Последние записки красивых девушек - Линн Уэйнгартен

– Кино – это разговорное слово. Правильнее говорить «фильм» или «лента», то есть пленка, на которую кинокартина снята.

– Да хватит тебе выпендриваться, Эви! – Эшлинг пихает его локтем в бок. – Тоже мне киновод.

Парень закатывает глаза, будто удивляется ее тупости.

– То есть киновед, – уточняет он.

– Нет, ты именно киновод – тебе бы девиц по киношкам водить, – не унимается Эшлинг.

Эван хмурится, но я знаю: он любит, когда его дразнит Эшлинг или любая другая девчонка. Всем нам хочется именно того, чего хочется. Эвану явно не хватает женского внимания, а особенно – внимания Эшлинг. Дело в том, что десять месяцев назад, когда я еще не была с ними знакома, Эшлинг с ним перепихнулась, просто от широты души. Хотя мужской пол не жалует – по большей части. Впрочем, она спала с парнями и похуже, по неведомым ей самой причинам. А Эван тогда был еще девственником и поэтому пребывал в глубокой депрессии, скатывался в черную ямищу без дна. Кроме того, он был тот еще ботан в глубине души (он и сейчас такой же ботаник), да и одевался под стать (тут есть сдвиги в лучшую сторону). Эшлинг оказала ему любезность, потому что очень пожалела парня и надеялась: ему это поможет. И помогло.

Теперь Эван утверждает, что она ему словно старшая сестра. Тот еще извращенец: ведь он до сих пор ее хочет. А говорит так лишь для того, чтобы скрыть, что до сих пор в нее влюблен, хотя ни для кого из нас это не секрет.

Джун смотрит на них и улыбается, осторожно поддерживает разговор, так крольчонок выпрыгивает из-под кушетки.

– Ну, давай, Джей, скажи, на чьей ты стороне? – спрашивает Эван.

Джун смотрит то на него, то на Эшлинг, и говорит:

– Извини, приятель, но на этот раз я за дам.

Джун улыбается. И я тоже: знаю, так она говорит, когда на моей стороне.

Себастьян, как и всегда, молча наблюдает. Только на этот раз у него другой взгляд, не безучастный, а заинтересованный. Его глаза скользят по коже Джун – никогда не видела, чтобы он так на кого-нибудь смотрел. Я видела, как двуногие обалденной красоты, любого пола и размера бросались на него, а он хоть бы хны. Ноль эмоций. Нет, серьезно, он никогда ни на кого не западает. И никогда не улыбается. Себ и сейчас не улыбается. Но я впервые вижу, чтобы он так на кого-то смотрел.

«Ага! – думаю я. – Это не просто так».

А Джун, по обыкновению, ничего не замечает. Только если я скажу, она поймет, что к чему. Ведь это я сказала ей про Райана, когда он наблюдал за нами, а мы с ней шли на встречу с каким-то парнем, чьего имени я теперь не вспомню, который должен был нас отвезти хрен знает куда. Райан таращился на нас, на нее, следил за каждым ее движением. Я тогда взяла и шлепнула ее по заднице. «Знаешь за что? – спросила я, кивнув в ту сторону, где Райан все глазел на нас с открытым ртом. – Это он хотел бы быть на моем месте», – сказала я ей. Думала, это будет наша шутка – конечно же, он ей не понравится. Да кто он такой? Никто. Манекен из мяса, скульптура человека, вылепленная из мясного фарша. Но у нее дыхание сперло, что меня поразило. «Подожди, ты это про Райана Фиске?» И она слегка покраснела. Я думала об этом много раз, ведь к тому времени считала: знаю свою подругу настолько хорошо, что сюрпризы не предвидятся. Но люди, кем бы они ни были, могут удивлять. И все, что случилось между нами потом, меня тоже удивило.

Когда я думаю о нем – о его самодовольной физиономии, такой пресно-смазливой, хотя он не заслуживает того, чтобы быть красивым; думаю о том, что сдуру наворотила, как он нас чуть не разрушил – у меня руки сжимаются в кулаки. Словно мои руки – мешки с завязками, и кто-то тянет за веревку изо всей силы, так что ногти впиваются в ладони, и мне больно. Остановиться трудно. Знаю, что мне сейчас делать, как это поправить и что должно случиться.

– Джуни? – окликаю я. Она поднимает глаза и улыбается. – Пойдем со мной на кухню. – Она быстро встает. Как просто вернуться в то состояние – мы вдвоем против всех. Замечаю взгляд Эшлинг. Ревнует, но пытается это скрыть.

– Все секретничаете? – говорит Эшлинг, стараясь придать голосу непринужденный шутливый тон. Чувствую, что Себастьян не сводит с Джун глаз, я чувствую это, словно ее кожа – моя. И впервые в жизни не говорю ей о том, что увидела.

