Бешеные псы - Джеймс Грейди

Зейн подчеркнуто громко прокашлялся.

Рассел даже бровью не повел.

— Леон умирает… — вздохнул отец нашего психиатра. — Только не это, только не так.

— Какого хера, — подхватил Рассел, — разве это вообще когда-нибудь бывает так?

При слове «хер» невинные слушатели буквально окаменели.

— Итак, — спросил Рассел, — где был я?

— Где ты сейчас? — сказал я.

Приложив руку к сердцу, я спрятал большой палец, так чтобы он был не виден. Оставшимися четырьмя я стал отчаянно сигнализировать Расселу, передавая четыре волшебных слова, от которых могло зависеть все: «Заткни свою чертову пасть!»

— Я здесь, дружище, — ответил Рассел. — Так же как и ты. Все здесь.

— Кроме бедного доктора Фридмана, — заикнулась Хейли.

— Да, — протянул Рассел. — Хороший был человек. Хотя никогда не хотел обращать внимание на то, что я говорю. «Сортир», — твердил я, но доктор Ф. словно бы и слушать не хотел.

— Молодой человек, — сказала сидевшая рядом со мной психиатр, — с вами все в порядке?

— А вы что, считаете, что хоть один человек в мире в порядке? Так что же вы за психиатр?

— Простите, если…

Но Рассел взмахом руки прервал доктора Йэрроу Кларк:

— Нет, это вы меня простите.

— Эх, Вик! — сказал Рассел. — Мне так жаль из-за того, что случилось в том мотеле. Я просто не мог пошевелиться. А она стояла в своем лифчике и трусиках там… в дверях, и я… я просто не мог ее шлепнуть.

Доктор Йэрроу нахмурилась, но сказала:

— Повезло вам.

— Да нет же! В каком мире вы вообще живете? Представьте: вы вышибаете дверь, а она стоит там перед вами полуголая… Бум! Не теряйся или до конца дней будешь чувствовать себя дураком.

— Что происходит? — спросила одна из преподавательниц.

— Расс, — сказал я, — можно потолковать с тобой на кухне?

— Можешь толковать со мной, где тебе угодно. — Он указал на окружившую нас стену стекла. — Гляди!

Все собравшиеся в гостиной невольно повиновались ему. Увидели окна. Наши отражения. Сверкающие небоскребы. Темную ночь.

— Вы можете видеть то, что там, снаружи, и наши отражения — такова уж способность стекла, — пояснил Рассел. — В нем нет времени. И пространства. По сути, все равно — будем мы или были, просто мы все здесь, так что, выходит, то, что мы видим…

Поблескивая отражающими все вдвойне очками, Эрик сказал:

— Великолепно.

— Верно, дружище! До тебя дошло. Ты понял. Это великолепно.

Разумеется, Эрик утвердительно кивнул.

— Белые таблетки плюс красное вино, — шепнул Зейн, имея в виду Рассела.

Но я только покачал головой:

— Он бы и без них мог обойтись.

Старейший из преподавателей школы Жюля сказал:

— Это…

— Вы тут мне не хозяйничайте! — прогремел Рассел. — Слушайте, что говорю я!

Все затаили дыхание. Замерли. Мы сидели в стальном кругу, как в ловушке.

— Не смейте прерывать никого, кто говорит на собрании группы! Где вы все были? Что знаете? Я стараюсь… я приношу свои извинения, поэтому не прерывайте меня. Мне жаль и… мне жаль, Вик, надо было вышибить ей мозги.

— Порядок, Расс, — сказал я. — Все и так прошло удачно.

Будучи ветераном-психиатром, доктор Как-Там-Ее-Йэрроу вступила в беседу:

— Вам повезло, что вы… ей повезло, что она… что ей не вышибли мозги.

— Зейн все равно добил ее, — сказал Рассел. — Мертвее не бывает. Но дело не в том, кто ее убил. Она ведь просто тело. Мало ли их кругом.

При этом известии лица сидящих в круге словно окаменели.

— Дело в том, — продолжал Рассел, — что ты не можешь передоверить никому другому то, что должен сделать сам. Сожалею. Если человек оказывается в нужном месте в нужное время, то он несет за это ответственность. И вас это тоже касается. Вот, скажем, вы должны сделать что-то, как я, и не делаете этого. Мне так жаль.

— Расс, — сказал я, — все в порядке. Ты просто…

— Сортир, — повторил Рассел, упрямо уставившись на все существующие и мнимые отражения в окнах. — Снова сортир. И я не остановил ее. Не смог. И полковника я тоже не убивал, — еле слышно прошептал он в заоконную ночь.

В тот момент я заметил на лице Рассела удивление — будто он совершил какое-то открытие, преисполнившее его благоговейного ужаса.

И почти одновременно засек боковым зрением какое-то движение.

А именно: доктор Кларк опустила руку, чтобы дотянуться до сумочки, в которой у нее наверняка лежал сотовый телефон — стоило всего лишь набрать номер 911.

