Английские корни немецкого фашизма: от британской к австро-баварской «расе господ» - Саркисянц Мануэль

Специфически британское понятие «our betters» почти непереводимо на другие языки: вышестоящих лиц там называли «наши лучшие» (в смысле: «лучшие, чем мы»). И говорят так именно нижестоящие. Да, на господина в Британии прямо-таки молились: «Боже, храни помещика и его родных и оставь нас всех в должном нам сословии». «Джон Буль» по этому поводу заметил (1834): «Сынок… будь прилежным и трудись для нации, предоставь право распоряжаться тем, кто мудрее тебя». Почтительное отношение нации к тем, кто выше, считалось «секретом успеха Англии». Ведь нижние слои общества долго (часть — до 1918 г.) смирялись с отсутствием избирательного права, передоверяя выбор вышестоящим; среднее сословие выбирало представителей из своих высших слоев, которые в свою очередь признавали власть кабинета министров, сформированного из аристократов. Так объясняет «конституцию» Англии Беджгот*.

(* Беджгот Уолтер (1826–1877) — англ. экономист и политолог, сторонник социал-дарвинизма, автор книги "English constitution".).[295]

Интересно, что ни в одной другой стране рабочий класс так активно не голосовал за консерваторов, как в Англии. Ханна Арендт отмечала, что в Англии «феодальные представления могли оказывать влияние на политические идеи низших слоев общества в гораздо большей степени, чем в других странах». Авторитарно-иерархические свойства ассимилировались, связывая все слои общества. Классовое сознание не вызывало здесь столь антагонистического раскола, как в Германии.[296]

Зато здесь привыкли делить людей на британцев и небританцев, «первые — избранные Богом властители мира, вторые — их естественные подданные; известно, что среди первых есть джентльмены и неджентльмены. Первых там почитают как своих лучших и учат относиться к ним с уважением; что касается вторых, то хороший сюртук и чистое белье вызывают у них не зависть, а желание добровольно… подчиняться».[297] У промышленных рабочих тоже сохранялось чувство сословной иерархии. Еще в 1929 г. считалось, что «всякий покорно следует предписаниям, которые высшие слои дают низшим». Английский народ был сильно склонен «принимать мнение вышестоящих и подчиняться им». Не одни лишь бойскауты — британский вклад в мировую «сокровищницу» — были «приучены… слушаться любого приказа» и «беспрекословно подчиняться».[298] А господствующий класс, полный сознания собственного превосходства, вообще не нуждался ни в какой теории для обоснования чрезвычайно четких классовых различий. Их «естественность почти никогда не вызывала сомнений».[299]

В отношении «туземцев» внимание британцев к классовым различиям усугубляло расовую сегрегацию — причем на английских кумиров Гитлера оказала влияние и брахманская кастовая иерархия в Индии.[300] С другой стороны, уже Генрих фон Трейчке мог констатировать, что белая «раса начинает противопоставлять себя диким народам как массовая аристократия». «Полноценные граждане становятся <sic> аристократией по отношению к… рабам-невольникам. Но, с другой стороны, именно <sic> потому — и это прекрасно — полноценные граждане особенно склонны воспринять идею равенства».[301] В некоторых случаях англичане редко были склонны связывать полноценность человека «с чем-то еще, кроме рождения в Британии», — отмечал столь почитавший Англию «немецкий Киплинг», Ханс Гримм.[302] В конце концов, любой простой солдат британской расы мог рассматривать туземца, даже носящего княжеский титул «высочества», как стоящего ниже себя: расизм, поначалу в колониях, а после и в самой Европе, выступал как фактор мнимого уравнивания классов внутри расы господ. Этому способствовало следующее социальное «утешение»: самый непривилегированный сородич по расе стоит выше, чем кто угодно из «низшего <в расовом отношении> отродья» (lesser breeds) Британской империи (а позже, тем более — чем кто-то из «унтерменшей» в Третьем рейхе). Так, например, для британского вице-короля Индии брак с горничной-англичанкой был бы меньшим позором, чем женитьба на индийской принцессе.[303] «Все равны, но некоторые более равны, чем другие»: автор этой формулы — англичанин (Джордж Оруэлл).

В Англии утвердилось представление, что основные права — привилегия всех англичан. К особенностям английского национального характера относится «представление о свободе как о сумме всех привилегий, наследуемых вместе с титулом и землей…».[304] «Но если, при нашем свободолюбии, предложишь дать немного свободы таким же подданным, как мы <fellow subjects>, в Индии, ответом будет «ах-ах-ах»», — сетовали в 1858 году.

Ведь свобода рассматривалась в Англии не как естественное право и вовсе не как право человека, а как наследственная феодальная привилегия, которая, правда, постепенно (начиная с 1688 г. и заканчивая 1912 г.) должна была распространиться на всех англичан. «Англичанина, даже принадлежащего к самому низшему классу, в его положении более всего впечатляло то, что он, по сравнению с иностранцами вообще и французами в частности, является свободнорожденным англичанином… — это национальный стереотип, который никому даже в голову не приходило оспаривать», — утверждал Вингфилд-Стрэтфорд. И уже в 1790 г. «консерватор» Эдмунд Бёрк противопоставлял права англичанина правам человека.[305]В апогее британского империализма один из его главнейших либеральных, даже «республиканских» вдохновителей, Чарлз Дилк (в своей «Более Великой Британии», издание 1885 г.), объясняет, что «свобода существует лишь в жилищах представителей английской расы». (Однако отказ отдавать должное почтение стоящим выше на иерархической лестнице на основании английского происхождения считался абсолютно неприемлемым.) Здесь же он предупреждает: «Французская демократия опасна своей горячечной симпатией к ложному гуманизму… Любовь к расе у англичан зиждется на более прочных основах, чем… любовь к человечеству». «Более всего на положение англичанина, даже англичанина из низших слоев общества, влияло осознание того факта, что он — в отличие от иностранцев вообще и французов в частности — является свободнорожденным англичанином. Это был национальный стереотип, и никому даже в голову не могло прийти оспорить его».[306]

Таким образом, представление англичан о свободе сохранило в себе атрибуты сословных привилегий и ассоциировалось с исключительностью отдельной этнической группы. Ведь британская «система… делит все нации на свободные и несвободные в зависимости от того, похожи они на англичан или нет, и считает, что… английской свободе… предначертано властвовать над миром».[307] Таким образом, англичане воспринимали себя как аристократическую нацию, как свободный народ по сравнению со всеми остальными народами, как расовое дворянство в мире простолюдинов («commoners», «низкого отродья», «the lesser breeds» по Киплингу). (Именно в Индии Киплинга, во время противостояния 1857 г., простые английские солдаты ощутили («народным чутьем», которое нацисты позже расценивали как «здоровое»), «что всех цветных, вплоть до самых безобидных с виду, надлежит бить по башке».[308]) Таким образом, британцы из всех слоев общества привыкли вести себя по отношению к иностранцам — совершенно независимо от их социальной принадлежности — как расовая аристократия. Презрение, а в некоторых случаях и откровенная антипатия к иностранцам, по всей видимости, являлись традиционной эндемической чертой англичан.[309] На этом основании немало немецких авторов (например, Фосс в 1921 г.) прославляли Англию в качестве воспитателя, в качестве постоянного, почти недосягаемого примера расового единства для Германии (Volksgemeinschaft*).