Рок И его проблемы-4 - Владимир Орешкин

— А медицина?

— Все-таки Пушкин тоже был гений, — сказал, думая о чем-то своем, Чурил. — У него стихотворение есть, называется «Эпитафия». Эпитафия, — это надпись на могильной плите. Чтобы ты знал… Вот здесь лежит один студент, — его судьба неумолима. Несите прочь медикамент, — болезнь любви неизлечима.

Гвидонов, который не был докой по этим делам, все же сказал:

— Может, подобное лечат подобным?

— Да, знаю… — безнадежно махнул рукой Чурил. — Это мы пробовали… Я ему таких баб подсылаю горничными, закачаешься. Ты таких и на картинках никогда не видел… Даже мисс Азия ему массаж делала. Тайский… Что интересно, он евнухом не стал, — иногда какую-нибудь возьмет да и трахнет. Ни с того, ни с сего… Но от этого ему только хуже становится, — вообще жрать перестает, даже бульон.

— А гипноз?.. Вот этот профессор…

— Было. Гипноз на него не действует… Профессор говорит: какие-то сторожевые центры. Через них не переплюнуть.

Профессор оказался одних лет с Гвидоновым и, даже, одной комплекции.

Он не задавал лишних вопросов, и, вообще, вел себя предельно осторожно. Без всякого гипноза в нужный момент догадался, что вляпался в клиентуру, с которой бы ему лучше не связываться.

Во всем его, начинающем лысеть облике, чувствовался легкий перепуг, и политика: моя хата с краю…

Из-за этого он был до приторности тактичен.

Поговорить случилось в самолете, когда возвращались в Кызыл.

— Расскажите, пожалуйста, что произошло с тем ремесленником из Омбы? — попросил Гвидонов. — К которому вы летали.

— Вы с ним знакомы? — стрельнул профессор глазами в сторону Гвидонова. — Принципиально, ничего особенного.

— Но, вы, вроде бы, были в шоке?

Профессор мягко и проникновенно улыбнулся, посмотрел на Гвидонова с добром и пониманием в глазах, и пояснил:

— Чтобы понять мое состояние, нужно быть специалистом в этой области.

— У нас много времени… — сказал Гвидонов. — А одна из наших задач: понять друг друга.

При слове «задач» профессор сосредоточился. Все задачи были оплачены, и его долг был способствовать их разрешению.

— Тогда открою вам секрет, который не известен широкому кругу непосвященных, — сказал он. — Дело в том, что все, что связано с внушением одного человека другому, — не совсем наука… Вы слышали что-нибудь о нейро-лингвистическом программировании?..

— Да, — сказал Гвидонов. — Это большая лажа.

Профессор так искренне рассмеялся, что даже схватился за живот. А очки его свесились до предела на нос, так что казалось, что они вот-вот упадут.

— Вот, — сказал он сквозь смех. — Это типичное непонимание проблемы. Вы — как все. Или верите на все сто, или не верите вообще.

Он поборол свой смех, потом целую минуту протирал очки платочком. Потом довольно серьезно взглянул на Гвидонова и сказал:

— Так вот: так не бывает…

— Как не бывает? — спросил Гвидонов тоном терминатора, бесконечное терпение которого может подойти к концу.

— Очень гармоничное внушенное состояние, — редкое по искусству исполнения. — До этого я хотел сказать вам, что у нас, как в стоматологии, ручная работа. Психотерапия, — это творчество, объектом которого является внутренний мир человека. Каждый психотерапевт, — художник. У каждого своя манера, почерк, кисть, — одним словом… Так вот, мое состояние шока, о котором вы упомянули, от совершенства той работы, — такое, к примеру, словно бы я встретился с творением Пикассо. Там была гармония приобретенной и утраченной галлюцинации. Ну так, словно, вы идете, встречаете кого-то, здороваетесь, беседуете, идете куда-то вместе, а потом, в один прекрасный момент, собеседник ваш испаряется. Никаких травм для сознания — ни до, ни во время, ни после. Идеально проведенная операция, — где цель достигнута без каких бы то ни было побочных эффектов. Это привело меня в изумление… Я бы с удовольствием поучился у человека, который все это сделал.

— А он, скорее всего, любит учить… — сказал Гвидонов. — Тогда, возможно, вы объясните мне, какую опасность для окружающих может представлять такой учитель. Если у него, к примеру, преступные замыслы?.. Каковы граница его возможностей? Что он может, и чего не может?

— Это просто, — сказал профессор. — По большому счету, — он не может ничего…

— Как это? — недоверчиво улыбнулся Гвидонов.