В следующую же секунду она уже ощутила на себе мой стальной захват — «тигровая пасть».

Один из приглашенных на эти своеобразные поминки преподавателей прошептал:

— Какого полковника?

— Полковника Херцгля, этого жирного ублюдка. Я… Я так и не убил его. А следовало бы разнести ему башку еще до того, как он сжег школу. Вы когда-нибудь слышали, как ребятишки кричат, когда горят заживо? Стояли погожим деньком возле школы, которую поливают из огнеметов? От дыма выворачивало наизнанку. Но главное, достает крик. Потом от всего этого места идет смрад, воняет горелым мясом, и этот крик… Пламя ревет, вы про себя молитесь, чтобы вопли прекратились. Стоите там и ничего не можете сделать, только выдавить гаденькую улыбочку, чтобы ваша легенда не полетела к чертям. А я не убил его, хотя должен был, не смог установить «растяжку» в сортире…

Хриплые рыдания не дали Расселу договорить. Он дрожал. Руки его судорожно изогнулись, словно стараясь обхватить что-то большое, но поймали только воздух.

— Мы с тобой, — шепнула Хейли.

— Мы здесь, — сказал Зейн.

Эрик знаками давал понять Расселу, что он молодец.

Лицо отца нашего психиатра побагровело от прилива крови. Гости побледнели.

Рассел увидел, что я киваю ему. Мы сдвинулись с мертвой точки. Перестали прикидываться. Это был момент истины, а истина бесценна. Момент Рассела, который приближался с годами. Доктор Ф. назвал бы это прорывом.

Рассел тяжело опустился на стул. Слова потекли ручьем.

— Херцгль вытащил ее из этой школы. Она была учительницей. У нее были длинные светлые волосы. Херцгль схватил ее, стал избивать. Совсем маленькие детишки расплакались, он разогнал их пинками. Скрутил ей руки, привязал поводком к своему ремню, как собаку. Мы ушли, а они все поливали из огнеметов… Он держал ее при себе два дня. Две ночи. Как игрушку. Для него она не была человеком. Наконец мы пришли в тот город. Мусор хрустел под башмаками. Обрезали веревки, свисавшие с фонарных столбов. Кафе… Виктор, я ничего больше не могу вспомнить про кафе! Это было там, я тоже был там, но…

— Все нормально, — сказал я ему, пока доктор Как-Там-Ее-Йэрроу изо всех сил крутила запястье, стараясь освободиться от моего захвата.

— Сортир, — продолжил Рассел. — Херцгль тащит ее туда. Но прежде чем уйти, указывает на меня и говорит: «После меня». И тянет девушку за собой на поводке. В сортир. Я знаю, что он оставил играть свою музыку — Элвиса с его чертовым «Вива Лас-Вегас!». Уж не знаю, сколько протянулись эти полчаса. Компаньоны у меня еще те — двое садистов-головорезов. Херцгль возвращается. Снова указывает на меня. Говорит: «Америкашка следующий. Твоя очередь».

Наш хозяин Жюль начал обмахиваться платком.

— Что мне было делать? — спросил Рассел. — Мне надо было держаться прикрытия и притворяться одним из них. Уходя, я услышал, как Херцгль назначает следующего парня. Говорит, что мы в двух часах ходьбы от полевого лагеря. А там он отдаст ее солдатам и так… До конца.

У Жюля вырвался глубокий вздох.

— Он привязал ее к стойке в туалетной кабинке. Там было зеркало. Она могла видеть себя. Он вырезал на ней свои инициалы. Она… на ней ничего не было. Глядит на меня. Карие глаза и… И только я, а где же был Бог?! Только я, и я несу ответственность за то, что здесь, а она… Они… Они бы пошли куда дальше и натворили такого… Но сейчас тот, именно тот момент. И вот по ее щеке скатывается слезинка. Они оставили ей только одну слезинку. Им несть было числа, и они надругались над ней так, что у нее осталось только это. Я не мог позволить этому случиться… и спасти ее тоже не мог. Не мог остановить их. А она сказала только… только… Пожалуйста. Я задушил ее.

— Пресвятой Боже! — прошептал школьный учитель.

— Ее светлые волосы жгли мне руки. Ее словно облили кислотой, кожа на ней горела, и ее трясло. Она боролась не за то, чтобы выжить, а за то, чтобы умереть, а я… я не мог выпустить ее оттуда и поэтому задушил, чтобы спасти от еще худшего ужаса. Там, в сортире, это был я.

Молчание воцарилось в обычной гостиной, уже готовой принять траурную церемонию. На лицах гражданских, сидевших в нашем кругу, изобразились шок и смятение. Мы сидели, словно прикованные к нашим стульям.

Пока не встала Хейли. Подойдя к стулу, на котором скорчился Рассел, изнасилованная убийца мягко спрятала в ладонях лицо убийцы изнасилованной девушки.