Кино, вино и домино - Мария Арбатова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не богохульствуйте, пожалуйста, – поджала губы Наташа.
Ольга почему-то вспомнила историю про то, как Даша с Наташей отмечали Новый год. К Даше приехала приятельница из эмиграции. Сестры весь вечер возились у плиты, а потом Даша заклеила все блюда пленкой, поставила в холодильник, поднялась с подругой на свой второй этаж и заперла свою дверь. Сервировав стол, Наташа поднялась к ним в половине двенадцатого и постучала в дверь.
– Мы уже спим, – пробурчала Даша из-за двери.
– А Новый год? – изумилась Наташа.
– Я отвыкла отмечать ваш русский Новый год, у нас принято отмечать Рождество. Не мешай спать!
– А зачем ты в таком случае целый день толклась у плиты? – все еще пыталась достучаться до нее младшая сестра.
– Это на завтра. Завтра приедут дети.
– А почему ты меня не предупредила? Я бы с нормальными людьми встречала Новый год?
– Кто из нормальных людей, захочет встречать с тобой Новый год!
– Сука!
– Сама сука!
– Чтоб ты сдохла!
– Мне цыганка сказала, что ты раньше меня сдохнешь!
Наташа ушла в свою спальню на первом этаже с хрустальным тазиком оливье и бутылкой шампанского и всю ночь проревела в их компании. А утром приехали дети. И все вместе изображали семейное счастье.
Среди вечерних показов Ольга выбрала фильм «Арал – память о море». В зале, кроме нее, были Сулейманов, Руслан Адамов, Наташа, Галя Упырева и Печорина. Это было страшно: пересохшее море, такие же пересохшие старики, больные дети со вздутыми животами и распухшими ногами, умирающий край…
Ольга и без фильма знала, что Арал начал «съеживаться» сорок лет назад, когда воды Сырдарьи и Амударьи стали уводить на орошение. Знала, что, по прогнозам, от одной части моря скоро не останется следа, а соляная пустыня бывшего дна сделает климат еще более континентальным… А вторая, более глубоководная часть оставшегося станет соленым озером даже меньше Балхаша.
Знала, что Арал – это хрестоматийная модель уничтожения природы и что человечество она почему-то устраивает. Знала и то, что ее приятельницы смотрят кино про это потому, что считают его частью развлечения, десертом, куском сыра с плесенью к шампанскому.
И по большому счету каждая из них считает, что купит себе чистой воды, земли и воздуха до конца жизни, а на детей и внуков по большому счету наплевать. Точнее, казалось, что они тоже купят. Практически как и всем представителям золотого миллиарда, с его сознанием, суженным деньгами.
После фильма Наташа подошла к Ольге:
– Олюсик, малыш, прости, я сказала глупость про халяву и Ингу. Мне теперь стыдно. Я готова публично это признать!
– Да иди ты с твоей публичностью…
– Надо быть великодушными. С людьми такое случается.
– Скажи, почему вся ваша богатенькая компания сначала экономит на психологах, а потом ее рвет желчью на окружающих? – Ольге не хотелось быть великодушной.
– Ты к Инге несправедлива! Она так отдается работе! – защищала подругу Наташа.
– Когда некому отдаться, отдаются работе! – съязвила Ольга.
– Олюсик, малыш, ты ее не знаешь! Она такая незащищенная, вот я живу с ней в одном номере… – начала было Наташа.
– А почему ты с ней живешь в одном номере? – удивилась Ольга. – У тебя что, не было денег взять номер на одну себя?
– Все не так просто. Это у меня дети богатые, а я – нищая пенсионерка, – потупилась Наташа.
– Наташа, ну что за комедия?
– Ну, я у них и так много денег взяла этим летом… – начала фантазировать Наташа.
Но Ольга даже не стала дослушивать. «Свинья-копилка» решила поприбедняться. Пару лет тому назад, еще при нормальных отношениях, Наташе с Дашей и Галей Упыревой надо было поехать с фестиваля в круиз.
И маршрут, разработанный чуть не всем фестивалем с помощью сидения в Интернете и расспросов местных, поражал изяществом. Они заказывают яхту, выходят в море ночью и на рассвете подплывают к кораблю.
Вторым вариантом был самолет, но через Москву, с тремя перелетами. Третий вариант даже не рассматривался, это были сутки на автобусе с челноками, крестьянами и обкуренными хиппи.
Первый вариант требовал денег, на троих-то получалась не смертельная сумма, особенно для этой тройки. Второй – требовал денег и здоровья. Третий требовал времени, здоровья и стопроцентного отсутствия уважения к себе, все-таки теткам было за шестьдесят и количество нолей на их карточках значительно превышало то, что накуковала бы им кукушка. Они выбрали третий! После чего каждая обвиняла в скупости и несогласии на яхту двух других.
Узнав это, хохотушка Лиза Золотова заметила:
– Девки, я вам открою страшную тайну. Мне знающие люди говорили, что в гробу нет карманов!
