Выбери меня - Юлия Волкова

— То, что Полуянов ведет себя так, как будто бы никогда убитого не знал, не означает, что они действительно не были знакомы, — сказал Барсуков. — Возможно, такое поведение вызвано именно желанием не фигурировать в следствии. Нужно копаться в биографиях Костенко и Полуянова, Андрей. Какой бы объемной эта работа ни была. А как насчет того, что Костенко могли убрать его деловые партнеры? Что-нибудь выяснили об этом элитном доме?

— Здесь еще чище, — удрученно проговорил Мелешко. — Дом находится на балансе муниципального совета. Да, те пенсионеры, которые переселяются в этот дом, отдают свое жилье, как правило, неплохое. Но отдают городу, а не частной лавочке. Все законно, никакого криминала. В качестве директора этого заведения Костенко вряд ли занимался бизнесом. О какой-то другой его деятельности нам пока ничего неизвестно.

— Стало быть, все-таки глухарь… — пробормотал полковник и отодвинул горшочек с остатками солянки. — Так и доложим начальству?

— Имеем право, — вздохнув, сказал Андрей. — Но проклятая ментовская совесть вынуждает меня еще немного поработать.

— Есть какие-то идеи? — вскинул брови полковник.

— Вообще-то… — Мелешко отвел взгляд. — Я собирался обратиться за помощью к вашей дочери. Телевизионное начальство велело ей раскручивать Полуянова в аналитической программе. Глядишь, что-нибудь и выяснится интересное в процессе работы…

— Вот идея, так идея! — недовольно вскричал Барсуков и приготовился даже кулаком по столу ударить, но в последний момент передумал. — И это называется — поработать самому?!

Архивариус у окна снова нервно дернулся, и его круглые, без оправы очки упали прямехонько в стакан с минеральной водой. Что он при этом подумал про ментов родного управления, история умалчивает.

13. На мели мы налима лениво ловили…

Бурковская попросила неделю на подготовку плана, согласно которому Андрей Дмитриевич Полуянов должен был волшебно преобразиться из непривлекательного «дуремара» в обаятельного «буратино». Но она справилась раньше — уже через четыре дня генеральному директору концерна «Гермес» был назначен урок актерского мастерства под руководством пожилого профессора Театральной академии.

Профессор обладал идеальной осанкой, легкой походкой, морщинистым лицом и насмешливым взглядом ярко-голубых глаз из-под густых, аккуратно причесанных бровей. Такой же густой была грива профессора — слегка волнистые, явно уложенные парикмахером каштановые волосы не имели ни намека на седину, ломкость и уж тем более перхоть. Звали профессора Виктором Владимировичем, в академии он руководил кафедрой мастерства актера и был одним из последних ныне здравствующих динозавров данного учебного заведения. Северина наняла его за небольшие деньги — сто долларов в час. Она была готова платить и больше (из кармана Полуянова, разумеется), но профессор согласился на первую предложенную сумму — то ли она казалась ему значительной по сравнению с академической зарплатой, то ли Виктор Владимирович, по выражению Станиславского, любил «искусство в себе» больше, чем «себя в искусстве». Кроме учителя актерского мастерства были приглашены преподаватели сценической речи и пластики, однако начать решили все-таки с мастерства.

Бурковская объяснила профессору задачу, тот немного посмеялся, потом подумал и бодро, хорошо поставленным голосом произнес:

— Ну что же, нет ничего невозможного. Великого актера я из него сделать не обещаю, но «буратино» и даже «арлекина» мы из него совместными усилиями слепим. Он как, не очень обидчивый?

— Даже если и так, не обращайте внимания, — твердо сказала Бурковская. — Он поставил себе цель и ради нее готов переступить через свои привычки и обиды.

— Это радует, — улыбнулся профессор, и они «ударили по рукам».

Если человеку за тридцать, учить его актерским премудростям нелегко. Да что там за тридцать! Виктор Владимирович никогда не брал на свой курс студентов старше восемнадцати. Ведь чем старше человек, тем он менее открыт миру, менее непосредственен, менее пластичен, менее готов выслушивать чужие советы и рекомендации. У взрослого человека ум преобладает над чувствами и эмоциями, он не может, как ребенок, пробежаться по лужам, неожиданно крикнуть «ура» или «ку-ка-ре-ку» или заплакать ни с того ни с сего — даже когда есть причина, он старается держать свои чувства в узде. От этого, считал Виктор Владимирович, и происходят все беды и несчастья человеческие. С возрастом человек обрастает «психофизической скорлупой» — внешней и внутренней формой, которую он сам себе создал, и когда обстоятельства жизни требуют гибкости и пластичности, он не может из нее выбраться, пасует и проигрывает судьбе.

