У свободы цвет неба (СИ) - Аусиньш Эгерт

   Дагрит да Шадо не смолчал.

   - Ты что, хочешь сказать, что намерен сам наказать обидчиков? - хмыкнул он, не скрывая насмешки.

   - Я не закон, чтобы их наказывать, - спокойно ответил Айриль. - Но объяснить им, что не стоит повторять таких визитов, смогу. Я брал уроки у Вейена да Шайни и думаю, что справлюсь с этой задачей.

   Дагрит побагровел и вытаращил глаза.

   - Ты хочешь сказать, что Онтра оплатила тебе практику у старика да Шайни?

   - Я хочу сказать, - светски улыбнулся Айриль, - что маркиз Вейен со мной занимался в зиму перед выпуском, с листопада до весеннего солнцеворота. А все остальное - дело семьи да Юн.

   Вернувшись после заседания в Старый дворец, Полина обнаружила, что Чак лежит, уткнувшись носом в ее постель.

   - Чак, ты здоров? - спросила она.

   - Да, - вздохнул он, - и нет.

   - Что с тобой?

   - Я понял, что ты когда-нибудь уедешь навсегда, к себе за звезды, и я не смогу больше дружить с тобой, - грустно сказал сайни.

   Полина посмотрела ему в мордочку. Вдоль носа легли две заметные мокрые дорожки.

   - Сможешь, - уверенно сказала она. - Не плачь об этом.

   - Но как? - сайни всплеснул лапами, как человек. - Ты же уедешь! А потом и запах твой истает. Как я буду знать, что ты есть?

   - Я оставлю тебе подарки, и у тебя будет что-то, что как бы немного я.

   - Вещи тоже недолго хранят запах, - вздохнул сайни. - Это не поможет.

   - Подарить вещь, конечно, не поможет, - согласилась женщина. - Но есть что-то понадежнее запаха.

   - Что же? - сайни поднял голову и посмотрел на Полину довольно скептически.

   - Музыка, - ответила она. - Все сайни умеют свистеть и гудеть. А я люблю петь. Да, я уеду. Но мои песенки останутся тебе в подарок.

   - Да! Правда! - он обрадовался и даже заплясал на месте, перебирая лапами. - Там, внизу, где огонь, есть китар, я не смогу его принести, но если ты пойдешь туда, то можно играть и петь там.

   - Хорошо, - улыбнулась она. - Спроси энца Жехара, есть ли там кто-то, и если никого нет, мы выйдем.

   Чак убежал, через минуту в дверь заглянул Жехар и сказал:

   - Мистрис, вы можете спуститься в холл, я послежу, чтобы кроме вас там никого не было.

   Китар, сааланская гитара, в зале действительно был. Красивый, странного зеленоватого дерева с ярко-вишневыми вставками и грифом цвета меда. Полина взяла инструмент в руки, пробежала пальцами по струнам, Чак присел у ее ног и превратился в неподвижный столбик со ждущим взглядом. В камине еще горел огонь, рыжие блики плясали на полированных досках пола, и россыпь звонких нот в пустом холле, казалось, добавила тепла воздуху и стенам.

   "На пряничные крыши, на карамельный град, обрушился однажды волшебный снегопад" - вплелись слова в россыпь звуков, и сказка для сайни началась. Энц Жехар сидел на ступенях лестницы на галерею, кажется, с трубкой в зубах, и дожидался, пока его подопечная закончит свое странное занятие. На галерее стоял энц Гайям и слушал так же внимательно, как Чак. Наверное, даже внимательней, ведь он-то знал русский, в отличие от сайни. Сказка закончилась, потом завершилась и мелодия. Сайни, вытянувшись столбиком, бегло просвистел куплет, не допустив ни одной ошибки, и Полина, улыбнувшись, подтвердила:

   - Да, Чак. Именно так.

   Бережно отставив инструмент обратно к стене, она пошла к лестнице на галерею. Энц Жехар учтиво поднялся и развернулся на ступенях, пропуская ее. Энц Гайям исчез за своей дверью до того, как Полина успела подняться на галерею.

   В апартаментах женщина погладила сайни по переносице и сказала:

   - Завтра снова. А сейчас я буду читать.

   - Хорошо, - моргнул довольный Чак. - Я пойду за ужином. - И действительно убежал, насвистывая новую песенку.

   Второй день слушаний по процессу "Озерный край против империи" начался с сюрприза всем собравшимся. Князь Димитри, выйдя к столу Совета, попросил судей быть его свидетелями и, получив их согласие, публично, при всей столичной знати, произнес полное отречение от старых богов, соответствующее всем требованиям Академии. Присутствующие недоумевали, внимая раскатывающимся по залу древним словам клятвы.