Глава 31

Джун

– Мне жаль, что он оказался таким дерьмом, – говорит мне Делия на кухне. А когда замечает мой озадаченный вид, хохочет – своим звонким заразительным смехом, слыша который я всегда гордилась тем, что сделала, даже если всего лишь стояла столбом и ничегошеньки не понимала.

– Ну что, выходит, проехали? – продолжает она. – Бедный Шницель, как быстро его забыли!

Тогда я понимаю, что речь о Райане, хотя Делия называла его так давным-давно, когда он для меня еще ничего не значил, а она была всем. Она окрестила его Шницелем, и прозвище это к нему пристало, ведь я еще не знала Райана, а оно пристало, и так мы его между собой и называли, когда мы подразумевало меня и Делию, а до другого мы (меня и Райана) было еще очень далеко. Когда мы с Райаном уже были вместе, довольно часто, даже после того, как перестали общаться с Делией, я иногда бросала на него взгляд и думала: «Шницель», – как будто она стояла рядом и шептала мне на ухо. А как-то раз я даже невольно рассмеялась.

Хочу убедить себя, что забыла про Райана, потому что все это сейчас значит для меня намного больше, чем он значил когда бы то ни было. Но на каком-то уровне уже далеко запрятала все мысли о нем. У меня есть такая способность – не замечать неприятные вещи, хотя бы какое-то время… Впрочем, можно ли это считать способностью?

– Скатертью дорожка, Шницель! – говорю я, сделав над собой усилие. Стараюсь, чтобы тон у меня был такой же непринужденный, как у Делии. Но сейчас, когда мы разговариваем о нем, в груди что-то поднимается и душит меня. Черт бы тебя побрал, Райан.

Она наклоняется и берет мое лицо в свои ладони, так нежно.

– Давно надо было сказать тебе, какое он на самом деле дерьмо.

Думаю о Райане, которого, как я полагала, хорошо знала, а еще о том, что постоянно чувствовала – все так ненадежно и хрупко, – но в то же время считала: дело только во мне и в моей семье. И такие мысли казались даже утешительными: ведь можно было не воспринимать серьезно свои опасения. А зря.

– Почему ты мне не сказала? Почему не… – умолкаю и качаю головой. Знаю ответ. Я не заслужила это знать.

– Когда поняла, что ухожу и это мой последний шанс, то попыталась тебе сказать.

Я киваю.

Испытываю одновременно стыд и благодарность. Потом думаю о Райане и его красивом лице. О том, что чувствовала, когда он меня обнимает. И внезапно с болью понимаю: а может, всего, что у меня с ним было, на самом деле и не существовало вовсе. Поднимаю глаза на Делию. Она пристально смотрит на меня, и ее прекрасные глаза сияют.

– Он не стоит этого, – говорит она и осторожно приподнимает уголки моих губ большими пальцами. – Не переживай из-за этого куска фарша.

Но меня что-то гложет. И слова выскакивают против моей воли:

– А в ту ночь… у него дома, когда мы играли в эту дурацкую игру, и все такое… – Я качаю головой. Как могу спрашивать об этом после всего, что случилось? Все это было тысячу лет назад, как будто в сказке не про нас. – Извини. Не будем об этом.

– Нет, все в порядке. Ты хочешь знать, что было, когда ты вышла из гостиной.

Молча киваю. Сколько раз я думала об этом, представляла себе ночами, хотя и не хотела этого. Иногда скучала по ней, иногда по нему. Думала об этом, потому что не могла не думать. Но была уверена, что никогда не узнаю всей правды.

В глазах Делии вижу что-то такое, чего еще никогда не видела.

– А было вот что. – Она смотрит на меня, нет, этого быть не может, смотрит так, словно напугана. Снова берет мое лицо в свои ладони – такие теплые, мягкие и нежные. Мне кажется, я чувствую ее пульс, а может, это мой? В полутемной кухне зрачки ее глаз кажутся огромными. Потом она придвигается ко мне, чтобы рассказать, что тогда произошло, что сделал Райан, что она сделала в ответ.

Но вместо этого Делия прижимает свои губы к моим.

Такого еще никогда не случалось. Или происходило миллион раз с тех пор, как мы встретились. Нет, это впервые. И она держит меня, наши губы соприкасаются, и у нее они такие теплые и мягкие. Наши сердца стучат, не могу понять, где чье, ее ладони на моем лице, ее губы на моих губах, ее сердце у меня в груди.

– Я тогда была Райаном, – тихо говорит она. – А ты была мной. – Она отстраняется. – Вот видишь, – ее глаза не отпускают мои, – ничего особенного.

Не могу говорить, не могу двигаться. И тогда она чуть заметно улыбается, а потом все лицо ее расцветает улыбкой. Она снова наклоняется ко мне, чмокает в щеку и шепчет:

– Правда, Джуни, ничего особенного.

Потом поворачивается и не спеша идет в гостиную. А я стою на ватных ногах, сердце бухает в ребра, и лишь через несколько минут снова могу дышать и двигаться.