Книга иллюзий - Пол Остер

Но Гектор знал, что его уже ничто не спасет. Все рассказать – скандал и публичная порка; промолчать – того хуже. Им предъявят обвинение в убийстве, и ни один человек в суде не поверит, что смерть Бриджит была чистой случайностью. Вот и выбирай из двух зол. Решать надо было Гектору -за них обоих. Но, что бы он ни решил, это не выход из положения. Забудь о Реджи, сказал Гектор.

Если он краем уха услышит об этом, – всё, ты его рабыня. До конца дней будешь ползать перед ним на коленях. Обращаться не к кому. Выбор небогат: говорить с полицией или ни с кем. А если ни с кем, то надо самим позаботиться о теле.

За эти слова, он знал, гореть ему в аду, как знал и то, что сегодня видит Долорес в последний раз, но он сказал эти слова, а затем они сделали все, что требовалось. Это не был вопрос добра и зла. Это было стремление свести потери к минимуму, не загубить ни за что ни про что еще одну человеческую жизнь. Они погрузили тело Бриджит в «крайслер»-седан и взяли курс на север от Малибу, в горы. В багажнике, кроме тела, завернутого в одеяло и ковер, лежала еще и лопата. Гектор нашел ее за домом, в сарае для садового инвентаря. Через час, когда они выбрали подходящее место, лопата пошла в ход. Это было то немногое, что он мог сделать для Долорес. В конце концов, он ее предал. Поразительно, но она продолжала ему верить. Все, что она услышала от Бриджит, не произвело на нее никакого впечатления. Она восприняла это как бред сумасшедшей, как фантазии неуравновешенной и вдобавок ревнивой женщины. Даже когда ей в нос, красивый, заметим, нос, пихнули голые факты, она не восприняла их всерьез. Возможно, всему причиной было тщеславие этой женщины, непомерное тщеславие, которое не желало видеть ничего неприятного для себя, а может, всему причиной была любовь, любовь настолько слепая, что ему оставалось только догадываться, как далеко она могла их завести. Что это было на самом деле, он так и не узнал. Когда их страшная миссия закончилась, Гектор вернулся домой, и больше он ее не видел.

Тогда-то он и сбежал – в чем был, имея при себе только бумажник. Утренний поезд увозил его на север, в Сиэтл. Он был уверен, что его задержат. Как только Бриджит объявят в розыск, связать между собой одновременное исчезновение их обоих не составит труда. Полиция захочет задать ему несколько вопросов, тут-то и начнут его разыскивать. Но в этомГектор ошибся – как и во всем прочем. Если кого-то и собирались объявить в розыск, так это его; исчезновения Бриджит никто и не заметил. У нее не было ни места работы, ни постоянного адреса. Поскольку до конца недели она так и не появилась в гостинице «Фицуильям-Армз», что в центре Лос-Анджелеса, портье распорядился снести ее вещи в подвал, а в ее комнату вселил нового постояльца. Собственно, в этом не было ничего необычного. Люди исчезали сплошь и рядом. Не сохранять же за ней номер бесплатно, когда есть желающие его занять. Даже если бы портье вдруг проявил озабоченность и позвонил в полицию, все равно это ни к чему бы не привело. Бриджит зарегистрировалась под вымышленным именем. Как прикажете искать того, кого нет в природе?

Спустя два месяца ее отец позвонил из Спокана в Лос-Анджелес детективу Рейнолдсу; последний взялся за это дело и вел его до выхода на пенсию в 1936-м. А еще через двадцать четыре года бульдозерист, углублявший котлован под новый жилой комплекс в Сими-Хиллс, наткнулся на останки мисс О’Фаллон. Они были отправлены в лабораторию судебно-медицинской экспертизы города Лос-Анджелеса, но к тому времени бумаги Рейнолдса давно пылились в архивах, и идентифицировать останки не представлялось возможным.

Альма знала все это, потому что дала себе труд узнать. О месте погребения ей сказал Гектор, а застройщики, с которыми ей удалось поговорить в начале восьмидесятых, факт обнаружения останков подтвердили.

К тому времени Долорес Сент-Джон давно уже не было на свете. После исчезновения Гектора она вернулась в родительский дом в Уичиту, штат Канзас, где сделала короткое заявление для прессы, после чего зажила совершенной затворницей. Через полтора года она вышла замуж за местного банкира Джорджа Т. Бринкерхоффа. У них родились дети, Уилла и Джордж-младший. В ноябре 1934-го, когда старшему ребенку еще не было трех, Сент-Джон как-то вечером, в сильный дождь, возвращаясь на машине домой, потеряла управление и врезалась в телеграфный столб. Осколки лобового стекла перерезали ей сонную артерию. Согласно протоколу вскрытия, она умерла от потери крови, не приходя в сознание.

Два года спустя Бринкерхофф снова женился. В 1983-м, когда Альма попросила его в письме об интервью, его вдова сообщила, что он умер прошлой осенью от почечной недостаточности. Зато дети были живы, и Альма разыскала их обоих – одного в Далласе, Техас, другого в Орландо, Флорида. Но что нового могли они ей сообщить? Они были совсем маленькими, когда их мать погибла. В сущности, они знали ее только по фотографиям.

