитации хотя еще и не достигнут, но похоже, что все идет нормально. Во всяком случае, никто из группы Ильи Нестерова не выражает ни малейших признаков волнения. И все-таки Анатолия Георгиевича что-то тревожит…

Это чувство почти не покидает его все последние дни. Особенно ему не по себе сегодня на репетиции Зарницыных. Понаблюдав некоторое время за их полетами, он подходит к Ирине Михайловне.

— Не хотелось мне вас расстраивать, — негромко говорит он, — но похоже, что и вы обеспокоены не менее моего…

— Не буду скрывать от вас, Анатолий Георгиевич, боюсь я, как бы Илью не постигла неудача… — не поворачиваясь к нему, отзывается Ирина Михайловна. — Уже не первый день с тревогой думаю об этом. Все может быть, Анатолий Георгиевич… Во всяком случае, нужно быть готовыми к этому.

— Но ведь их новый номер не осуществится тогда, — кивает главный режиссер на мелькающие в воздухе тела Зарницыных. И какой номер!

Ирина Михайловна лишь вздыхает в ответ.

— А может быть, придумаем что-нибудь?

— Что же тут можно придумать? — разводит руками Ирина Михайловна. — Тогда вообще многое окажется неосуществимым. А то, что удастся сохранить, непременно нужно будет страховать. Снова, значит, предохранительная сетка и лонжи, от которых мы так мечтаем избавиться.

Они молчат некоторое время, погруженные в р. аздумье, потом Анатолий Георгиевич решает:

— Будем все-таки спасать, что возможно. Готовьтесь к этому, Ирина Михайловна.

А с воспроизведением антигравитационного эффекта и в самом деле не ладится что-то. Найдены, правда, отдельные недостатки в монтаже и изготовлении некоторых деталей аппаратуры. На устранение обнаруженных погрешностей уходит около недели. Но и после этого никакого антигравитационного эффекта в установке Ильи Нестерова не возникает…

Надо бы посоветоваться с отцом, но Андрей Петрович все еще считает затею Ильи с постановкой его эксперимента в цирке не очень серьезной. Дав сыну измерительную аппаратуру и кое-какие материалы, он ничего больше не предпринимает, чтобы помочь ему. Даже встречаясь с ним дома вечерами, не спрашивает, как идут у него дела.