Ботфорты капитана Штормштиля - Евгений Астахов

— Лови-держи! — кричали мальчишки, покатываясь от хохота.

Тошка и Кло, прыгая через лужи, бежали вместе с толпой прохожих. До дома оставалось еще три квартала, а дождь набирал силу.

— Нужно куда-то спрятаться! — сказала Кло. — Тебе нельзя мокнуть — ты же малярик.

Ближе всего оказался ресторан «Магнолия». К нему бежали со всех сторон, точно боялись, что он сейчас тронется с места и уплывет по бурной дождевой реке.

— Ноги обтирайте! — сердился маленький седой швейцар, весь обшитый золотыми галунами, словно капитан дальнего плавания. — Ну, никакого понятия народ не имеет!

Последним по лестнице поднялся Оришаури. Он шсл не спеша, оставляя на мозаичных ступенях мокрые следы. Собаки его остались внизу, под дождем. Это были уличные собаки, имевшие точное понятие о том, что им можно, а что нельзя.

Швейцар ничего не сказал Оришаури. Вообще обижать его считалось в городе дурным тоном. Раз зашел — пусть себе стоит, жалко, что ли?

В ресторане «Магнолия» играл оркестр. Но Оришаури остался к нему равнодушным — он любил только шарманку и мог часами простаивать возле нее, пока усатый шарманщик в засаленном картузе не уставал крутить ручку и не уходил в закусочную.

— Оришаури! — позвал швейцар. — Давай, вынеси пальмы на улицу. Пусть дождика попьют.

Пальмы стояли в кургузых зеленых кадках. Это были чахлые пальмы, замученные электрическим светом, папиросным дымом и острыми запахами пищи. Их жидкие веера печально висели над столиками, и казалось, что пальмы то ли заплачут сейчас, то ли зайдутся сухим, раздирающим грудь кашлем, как смертельно больные люди.

Оришаури, поднатужившись, поднял одну из кадок, понес ее к выходу.

— Здоров, чудак! — покачал головой швейцар. — Мне бы такую силенку, я б в цирк пошел...

В дверях ресторана металась красиво одетая дама с маленькой лохматой собачкой на руках. Она смотрела то на часы, то на переминавшегося с ноги на ногу пожилого гражданина в костюме из белой шерстяной фланели.

— Костик, теплоход уйдет без нас! — твердила дама. Слышишь, первый гудок дали.

— Слышу...

— Почему ж ты тогда стоишь? Вызови такси!

— Такси в такую погоду не ходят. Видишь, что творится?

— Боже мой! — волновалась дама. Теплоход уйдет без нас! А там вещи. Ты слышишь, Костик?

— Слышу, — отвечал он. — Но что поделаешь — субтропики, стихия....

— Я хочу на теплоход! — говорила дама, прижимая собачку к груди. — Ну, как нам попасть на теплоход? Там же вещи...

— Я понесу. Садись!

Дама оглянулась — Оришаури стоял рядом, держа на весу кадку с пальмой. Стоял, не отрывая восхищенного взгляда от кудлатой собачонки.

— Садись! — повторил он и поставил кадку на пол.

— Слушайте, голубчик, как вас... — обрадовался пожилой гражданин и вынул из кармана кошелек. — Вы и вправду отнесете ее? Я заплачу. Десять рублей.

— Нет! — замотал головой Оришаури. — Пса отдай.

— Какого пса?

Оришаури ткнул пальцем в собачонку.

— Не надо десять рублей. Его отдавай и садись. Оба садись.

— Костик, он сумасшедший!

Оришаури не любил этого слова. Когда слышал его, то отворачивался и уходил. Вот и сейчас, повернувшись к даме спиной, он поднял кадку с пальмой и вынес ее на дождь.

— Светик! — всполошился пожилой гражданин. — Это было спасение, Светик! Отдадим ему Дизи, бог с ней, она же тебе надоела.

— Мою Дизи этому? Ни за что!

— А вещи, Светик? Теплоход вот-вот отойдет, второй гудок уже.

— И этот мужчина — мой муж!..

— Послушайте, голубчик, — пожилой гражданин схватил Оришаури за рукав тельняшки. — Мы согласны. Слышите? Мы отдадим вам Дизи. Песика, песика отдадим. Только отнесите, пожалуйста, мою жену на пристань, к теплоходу. И побыстрей, если можно.

— Можно, — сказал Оришаури. — Давай!

Он двумя руками взял собачонку. Осторожно, будто та была сделана из тонкого стекла.

Не обращая внимания на дождь, все высыпали на улицу. Даже швейцар, обшитый галунами, и толстый повар в высоком белом колпаке. Такое увидишь не каждый день — Оришаури, шагающего по колено в воде, с очень красивой дамой на руках.

— Молодец! — кричали ему люди. — Давай, давай, а то опоздаешь!

— Шашлык за мной, Оришаури! — грохотал басом повар, и Тошка, размахивая над головой мокрой панамой, кричал вместе со всеми:

— Молодец! Давай!..