— Так… Подумайте сами, не вы первый такой, это одно из самых распространенных заблуждений… Если бы он что-то мог, он бы стал властелином… Но этого нет, поэтому мы, и такие как мы, зарабатываем на жизнь своим честным трудом, а не лезем каждому в голову и не вышибаем из нее деньги. Поскольку из чужой головы ничего вышибить невозможно. Вы слышали что-нибудь о нейро-лингвистическом программировании? Ах, да, я уже спрашивал… А ведь это, — наука управлять людьми, помимо их желания и незаметно для них. Но вы сказали, что это лажа. Я же вам отвечаю, что это не лажа, я категорически не согласен с подобным заявлением, — но все равно, управлять людьми невозможно.

— Ничего не понимаю, — сказал Гвидонов.

— И не поймете, — мягко улыбнулся ему профессор. — По большому счету, я сам ничего не понимаю. И это в деле, которым занимаюсь.

Он посмотрел на Гвидонова с какой-то плохо скрываемой гордостью. Как будто это он, Гвидонов, нанял профессора на работу, потребовал невозможного, и он профессор, сообщил ему об этом.

Звали светилу Игорь Кузьмич, но имя не шло ему, так и тянуло называть этого аккуратного какого-то человека просто «профессор».

— Следующая пятница — четырнадцатое, — сказал Гвидонов. — Четырнадцатого мне исполнится сорок семь лет.

— Поздравляю.

— Сорок семь, — повторил Гвидонов. — А я тоже ничего не знаю ни о чем, как и вы… Вернее, не так. Я хорошо знаю, что нельзя делать. А что нужно, — не знаю.

— Вот и встретились два оболтуса, в одном самолете, — сказал профессор, — и ни один из них ничего не знает. О своей профессии… По большому счету… И это — хорошо. Это — позволяет надеяться.

— Вы не смогли бы сейчас посмотреть, нет ли во мне какого-нибудь внушенного состояния? Это возможно?.. Это для вас не сложно?

— Не сложно.

— Какова вероятность, что вы сможете определить его?

— Сто процентов… Знаете: ломать, не делать…

— Часа нам хватит? Где-то через час мы будем приземляться.

— Хватит минуты, — хмыкнуло светило. — Прикройте-ка на секундочку глаза.

Гвидонов откинул голову к спинке кресла и закрыл глаза.

— Вы находитесь в глубоком гипнотическом трансе, — тем же будничным голосом, что и до этого, сказал профессор. — Сейчас я дотронусь до вашего лба, потом посчитаю до трех, и вы глаза откроете.

Нет, точно лажа, — подумал Гвидонов, — такая чушь… Но ведь профессор, самый лучший. Или это у них такие шутки?..

Тут профессор ткнул пальцем в лоб Гвидонова, впрочем не сильно, затем сказал: раз, два, три.

Гвидонов открыл глаза и посмотрел на него.

— Это что, был сеанс гипноза? — спросил он.

— Именно, — согласился Игорь Кузьмич. — Никаких посторонних влияний в вас не обнаружено. Можете спать спокойно.

— Но так же не бывает, — спросил Гвидонов. — Я ничего не почувствовал, никакого транса, никакого изменения сознания, у меня ничего не потяжелело, ничего не нагрелось, вашего влияния на меня никакого не было, просто: закройте глаза, откройте глаза. Я сам вам могу так сказать… Поэтому и говорю: так не бывает.

— Вы, — сказал грустно профессор, — такой же, как и все. Жертва попсы… Откуда вы можете знать, как бывает.

Мэри, гостю и подаркам обрадовалась.

Гвидонов, по дороге в Шереметьево, попросил завернуть на Тверскую, зашел наспех в пару магазинов, и набрал там целую коробку всего самого блестящего и пахнущего.

За каждую коробочку и упаковку Мэри приподнималась на цыпочки и целовала Гвидонова в щеку.

Ему стало стыдно… Стыд, это такая штука, которая приходит к тебе, когда ты был в чем-то не прав, или сделал что-то не так. И догадался об этом… Он дал себе слово, в следующий раз более добросовестно выбирать для нее презенты.

Но особенно обрадовалась Мэри профессору. Они как-то сразу понравились друг другу. С первого взгляда.

Прямо рассыпались в комплиментах и галантности. Чуть ли не кинулись друг другу на шею от счастья.

Как дети, которым захотелось поиграть вместе.

Гвидонова потянуло тоже влиться в их коллектив. Сделать шаг вперед и сказать как-нибудь по-особенному гордо: Я теперь — полковник…

Впрочем, Мэри понятия не имела и о его предыдущем звании. Профессора же всякими полковниками удивить было невозможно. Ему подавай маршала, не меньше.

Так что Гвидонову опять стало стыдно. За то, что целых три месяца держал женщину, которая больше всего на свете любит поболтать и пообщаться с себе подобными, взаперти.