В здание вокзала Гектор вошел утром пятнадцатого января – уже без своих усиков. Он замаскировался, убрав самую характерную деталь. С помощью простого вычитания он изменил свое лицо почти до неузнаваемости. Конечно, его глаза и брови, его лоб и гладко зачесанные назад волосы тоже о чем-то сказали бы его зрителям, но вскоре после того, как он купил билет, и эта проблема была решена. А попутно, по словам Альмы, он еще успел обзавестись новым именем.

До отправления поезда на Сиэтл в 9.21 оставался час. Чтобы убить время, Гектор решил выпить чашку кофе в привокзальном ресторане, но стоило ему только сесть за стойку и вдохнуть запахи жареного бекона и яиц, как на него накатила волна тошноты. Через минуту он уже стоял на четвереньках перед унитазом, и его выворачивало наизнанку. Жидкая зелень вперемешку с непереваренными коричневатыми кусочками. Спазматическое освобождение от стыда, страха и отвращения. Когда приступ закончился, он еще долго лежал на полу, пытаясь отдышаться. Голова его упиралась в заднюю стену, и под этим углом он увидел то, что при любом другом положении тела осталось бы незамеченным. За коленом трубы, прямо позади бачка, кто-то оставил кепку. Гектор извлек ее оттуда. Это была прочно сделанная рабочая кепка из твида, с коротким козырьком – она мало чем отличалась от той, которую он сам носил по приезде в Америку. Он вывернул ее наизнанку, чтобы проверить, нет ли внутри грязи или какой-то гадости, что помешало бы ее надеть. Тут-то он и прочитал имя владельца, выведенное чернилами по кожаному ободку в районе затылка: Герман Лёссер. Хорошее имя, подумал Гектор, пожалуй, даже отличное имя и уж во всяком случае не хуже любого другого. Сам он кто, герр Манн, правильно? А будет Герман, то есть, сменив личину, в сущности останется самим собой. Это было важно: избавиться от своей персоны в глазах окружающих, но самому всегда помнить, кто ты есть. Не потому, что он хотел об этом помнить, а потому, что очень уж хотелось об этом забыть.

Герман Лёссер. Одни будут произносить это как Лессер, другие как Лузер. [9] Что так, что этак, он заполучил имя, которое заслуживал.

Кепка оказалась в самый раз. Сидела как влитая. Он без труда надвинул ее на глаза, чтобы спрятать их пронзительную ясность и характерный изгиб бровей. За вычитанием последовало сложение: Гектор минус усики, Гектор плюс кепка. Эти два действия превратили его в ноль. Он вышел из туалета, похожий на всех и ни на кого в отдельности. Воистину – мистер Никто.

В Сиэтле он прожил шесть месяцев, затем год в Портленде, и снова вернулся на север, в штат Вашингтон, где и оставался до весны тридцать первого. Поначалу им двигал обычный страх. Он спасал свою жизнь, и в первые недели его чувства ничем не отличались от инстинкта животных: сегодня его не изловили – значит, день прошел удачно. Он регулярно прочитывал газеты, отслеживая все повороты в своем деле, пытаясь уловить, насколько полиция близка к разгадке. Его озадачивало, чтобы не сказать потрясало, что никто даже не попытался понять его, Гектора, мотивы. Хант был периферийной фигурой, однако каждая статья начиналась и заканчивалась этим именем: биржевые махинации, дутые инвестиции, голливудский шоу-бизнес во всей своей неприглядной красе. Бриджит даже не упоминалась, а что касается Долорес, то с ней удосужились поговорить лишь раз, и то после ее переезда в Канзас. С каждым днем давление ослабевало, и, когда прошел месяц, а никаких прорывов в расследовании так и не появилось, да и статей на эту тему поубавилось, панические настроения Гектора понемногу стали проходить. Его никто ни в чем не подозревал. При желании он мог вернуться. Приехать поездом в Лос-Анджелес и продолжить жизнь с того момента, когда он сам ее оборвал.

Но никуда Гектор не поехал. Больше всего на свете он хотел бы сейчас сидеть вместе с Блаустайном на крыльце своего дома на Норт-Орэнж-драйв, потягивать ледяной чай и вносить завершающие штрихи в их сценарий «Точка, тире». Снимать кино – значит жить как в лихорадке. Более тяжелой, более выматывающей работы пока не придумали, но чем сложнее приходилось Гектору, тем радостнее ему работалось. Он осваивал эту кухню, медленно постигал тонкости профессии и со временем, нет сомнения, стал бы одним из лучших. Не в этом ли состояло его заветное желание: хорошо делать свое дело. Да, этого он желал больше всего, и потому именно это заказано ему раз и навсегда. Довести ни в чем не повинную девушку до сумасшествия, обрюхатить, закопать в землю – невозможно после всего этого жить так, будто ничего не случилось. Человек, все это совершивший, заслуживает наказания. Если не общество – он сам себя накажет.