В течение сорока минут первого урока Полуянов упорно подтверждал это убеждение профессора. Первое, самое простое задание — нужно было всего-то широко улыбнуться, раскинуть руки в стороны и радостно поприветствовать профессора и представиться — Андрей Дмитриевич провалил с треском. Он был похож на робота с негнущимися конечностями и маской на том месте, где должно быть лицо. Виктор Владимирович попросил его представить, что он, профессор, чрезвычайно приятен Полуянову, и повторить упражнение. Но и с воображением у Полуянова, видимо, были проблемы — ну никак он не мог искренне обрадоваться профессору! «Интересно, как он с партнерами-то договаривается? — удивился Виктор Владимирович. — Или улыбки, обязательной для американского бизнесмена, для российского не требуется?»

— Хорошо, я мерзкий, отвратительный старикашка, и обрадоваться мне невозможно, — проговорил он, изрядно намучившись. — Тогда сделайте то, что я прошу, глядя на очаровательную Северину Анатольевну.

Пунцовый Полуянов послушно повернулся к Бурковской, раскинул руки, открыл рот пошире, готовясь улыбнуться, напрягся всем телом и — вдруг расхохотался.

Северина оскорбилась, а Виктор Владимирович горестно вздохнул. Он понял, что согласился работать за слишком маленькое вознаграждение. Но так как был человеком внутренне интеллигентным, вслух об этом не сказал.

Он попросил Полуянова проделать еще несколько упражнений, с которыми легко справлялись первокурсники актерского факультета. А именно: изобразить медведя, курочку, уточку, спичечный коробок и мясорубку. Полуянов ужасно покраснел, а затем лицо его покрылось фиолетовыми пятнами. Виктор Владимирович осознал, что, если он хочет заработать, требуется срочно менять методику…

— Он очень неуверен в себе, — говорил профессор Бурковской, когда урок закончился и они прошли в ее кабинет. — Это странно, я полагал, что успешные бизнесмены — уверенные в себе и даже нахальные люди. Я подумаю, что можно сделать, но ничего не гарантирую.

— Он привыкнет, — сдвинув брови, проговорила Бурковская. — Думаю, что наша главная ошибка заключалась сегодня в том, что на занятии присутствовала я. Он стесняется зрителя. Когда он чему-нибудь научится, то перестанет стесняться. Он небезнадежен, потому что очень хочет стать иным.

— Посмотрим, — вздохнул профессор. — Вы знаете, Северина Анатольевна, а я ведь с ним встречался. Когда-то очень давно. Я долго думал и вспоминал, весь урок мучился, а потом вспомнил. Лет семнадцать назад он поступал ко мне на курс. Если не ошибаюсь, провалился на втором туре.

— Андрей Дмитриевич мечтал стать актером?! — поразилась Бурковская. — Вы уверены?

— Несмотря на возраст, у меня отличная зрительная память, — твердо сказал профессор.

— Но как это могло прийти ему в голову? Он же совершенно… — Северина не договорила.

— Да, по меркам актерской профессии он бездарен, — согласился Виктор Владимирович. — Я, кажется, тогда ему так и сказал. Может быть, вы зря пригласили именно меня?

— Но вы — лучший! — воскликнула Северина. — Фирма господина Полуянова не приглашает второсортных специалистов.

— Спасибо! — поклонился польщенный профессор. — Но я, увы, не волшебник… Если через три занятия не произойдет никаких сдвигов, я верну вам деньги.

— В том, что он бездарен, вашей вины нет, — твердо произнесла Бурковская. — Если возможно, не отказывайтесь от него сразу.

Преподавательница сценической речи являла собой полную противоположность интеллигентному Виктору Владимировичу. Это была молодая тетка под два метра ростом, с генеральским басом, огромной рыжей копной на голове и властным выражением почти мужского лица. Наряд ее напоминал костюм наездницы, не доставало разве что хлыста. Северина Бурковская не удивилась бы, если бы он у нее все-таки где-то был припрятан. Звали «наездницу» Ирена Игоревна.

— Вы позволите мне, уважаемый Андрей Дмитриевич, — говорила она презрительным тоном, — называть вас болваном всякий раз, когда в вашей речи будут проскальзывать слова-паразиты, например: «вот», «как бы», «типа», «ну», «так сказать» и «да» в конце предложения?