Даже милиционер не утерпел, высунулся из своей стеклянной будки.

— Левей бери! — предупредил он. — А то в сток попадешь.

Казалось, что и дождь развеселился. Он хлестал все сильнее, с яростной силой барабаня по упругим веерам пальм, по хохочущим железным крышам, по окнам, по витринам, по смеющимся лицам людей.

— Держи-лови! — визжали от восторга мальчишки и пронзительно свистели. Собачья свита Оришаури поджимала хвосты и испуганно скалила зубы.

Промокший насквозь пожилой гражданин был явно смущен всеобщим вниманием. Он шел следом за Оришаури, держась обеими руками за его широкий матросский пояс.

Все кончилось благополучно — теплоход не ушел без своих пассажиров. Уже убирали трап, когда Оришаури показался в воротах порта. Капитан в клеенчатом плаще с мрачным видом стоял на мостике.

— Поднять на борт опоздавших! — рявкнул он в рупор.

Заскрипели блоки, и трап снова пополз вниз. Юнга в тельняшке лихо сбежал по нему, щелкая ступеньками.

— Прошу!.. — улыбнулся он.

Оришаури опустил свою ношу прямо на мокрый веревочный коврик трапа. Дождь кончался. Тучи уползали за синюю гряду гор. Они были еще полны дождя и поэтому ползли тяжело, цепляясь за пологие вершины, за серые кубики едва видных отсюда старых фортов. Всем своим видом они говорили, что уходят ненадолго, что лишь немного отдохнут и снова вернутся и выльют на город остатки накопленной ими воды.

Теплоход отошел, и Оришаури вернулся на набережную. Он не спеша прогуливался по ней, горделиво поглядывая по сторонам. В расстегнутом вороте его куртки торчала лохматая голова маленькой собачонки.

— Эй! — кричали ему шоферы, выглядывая из кабин грузовиков. — Почем корзина ставридки?

— Ори шаури!

— А как зовут твою новую собаку?

— Костик! — отвечал он. — Костик!

— Сколько она стоит? — давились от смеха шоферы.

— Десять рублей! Де-ся-ть!..

Над городом царило солнце. Переброшенные через стоки бетонные мостики выгибали спины, словно их разморило не в меру щедрое солнце. Последние худенькие струйки дождевой воды пробегали под ними. Они могли теперь унести с собой разве только спички да ореховую скорлупу. Плетеный стул снова стоял на своем месте, возле подъезда, на нем сидел старый рыбак дядя Неофит и, сплевывая себе под ноги, говорил:

— На всем Черноморском побережье нету такого умного сумасшедшего, как наш Оришаури. Если бы я был большим начальником, я ему пенсию назначил бы...

— Скажи, он правда сумасшедший? — спросил Тошка Кло.

— Не знаю, — ответила она, покачав головой. — Может, он просто добрый...

Глава 17. Фаэтоны, трехмачтовый парусник и драка у Интерклуба

Турецкий базар жил своей шумной, крикливой жизнью. Никто не говорил здесь тихим, спокойным голосом. Это было бы смешно — говорить на Турецком базаре тихим голосом. Здесь либо кричали во все горло, как на пожаре, либо шептались, будто на панихиде.

— Э, где ты видал таких перепелок пара за пять рублей?! Вы посмотрите на этого олуха, люди! Он видал таких перепелок пара за пять рублей! Смотрите, смотрите на него, он сумасшедший, как Оришаури!..

— Я иду с тобой на спор, что это был Жорка Хамурдзаки с «Пестеля»! Он еще продал мне сотню английских кованых крючков!

— Да? Ты еще скажи, что это был Пестель с «Жорки Хамурдзаки»?!

— Хорошо, пусть это был Пестель! Зато я могу тебе за очень дешево уступить крючки! Английские! Кованые! Клянусь детьми, только для тебя! ..

Тошке всегда казалось, что кричащие на Турецком базаре люди вот-вот подерутся. Весь базар передерется. Потому что так кричать можно только перед самой дракой.

Но драться никто и не думал. Для этого просто не было никаких причин. Перепелов покупали все же по пять рублей за пару, никого не уводили в сумасшедший дом, и английские кованые крючки, блестящие и тонкие, словно сработанные из серебряной паутины, мирно перекочевывали из одного кармана в другой.

Среди этой беспокойной, размахивающей руками и надрывающей себе горло толпы степенно прохаживались люди, говорящие только шепотом. Время от времени они боком, как крабы, подходили к кому-нибудь, кто, по их мнению, мог оказаться покупателем; отвернувшись в сторону, шептали граммофонными голосами:

— Лезвия «Жиллет»?.. Итальянские чулки?.. Швейные иголки?.. Камни для зажигалок?..

Отвечать было не обязательно. Шептун расценивал молчание как отсутствие интереса к его чулкам и иголкам и шел себе дальше со скучающим видом человека, случайно затесавшегося в эту базарную толчею.