Бесы Черного Городища - Ирина Мельникова

Сложив воедино данные своих наблюдений, Алексей попытался вычислить истинные чувства Екатерины Савельевны к Полиндееву и понять, каковы на самом деле взаимоотношения в семье. На первый взгляд они казались спокойно-доброжелательными и доверительными, именно такими, какими их хотела представить Екатерина Савельевна. Но Алексей, поднаторевший в подобных хитростях, понимал: все, что здесь происходит, скорее напоминает театр, представление, рассчитанное на сегодняшних гостей.

Но только к концу ужина он догадался, для кого в первую очередь игрался этот спектакль. Нет, не они с Иваном волновали Екатерину Савельевну, заставляли сверкать ее глаза и взволнованно подрагивать голос. Кроме них, за столом присутствовал еще один гость — Евгений Константинович Закоржевский, тот самый новый управляющий винокуренного завода, о котором упомянул Полиндеев, приглашая сыщиков к столу. Закоржевский оказался молодым мужчиной тридцати пяти — тридцати семи лет от роду, тщательно, до синевы выбритым, в сером щегольском костюме, пошитом дорогим портным. Он был ухоженным, холеным малым, с худощавым и смуглым то ли от природы, то ли от загара лицом и с несколько отсутствующим взглядом, который почему-то все время натыкался на Алексея и тотчас уходил в сторону.

Стараясь не подать вида, что этот господин заинтересовал его, Алексей тем не менее отмечал для себя каждую деталь: и презрительно поднятую бровь, и едва заметную кривую усмешку в ответ на весьма живописный рассказ купца о своих злоключениях.

Гость производил впечатление человека, который знает себе цену и привык, чтобы его слушали и слушались. Атлетического телосложения, широкоплечий, но стройный и подтянутый, спину он держал прямо и обладал, можно сказать, военной выправкой. Волосы у него были темными, брови густыми, но не широкими, губы тонкими, но красивой формы. Серо-голубые водянистые глаза взирали на мир подчеркнуто меланхолично, но нет-нет да отсвечивала в них холодная синева булатного клинка. По-детски трогательная ямочка на подбородке не слишком гармонировала со шрамом на скуле, похоже, от ножевого ранения. Вернее всего, путь этого человека к успеху не был достаточно прямым и усыпанным розами.

Но не это обстоятельство насторожило Алексея.

Закоржевскому было определено место рядом с Верой.

Старшая дочь Карпа Лукича походила на своего родителя ничуть не меньше, чем младшая, да и фигурой тоже удалась явно не в матушку. Правда, она была хорошо воспитана, но слегка манерна и жеманна и говорила как-то странно, в нос, словно была простужена. Предполагалось, что новый управляющий ухаживает за ней, и Карп Лукич успел за ужин сделать парочку не совсем тактичных замечаний по этому поводу, чем вызвал гневные взгляды жены, несомненное недовольство старшей дочери, хихиканье младшей и подчеркнутое безразличие на лице Евгения Константиновича.

Но именно в этих случаях блеснули его глаза булатной сталью. И Алексей подумал, что этот человек не так прост, как желает себя представить. Он подчеркнуто вежливо относился к своей соседке, ухаживал за ней, иной раз, улыбаясь, что-то тихо говорил, склонившись к ее уху. Вера при этом мгновенно краснела и опускала глаза в стол. Но общего разговора Закоржевский почти не поддерживал, отделывался простыми фразами, своих суждений не высказывал и не интересовался подробностями захвата вымогателя. Тем не менее речь его была грамотной, а голос хорошо поставленным, как у актера провинциальной сцены, играющего героев-любовников.

Продолжая наблюдать за парочкой, Алексей совершенно случайно отвел от нее взгляд и увидел вдруг глаза Екатерины Савельевны. Вероятно, забывшись, она нервно покусывала нижнюю губу и, как ей казалось, украдкой, с каким-то почти болезненным любопытством наблюдала за управляющим. Когда тот поднимал голову и смотрел в ее сторону, она переводила взгляд на одну из дочерей или на мужа. И Алексей вдруг понял, что ошибается, ее глаза излучали не любопытство и не материнский интерес к будущему зятю. Екатерина Савельевна самым настоящим образом ревновала. Ревновала Закоржевского к собственной дочери.

После длившегося почти целый час ужина гостей пригласили пройти в гостиную. Вера тотчас уселась за рояль, расправив пышную юбку нарядного розового платья, плохо пошитого и абсолютно ей не подходящего. Этого Алексей тоже не мог понять: почему модно и с несомненным вкусом одетая Екатерина Савельевна позволяет своим дочерям носить столь вульгарные наряды? Эти яркие тюлево-кружевные изделия не только не скрывали и не просто подчеркивали, а выпячивали наружу и тяжесть фигуры, и слишком полные плечи, и рыжину волос, и многочисленные веснушки на лице и руках юных барышень Полиндеевых.

