Английские корни немецкого фашизма: от британской к австро-баварской «расе господ» - Саркисянц Мануэль

«Железный закон бытия» в лучшем случае неосознанно подражал строю этой империи — таким подражанием стали, например, печатавшие шаг коричневые батальоны Гитлера, построенные в колонны. Это было подражание «нации, постоянно нацеленной на рост богатства и расширение власти… благодаря добровольному подчинению отдельного человека общему благу…» И действительно, такое представление о британцах полностью соответствовало их самооценке: так, Бенджамин Кидд, например, утверждал, что именно сплоченность англосаксов способствовала их успешному выживанию и процветанию.[336]

Средний класс… называют у нас… филистерами… врагами детей света… Таким образом, английский варвар… несет в себе и что-то от филистера…

Мэтью Арнольд. «Культура и Анархия», 1865 г.

Наша чисто социальная нетерпимость никого не убивает, не искореняет никаких мнений — она <лишь> вынуждает скрывать их, что чрезвычайно способствует сохранению существующего порядка вещей… И ни в коем случае нельзя считать жестоким то, что социальная нетерпимость вынуждает людей держать при себе свои домыслы о правительстве и морали.

Фицджеймс Стефен. «Свобода, равенство, братство», 1874 г.

СВОБОДЫ АНГЛИЧАНИНА КАК ДОБРОВОЛЬНОЕ ПОДЧИНЕНИЕ

Свободы в Британии понимались как свобода общества от власти извне, а не как свобода индивидуума от общества. Британские свободы сводились преимущественно к «добровольному подчинению отдельного человека общему благу», в соответствии с «единой волей целеустремленного… народа».[337] Подобное устройство британского общества восхищало тех, кто в 1921 г. (после неудачи путча 1920 г.) ностальгировал по додемократической Германии. Сам Адольф Гитлер, поборник расового единства, представленного (и руководимого) волей вождя, в 1928 г. сожалел, что немецкий народ «в своей расовой разобщенности обнаруживает прискорбное отсутствие качества, которое отличает, к примеру, англичан — сплоченного единства… <как> инстинктивной наклонности».[338] Его «бауэрн-фюрер», Вальтер Дарре, восхищался «могучими вождями» Англии и образцовым почтением англичан к вышестоящему классу — в противоположность немцам с их враждебностью к знати. Дарре сожалел об отсутствии у немцев «образцового, единого высшего слоя, на который немецкий народ смотрел бы с восхищением». «Английская культура… с готовностью подчиняется вождю <sic>», — почти в то же время отмечал берлинский англист Вильгельм Дибелиус.[339]

Вильгельм Дибелиус так охарактеризовал те реалии английской жизни, которые оказали столь неизгладимое впечатление на Адольфа Гитлера, рвущегося в вожди: английская политическая культура «основана на предположении англосаксов, что вся нация будет совершенно единообразно реагировать на расхожие лозунговые понятия».[340] А следовательно политическая культура Англии основана на свободе человека делать то, что делает каждый. Еще в 1859 г. Джон Стюарт Милль (1806–1873) отмечал, что в Англии считалось нравственным проступком не делать того, что делают все другие, а тем более — пусть даже и в сфере частной жизни — делать то, чего никто больше не делает.[341] А что принято делать и что не принято — зависело от сословия: «Свобода отдельного человека вправе проявляться лишь в пределах типа», — констатировал Вильгельм Дибелиус, говоря уже об Англии 1929 года.[342] Еще Стюарт Милль находил, что индивидуальные особенности воспринимаются в Британии почти как криминал и что, в конечном счете, в результате систематического самопринуждения неповторимость каждого отдельного человека атрофируется. Коль скоро — с кальвинистской точки зрения — человек по своей природе грешен, спасение его души предполагает, так сказать, увядание этой природы. И коль скоро угодное Богу поведение кальвинизм сводил к покорности (первоначально — Господу, потом, на практике, — избранной Богом общине), то «все то, что лежит вне круга обязанностей, есть уже грех».[343] В том же направлении, что и кальвинистская этика, на индивида действовало и давление со стороны викторианского буржуазного общества. Джон Стюарт Милль видел в английском мещанстве некий социальный механизм, принуждающий людей к конформизму.[344] «Мы восстаем… только против проявления всякой индивидуальности», — утверждал он.[345]

С другой стороны, именно добровольное подчинение нормам «обычного, принятого» — т. е. давлению общества — позволяло обходиться в Англии без полицейского государственного принуждения.[346] Это была одна из столь восхищавших Карла Петерса черт английской жизни, и он, в свою очередь, настоятельно рекомендовал немцам перенять эту традицию и использовать ее как пример для подражания. Когда («здоровое») национальное чувство оказывает на индивида социальное давление и заставляет его подчиняться порядку, нужда в государственном давлении пропадает сама собой — утверждал Карл Петерс. Для обозначения этой, так сказать, социально-исторической особенности Англии используются такие англосаксонские эвфемизмы, как «либеральное» общество и «открытое» общество, что надо понимать примерно так: «В Англии… иго (sic) общественного мнения гораздо более тягостно, иго же законодательства менее тягостно, нежели в большинстве других европейских стран».[347]

Эта особенность, затушеванная подобными эвфемизмами, сводится в Англии — в той самой Англии, которую Гитлер хотел видеть примером для подражания, — к тому, что любая попытка поставить под сомнение основы английской жизни становится чревата отторжением — утверждал Вильгельм Дибелиус. Так произошло, например, с поэтом-революционером лордом Байроном и «радикальным» атеистом, депутатом Чарлзом Брэдло*.

(* Брэдло Чарлз (1833–1891) — англ. вольнодумец и радикал, отстаивал свободу личности и критиковал парламентаризм. Избран депутатом в 1880 г., но, будучи атеистом, принял присягу только в 1886 г.).[348]

Не желавшего подчиняться диктату группы (а если брать шире — расовому единству) изгоняли во имя безопасности этой группы.[349] Однако в Англии изгнание не влекло за собой смертной казни, а имущество «изгнанных» не отходило империи как у Гитлера.

«Наша чисто социальная нетерпимость никого не убивает, не искореняет никаких мнений — она <лишь> вынуждает скрывать их, что чрезвычайно способствует сохранению существующего порядка вещей»,[350] — еще в 1874 г. заявил противник демократии из Британской Индии Джеймс Фицджеймс Стефен**.

(** Стефен Джеймс Фицджеймс (1829–1902), 1-й баронет — англ. судья и литератор.)

«Затрагивать представления, на которых держится каркас общества… опасно, это и должно быть опасным. <…> И ни в коем случае нельзя считать жестоким то обстоятельство, что социальная нетерпимость вынуждает людей держать при себе свои домыслы о правительстве и морали», — продолжал Фицджеймс Стефен.[351] Так, беженцы из гитлеровской Германии (бредившие британской свободой) были вынуждены — ради своего блага — усвоить, что им не следует критиковать распоряжения правительства и даже «существующий в Англии порядок вещей» (а также, «разумеется», воздержаться от использования немецкого языка и чтения немецкой литературы в обществе). Чтобы свести к минимуму число тех, кто (по выражению Вильгельма Дибелиуса) «осмеливался в англосаксонском окружении быть иным, чем все прочие», достаточно было средств чисто социального давления — давления со стороны общества.[352]