Ботфорты капитана Штормштиля - Евгений Астахов

Тошка не знал, чем можно отблагодарить Оришаури. Здесь, на этой мокрой от дождя пустынной дороге, у Тошки ровным счетом ничего нет. И вдруг он вспомнил о компасе. Никелированный, со светящейся в темноте стрелкой, с позолоченной красивой цепочкой. Подарок незнакомого матроса. И к тому же память о такой великолепной драке у Интерклуба. Но что поделаешь — другого-то ничего нет.

Тошка достал компас, протянул его Оришаури. Тот блеснул глазами и замотал головой. Потом резким движением выбросил вперед ладонь и рассмеялся отрывистым, хриплым смехом.

— Что? — не понял Тошка.

— Ори шаури! Хо-хо!..

Тошка тоже попытался улыбнуться. Разыскав в кармане размокшую рублевку, он отдал ее этому парню в старом брезентовом плаще. Тот взял рубль, выгреб из кармана мелочь и, отсчитав девяносто копеек, протянул их Тошке.

Глава 21. Письма, оставшиеся без ответа

Боцмана Ерго хоронил весь город. Люди шли, подставив дождю непокрытые головы. Оркестр из Морского клуба играл похоронный марш. На медных трубах дрожали дождевые капли, точно слезы.

Впереди всех широко шагал старый бородатый рыбак, дядя Неофит. Рядом шла его внучка с большой плетеной корзиной. В ней лежали сбрызнутые дождем астры. Рыбак шагал медленно и торжественно, бросая на мокрый асфальт венчики неярких осенних цветов. Прохожие останавливались, снимали кепки, милиционеры отдавали честь. В домах открывали окна, и люди смотрели вслед боцману Ерго.

— Хороший человек был...

— Кто же это его?

— Неизвестно пока. На Нижнем мысу нашли, волна к берегу прибила.

— Он один там был?

— Наверное, один...

— У кого только рука поднялась на такого человека?

— Да-а...

А оркестр все играл. И дождевые капли, срываясь с труб, падали вниз, под ноги музыкантам.

В самом конце похоронной процессии шел Тошка. Растерянный и поникший. Он до сих пор никому ничего не рассказал о той страшной ночи на Нижнем мысу. Никому, кроме Бобоськи...

Сначала хотел было рассказать папе, да вовремя раздумал. Ведь пришлось бы заодно сознаваться в том, что удирал из дома на всю ночь и к тому же спускался со второго этажа по скользкой водосточной трубе. Конечно, обо всем этом тут же узнала бы мама, а у нее и так больное сердце...

Да и потом — что мог предпринять папа, такой нерешительный и тихий? Сообщил бы в милицию. Ну, а дальше что? Ведь Тошка не знал, кто были те люди, он не видел их, только слышал приглушенные туманом голоса.

Все время мучила мысль — он не помог боцману, не попытался спасти его, а вдруг тот был только ранен. И, словно опровергая это, вновь и вновь слышал Тошка гундосый голос:

«Потопить надо лодку. Тогда его дольше не найдут...» Конечно, они убили боцмана. Они боялись его и потому убили...

Тошка понимал: нельзя молчать, нельзя скрывать даже то малое, о чем он знает.

После долгих раздумий пришло решение, показавшееся самым верным. Надо сообщить обо всем тому человеку, который скрывается под именем капитана Штормштиля. Игра кончилась, он же поймет это и напишет, что делать дальше. А скорее всего сам придет и тогда все сразу же станет на свои места.

— Нам поможет один капитан, — сказал Тошка Бобоське. — Обязательно поможет, вот увидишь! Я сегодня же сообщу ему обо всем.

— Капитан? Чего же ты раньше не сказал? Давай быстрей иди к нему! Хочешь — вместе пойдем?

— Нет! Сначала я один. А то неудобно как-то...

И в тот же вечер он написал Штормштилю письмо, совсем не похожее на предыдущие письма. В нем не было традиционных пожеланий вроде «семь футов вам под киль!», не было вопросов о том, куда держит курс «Фантазия» и как чувствует себя юнга Клотик. Игра кончилась.

Тошка с нетерпением ждал ответа. Но капитан молчал.

Тошка бросил с волнореза подряд три бутылки. Ответ не пришел ни на одну. И теперь он не знал, что ему предпринять. Совсем не знал...

Он шел вместе со всеми, глубоко задумавшись, не глядя под ноги. Рубашка его насквозь промокла. Где-то там, впереди, возле самого гроба, обтянутого красным сатином и украшенного траурными бантами из черных шелковых лент, шла Женщина с Грустными Глазами и ее дочь Кло. И еще совсем маленькая, смуглая старушка с распущенными седыми волосами. Волосы были мокры от дождя. Они прилипали к щекам, к упавшей на плечи черной шали. Но она не замечала ничего — шла словно слепая, протягивая к гробу тонкие сухие руки.

— Тц-тц-тц... — качали головами люди. — Бедная Ники! С войны дождалась сына и где потеряла!..