Алексей на мгновение представил рядом с собой такое «нежное» создание, пускай даже во сто крат богаче Верочки Полиндеевой, и невольно поежился — нет, ни за какие коврижки! Лучше всю жизнь проработать помощником письмоводителя, чем оказаться в мужьях у подобной скороспелой особы.

Тем временем подали вино, фрукты, а для желающих — кофе со сливками и домашние пирожные.

— А барышня-то совсем не пара этому хлыщу, заметил? — прошептал Иван, склоняясь к уху приятеля.

— Заметил, — ответил Алексей, — и если кто скажет мне, что он ведет себя как влюбленный жених, то я готов отправить за свой счет и Ворона, и его подружку сражаться за счастье американских негров.

— Эка ты загнул, братец! — усмехнулся Иван. — Между прочим, я готов биться об заклад, что маменька, без балды, на него тоже глаз положила. Смотри, как она еще молода и хороша собой и вполне может конкурировать с дочками.

В это время Верочка надавила толстенькими пальчиками на клавиши рояля и весьма толково сыграла какой-то музыкальный этюд. Гости ответили вежливыми аплодисментами.

Затем Екатерина Савельевна и Вера сыграли в четыре руки забавную и веселую пьесу для фортепиано местного композитора Михеева и весьма неплохо исполнили дуэтом его романс, который начинался со слов «Капли крови горячей оросили песок…». Причем голос у Екатерины Савельевны действительно оказался красивым, грудным и гораздо более сильным, чем у дочери.

Стоило прозвучать первым аккордам, как сыщики многозначительно переглянулись. Романс был очень популярен у слабой половины Североеланска. И не нашлось бы в городе дома, где бы его с удовольствием не напевали. Конечно, Алексей не был столь сведущ, чтобы оценить его музыкальные достоинства, но текст его скорее смахивал на протокол осмотра места преступления, по непонятным причинам зарифмованный. Это давало Алексею повод подшучивать над Лизой, которая этот романс тоже любила. И он-то как раз и стал причиной их последней ссоры. Впрочем, они частенько ссорились по пустякам, и Алексей никак не мог понять, почему Лиза придает им такое значение и дуется на него порой неделю, а то и две.

Воспоминание о Лизе несколько отвлекло его от наблюдения за хозяевами дома и их гостем, и Алексей вновь сосредоточился на прежнем занятии.

Тем временем Вера изобразила, кажется, что-то из Моцарта. Причем Закоржевский сидел рядом с ней и переворачивал ноты, из чего можно было сделать вывод, что он музыкально образован.

Алексей, надо признаться, никогда не испытывал сильной любви к музыке, а Иван и вовсе не понимал в ней ни бельмеса, но очень умело изображал из себя тонкого ценителя: сидел в кресле, развалившись, закинув ногу на ногу, и, прикрыв глаза, покачивал носком башмака в такт мелодии. Но Алексей знал, что таким образом Иван отвлекает присутствующих от своих истинных занятий. Он давно выбрал себе жертву и самым бессовестным образом оттачивал на ней свое умение вести негласное наблюдение.

Идиллию нарушил хозяин дома. Сытный ужин вкупе с музыкальными экзерсисами жены и дочери очень скоро отправили его в объятия Морфея, к слову, весьма крепкие. Купец громко всхрапнул и завозился в своем кресле, причмокивая губами и что-то невнятно бормоча при этом.

— Папенька, — вскрикнула негодующе Верочка, — совести у вас нет! Весь вечер испортили. — Она гневно сверкнула глазами. — Вечно вы…

Карп Лукич поднял голову и с большим недоумением обвел глазами гостиную. Взгляд у него был туманным и почти бессмысленным.

— Спать! Всем спать! — произнес он сердито и уронил голову на спинку кресла. И вновь обрушился на гостиную его мощный храп.

И в этот момент Алексей опять заметил взгляды, которыми обменялись Екатерина Савельевна и Закоржевский. Причем у последнего он был откровенно насмешливым, а у купчихи ненавидящим. И те слова, которые она прошептала едва слышно, подтвердили его подозрения.

«Старый осел!» — прочитал Алексей по губам хозяйки, и в дополнение к ним еще парочку слов, которые в приличном обществе вслух почти не произносятся.

Они поднялись с Иваном одновременно.

— Мы вам очень благодарны, Екатерина Савельевна, за прекрасный вечер! — Иван склонился к ручке хозяйки, затем к ручке Верочки. — Очень жаль расставаться, но мы вынуждены вас покинуть. Сами понимаете, служба! Нам еще предстоит написать кое-какие бумаги и отчитаться перед начальством за сегодняшний день.