   "Сим словом отрекаюсь от старых господ и владык, ведомых и неведомых мне, и всех их дел, и всех даров, известных и неизвестных мне, и всего служения им, совершенного мной явно и тайно, ведомо и неведомо, и всего их искусства, и всей их гордости".

   Когда князь Димитри закончил говорить, по залу пронесся волной общий вздох, вырвавшийся у всех присутствующих одновременно.

   Князь да Гранна, не скрывая своего удивления произошедшим, объявил перерыв в заседании на два часа. Все разошлись по тавернам. За тарелкой сырных оладьев Полина пыталась узнать у изумленного энца Жехара смысл этого ритуала. Он долго размышлял, прежде чем ответить. Потом спросил:

   - Зачем тебе знать это? Это между ним и Академией.

   - У нас в обычае, - легко ответила Полина, - есть похожие свидетельства веры, и я хотела знать, не должна ли я произносить что-то подобное, прежде чем начать говорить.

   - Это дело твоей веры, - ответил ее страж.

   После оладьев принесли фрукты и новый чайник чая, и энц Жехар учил Полину есть какой-то микроананас, распадавшийся на дольки с семенами внутри. Вкус долек был похож на апельсиновый крем. Потом он учил ее сааланской игре с цветными камешками, а она показывала ему, как играть в коробок. Не то чтобы они были сильно рады обществу друг друга, но эти два часа надо было куда-то деть. А раскладывать камни и кидать коробок по столу всяко лучше, чем сидеть, глядя мимо спутника в стену. Наконец, эти два часа, больше похожие на два с половиной, а то и на полных три, закончились, и они вернулись в ратушу.

   Димитри как раз готовился выйти к столу Совета, перелистывая какие-то бумаги. Полина пришла не последней, сразу после нее в зал очень быстро вошла запыхавшаяся Алиса и ее мона, обе розовые от быстрой ходьбы. Как только они заняли места, да Гранна пригласил к столу Димитри.

   Князь говорил так же долго, как Марина Лейшина днем раньше. Его рассказ содержал всю историю его правления краем с дня появления в качестве легата императора и заканчивая прошедшим январем. Когда он рассказывал о первой зиме, Полина заметила, что некоторые из присутствующих в зале начали морщиться и шевелиться, и на лицах этих людей был написан заметный, хотя и очень вежливый, протест. "Партия войны, - поняла она, - думали, что обойдется, и сейчас начнут рассказывать, что все не так страшно и было". А потом остановила себя: "Звезда моя, а мы ведь не дома и не можем знать, что они будут делать, так что остановись-ка на том, что им не нравится услышанное, и давай просто понаблюдаем".

   Димитри тем временем попросил суд выслушать графа да Айгита, да Гранна предложил ему подождать решения, и суд начал совещаться. Совещались они недолго - минут десять, по оценке Полины, - и решили, что слушать будут. Видимо, надеясь сократить выступление графа в последующие дни. Дейвин вышел к столу и в зале стало так тихо, что был слышен шорох бумаги на галерее: журналисты Земли вручную стенографировали процесс. Граф докладывал технические характеристики купола, описывал параметры гнезд фауны, говорил о феноменах в зоне отчуждения вокруг ЛАЭС, потом перешел к теме безлидерного сопротивления. Во время речи князя публика переглядывалась и перешептывалась, а тут подобралась и притихла. Описав общую структуру Сопротивления в крае, граф перешел к их результатам. Некролог получился только немногим менее внушительный, чем у Марины Лейшиной. Но Дейвин не остановился и на этом, а зачитал все преступления погибших, не подлежащих из-за коррупции судебному преследованию до аварии.

   Князь да Гранна уточнил, есть ли у графа да Айгита доказательства сказанного, достаточные для судебной коллегии. Дейвин, помолчав несколько секунд, ответил: "Не с собой, прикажите послать за шкатулкой, или я предоставлю завтра". Да Гранна, поблагодарив его, отпустил на место едва ли не взглядом и произнес, обращаясь к Димитри: "Продолжай, князь". И Димитри продолжил, удивив Полину до онемения и вызвав у Лейшиной понимающую улыбку. Он зачитал документ, который вошел в материалы процесса как "Письмо двадцати". Это письмо написали бывшие вассалы да Шайни, присягнувшие князю как наместнику края. В документе они рассказывали о том, что делали до прибытия легата и как пытались смягчить последствия аварии для города. В конце письма были, конечно, просьбы о прощении к старому маркизу и просьбы учесть их работу как часть возмещения ущерба, нанесенного империей краю. Это письмо подписали да Онгай, да Макай и те немногие прочие, к кому у Сопротивления не было вопросов. Всего подписей было двадцать, и князь огласил все имена.