Процессия поравнялась с мастерской Серапиона. Все три красильщика стояли на пороге. Глухонемой равнодушно жевал что-то, Сушеный Логарифм скорбно тряс плешивой головой, а Серапион снял свою истертую фуражку из желтой кожи и глубоко вздохнул.

— Ва! Как жалко, как жалко...

Бобоська стоял в стороне, под навесом. Увидев Тошку, он пробрался через толпившихся на тротуаре прохожих.

— Ну, что ответил твой капитан? — спросил Бобоська.

— Ты понимаешь... Он не прислал мне ничего... Я...

— Не мог сам сходить к нему домой? Мама не пустила, да?

— Да нет. При чем здесь мама? Ты понимаешь...

— Ничего я не понимаю. Где твой капитан? Говори толком.

— Его нет.

— Уехал, что ли?

— Его вообще нет... Я... Я придумал его.

И Тошке ничего не оставалось, как рассказать Бобоське все о славном, благородном и отважном Штормштиле, капитане клипера «Фантазия».

— В игрушечки все играешь! — хмуро сказал Бобоська, выслушав Тошку. — Детские сказочки, веселые песенки. А здесь дело керосином пахнет.

— Ты погоди злиться. Пойдем, я тебе письма покажу. Их же кто-то писал. А почему сейчас не пишет, понять не могу.

Прочитав письма Штормштиля, Бобоська задумался. Он повертел в руках бутылку из-под ямайского рома, еще раз пощупал Тошкины ботфорты.

— Говоришь, бутылки приплывали в Старую гавань?

— Да. Точно по адресу.

— А ну, пойдем!

— Куда?

— В Старую гавань, куда же еще...

Под ржавыми эстакадами волны сонно выгибали гладкие спины. У берега, прикрученный канатами к палам, покорно стоял черный облупленный сухогруз со снятыми палубными надстройками. «Красный Батум» отчаянно дымил, флаг на его мачте был уже совершенно черным от копоти.

Тошка смотрел на море. Оно казалось неуютным и пустым. Дождь прошел, но вода была еще бурая и тусклая. На волнах качались арбузные корки, старые рыбацкие поплавки, выжатые половинки лимонов.

— А это не она? — спросил Бобоська и поднял с гальки бутылку, оплетенную потемневшей соломой.

— Она! Она, Бобоська! Из-под ямайского рома! — Тошка нетерпеливо вырвал бутылку. — Ответ пришел! Ответ! Ее выкинуло волной на берег, вот я и не заметил.

Пробку протолкнули внутрь бутылки и вытрясли из нее свернутое в трубку письмо. Тошка нетерпеливо развернул белый бумажный лист. «Тому, кто принял имя капитан Штормштиль!» — прочел он.

— Постой, постой... Это же мое письмо. Это я писал...

Побродив по берегу, они нашли еще две Тошкины бутылки. Одна из них была надколота.

— Откуда ты их бросал? — спросил Бобоська.

— Я же говорил тебе: с волнореза.

— Идем на волнорез.

— Зачем?

— Идем. Хочу проверить одну вещь.

Они пошли к воротам Старой гавани. Оглянулись. Привязанная к свае, одиноко покачивалась лодка боцмана Ерго. Она была выкрашена в веселый голубой цвет. На носу блестели написанные бронзовой краской буквы:

«КАПИТАН БОРИ...»

На волнорезе Бобоська заново запечатал бутылку. Воткнул в пробку кусок проволоки, привязав к ней белый лоскут.

— Кидай, как кидал, — сказал он. Тошка, размахнувшись, швырнул бутылку далеко в море. — А теперь будем следить, куда она поплывет...

На следующее утро бутылку принесло в Старую гавань.

— Теперь понял, в чем дело?

— Нет.

— Э, нужно было соображать! Море — это тебе не твоя Воробьиха. У него течение не сверху вниз. У него течение как хочет крутит. Вот от волнореза оно жмет сперва по прямой, а потом где-то там поворачивает — и понесло в Старую гавань. Тот, кто посылал тебе письма и получал их от тебя, хорошо знал это течение.

— А может, это сам Ерго был Штормштилем? Бобоська! Это Ерго — Штормштиль! Потому теперь никто и не отвечает мне.

Бобоська задумался. Потом покачал головой.

— Нет. У Ерго был другой почерк. Совсем неважный. И потом он не смог бы так выдумывать. Он кому-то передавал твои письма.

— А как же ответы? Ведь я получал ответы! И бутылки приходили не только сюда. Первую я выловил знаешь где? В десяти километрах от Старой гавани! У берега, где ставят веники на рачков.

Бобоська грустно улыбнулся. Похлопал Тошку по плечу.

— Эх, олан! Ту бутылку подбросил тебе сам Ерго. Конечно, Ерго. Он сидел на носу, так?

— Так.

— А ты на корме. Он незаметно вынул ее из мешка и пустил за борт. Ты и выловил.

Это было похоже на правду. Боцман, боцман! Как же теперь без тебя связаться со Штормштилем? А Штормштиль или кто бы там ни скрывался под его именем, нужен был позарез.