Даша, Наташа и Галя, конечно, обиделись. Потому что собирались жить долго, счастливо и ни в чем себе не отказывая. Но еще больше обиделись на то, что после этого нельзя было пожаловаться, как отвратительно было сутки ехать в этом автобусе.
Ольга зашла к Дине в штабной номер:
– Дин, что такое? В расписании нет моего ворк-шопа по экологии!
– Оль, ну ты видишь, что и так все не влезает! И скажи мне честно, кто придет тебя слушать? Они и на фильмы-то не ходят. Не помню такого неуправляемого фестиваля, как белены все объелись! Вот читай, завтра шопинговая экскурсия, увидишь, что все придут, в автобусе места не хватит! Это им интересно! А про воду и землю – ни секунды! – вздохнула Дина. – Элита – только загорать, покупать и жрать! А в перерыве чтоб пятки чесали! Оль, я поищу окно в расписании… Но ты отдыхай, радуйся жизни, только не пей мою кровь из-за своей воды!
– Дин, у меня нет своей воды, у нас с тобой одна вода!
– Ой, ну только давай без своей гринписни, митинговать я тоже умею! Я понимаю, что если экологов финансируют, значит, это хоть кому-нибудь нужно, но… Пойдем, ворк-шоп Шиковского начинается.
Зал был набит битком. В первом ряду Голубевы с фотоаппаратом и видеокамерой. Рядом Куколка с Золотой Рыбкой, осознавшие друг друга социально близкими.
Ольга бывала на вечерах Шиковского и, спрятавшись на пятый ряд, писала эсэмэски мужу, дочке и сыну о путешествии к барону. Но вскоре погасили свет, начали показывать фрагменты фильмов с участием Шиковского. Ну что говорить? Шиковский был шикарен.
После фрагментов он отвечал на вопросы и травил театральные байки. А под самый финал разразился историей про то, как во МХАТе играли спектакль о Ленине по пьесе Михаила Шатрова «Так победим». Актер Шиковский был такого диапазона, что Ольга забыла обо всем: об эсэмэсках, о том, что он маленький, толстый, старый и смешной.
– Представьте себе МХАТ. Не тот МХАТ, который решил спасти Олег Ефремов, когда ребята из «Современника» объявили: «МХАТ – это труп»… А мы в коридорах напевали: «Враги сожгли родную МХАТу!» Я говорю о МХАТе последней декады Брежнева. К вопросу о Фурцевой! Между нами, девочками, Катьке Фурцевой Ефремов нравился как мужик. Ой нравился! Она однажды по пьяни при всех юбку задрала выше колен и спрашивает: «Олег, ну скажи, у меня красивые ноги?» Но он ни-ни. – Шиковский изобразил Фурцеву «с ногами» и Ефремова, который «ни-ни», так, что ему зааплодировали.
После этого прошелся по аудитории, маслено подмигнул, словно дело шло о скабрезной истории, резко повернулся и зашептал:
– Восьмидесятый год, польская «Солидарность», разговоры о свободе, страх, совок, стукачи, цензура… Мишка Шатров пишет пьесу о Ленине. Но не ту пьесу о Ленине, которую мы все играли в датских спектаклях… в смысле к датам. Я сам играл Ленина, в провинции. Давно. Утром Деда Мороза на елках, вечером – Ленина. Больше ролей не было… не давали!
Шиковский крутнулся на месте и картаво начал изображать Ленина, принимая то позу памятника, то позу паралитика:
– Это была невозможная пьеса! В ней Ленин, парализованный, приезжает в последний раз в Кремль на десять минут. Думали, что зайдет туда и речь к нему вернется. Дудки! Герасим и Муму! То есть он приезжает и грезит… Ясный перец, спектакль тут же запретили. Какой еще парализованный Ильич? Вы с ума сошли? Это – антисоветчина! Я-то во МХАТе никогда не работал, мне дружок звонит, говорит, бегом беги, у нас лестницу на Тверском бульваре шампунем моют! Говорит, «девятка» всех шмонает, я тебя через вахту проведу, оформлю как на репетицию, закрытый «Так победим» играем, кто-то приедет смотреть. И точно!..
Шиковский поднял несуществующий воротник несуществующего пальто, ссутулился, нахмурился, съежился:
– Прихожу. Везде снег, слякоть, черные сугробы. А вокруг МХАТа оазис – газон из травы положили! Гэбистов как грязи. Везде. В холле, в гардеробе, в буфете, за сценой, в цехах. А на сцене и в зале гэбисты связью занимаются, им завпост говорит: «Мужики, да вы этого того не туда втыкаете…» А ему «искусствовед в штатском» отвечает: «Не учите нас втыкать. А то мы вам втыкнем…» Тот и заткнулся, пошел нитроглицерин принимать. А они в правительственную ложу громкую связь вождю делали, микрофонами всю декорацию облепили. И че-то не туда вхреначили. Громкую связь потому, что Брежнев-то уже не видел, не слышал и не соображал. Почти как Ленин в спектакле. Короче, встретились два одиночества…