На службе у олигарха - Анатолий Афанасьев

— Тебе помочь, Митенька? — заботливо прошептала.

— А ты хочешь?

— Я всегда хочу, я же изменённая. От меня не зависит. У «матрёшек» психика функциональная. Заводимся с пол-оборота.

— И тебе всё равно с кем?

Дикий выскочил вопросец, но Даша ответила без раздумий:

— Я себя за это презираю.

— Ага, понятно. — С тяжким ощущением, что с ним происходит что-то противоестественное, противоречащее здравому смыслу, Митя выпал из реальности, отключился.

Проснулся — и в первое мгновение показалось, что продолжается сон, как это бывает при передозировке «экстези». Весь дом — стены, потолок, пол — светился, точнее, был пронизан розовым излучением, и слегка вибрировал, как лодка на тихой волне. Даша ровно дышала, глаза закрыты, грудь мерно вздымалась и опускалась. Но кроме них в комнате было ещё одно живое существо: благообразный старец с белой бородой согнулся на стуле рядом с кроватью и смотрел на него, чуть склонив голову, подслеповато щурясь. Он был удивительно похож на Николая-угодника на иконе. Митя попытался сесть, но тело не слушалось. Как ни чудно, страха он не испытывал, одно только любопытство. И тоска вдруг отступила, грудь наполнилась чистым, свежим дыханием.

— Здравствуйте, — поздоровался Митя. — Это, наверное, ваш дом? Извините, что мы без спросу завалились.

Старец ответил не сразу, пожевал губами и забавно чесанул затылок длинными, как у пианиста, пальцами.

— Нельзя сказать, что дом мой, — ответил глухо и с некоторым напряжением. — Всеобщий. Кого впустит, тот и жилец.

— Почему его не разрушили?

— Дом появился позже, когда ушли окаянные.

— Дедушка, можно спросить, кто вы такой?

— Можно, почему нет. Зовут меня дед Савелий, я в здешних местах вроде соглядатая. Приставлен для охраны реликвий.

— Кем приставлен, дедушка?

— То нам неведомо… — Чем-то вопрос старику не понравился, он насупился, но тут же лицо смягчилось, вокруг глаз побежали озорные лучики. — Больно ты, Димитрий, говорливый для мутанта.

— Откуда вы знаете моё имя?

— Какой тут секрет, ежели положено напутствие тебе дать.

Розовое свечение в доме мерцало, голова у Мити кружилась. Глянул на Дашу: по-прежнему спит беспробудным сном, а ведь они разговаривают громко, не таясь.

— Какое напутствие, дедушка Савелий?

— Такое напутствие, чтобы знал, куда идёшь и зачем.

— А вы знаете?

— Я-то, может, знаю, да сперва хотел тебя послушать, Димитрий.

Митя ещё раз попробовал привстать, но опять неудачно. У него мелькнула мысль, что всё это могло быть лишь изощрённой формой допроса с помощью направленной галлюцинации. Метод современный, отработанный во многих странах при проведении гуманитарных операций. Митя, естественно, о нём слышал, но в России он применялся редко из-за дороговизны. Руссиян обычно допрашивали либо через «Уникум», либо дедовскими способами, используя обыкновенные пытки.

— Нет, Димитрий, об этом не беспокойся. — Старик перестал чесаться, вместо этого начал заботливо оглаживать пушистую, как снег, бородёнку. — Я не из тех, кто за тобой гонится.

— Зачем тогда допытываетесь?

— Не так уразумел, Димитрий. О твоём задании нам всё известно. Несёшь кудеснице весточку от Димыча, мы это одобряем. Но надобно убедиться, тот ли ты посредник, какой нам нужен.

— Кому это — вам?

— Не спеши, Димитрий, всё узнаешь в положенный срок. Сейчас некогда калякать по-пустому. Ответь на самый простой вопрос: как понимаешь суть быстротекущей жизни, а также смысл происходящих в мире перемен?

— Извини, дедушка Савелий, никогда об этом не думал. Некогда было. Двадцать лет, как всякий руссиянин, от смертушки спасаюсь, какой уж тут смысл.

— Верю, — чему-то обрадовался старец, — так и должен отвечать. А помышлял ли ты когда-нибудь, Димитрий, что ты не вошик, а человек, сотворенный по образу и подобию?

— Какой же я человек?

Митя почувствовал раздражение не столько от никчёмного разговора с таинственным стариком, взявшимся невесть откуда, сколько оттого, что никак не мог овладеть своим телом. Он давно привык к разным видам насилия, умел перемогаться и терпеть, но внезапная недвижимость, паралич мышц казались почему-то особенно унизительными. Похоже, стойкое душевное просветление влекло за собой всё новые нюансы, и сейчас в тонких структурах психики возродилось то, что прежде называлось самолюбием. Знобящее и неприятное ощущение.

— Какой я человек, — повторил он уныло, — когда меня все гонят, плюют в рожу, издеваются кто как хочет, а я никому не могу дать сдачи? Истопник — вот человек, а не я.

— Ты хотел бы стать таким, как Димыч?

— Такими, как он, не становятся, ими рождаются.

— Тоже верно. — Старец расцвёл в улыбке, из глаз пролились голубые лучи, под стать мерцанию стен. — Только, Димитрий, каждый на своём месте хорош, коли помнит отца с матушкой.

— Человек! — Митя завёлся, талдычил своё. — Какой я человек, если ты меня к кровати пригвоздил и я пошевелиться не могу? Вошик и есть. Зайчонок ушастый. Лягушка препарированная. Вот и всё подобие.

— Преодолей, — посоветовал старец. — Возьми и преодолей.

— Как? Против лома нет приёма. У меня вдобавок все лампочки закоротило. Отпусти, дедушка, не терзай понапрасну.

— Сам себя отпусти. Соберись и отпусти. Отмычка в тебе самом.

— В каком, интересно, месте? В ж…, что ли?

— Сообрази, Димитрий. Докажи, что можешь. На тебе печать проставлена. Сорви её. Всегда помни: враг твой лишь внутри тебя.

От тёмных слов старца на Митю обрушилось прозрение, как ком снега с крыши. Он скосил глаза на спящую «матрёшку» и мысленно со всей силой отчаяния позвал: «Проснись, Дашка, проснись! Помоги, девушка. Одолжи свою силу».

Даша услышала. Резко повернулась на бок. Смотрела не мигая с изумлением.

— Что с тобой, Митенька? У тебя что-то болит?

С треском лопнула в груди зудящая жилка, и Митя почувствовал, что свободен. Вот оно! «У тебя что-то болит?» Сколько жил, не слышал таких слов и сам их никому не говорил. Кого нынче волнует боль ближнего?

Митя сладко потянулся и положил руку на Дашино плечо.

Дом потух, розовое мерцание исчезло, старец испарился, словно привиделся. Лишь белая бородёнка осыпалась на стекле рассветными бликами. Но не привиделся, нет. Старец беседовал с ним. А о чём, сразу и не вспомнишь.

— Что с тобой, что, Митенька? — настаивала Даша, подвигаясь ближе, опаляя кожу своим жаром.

— Ничего, — нехотя отозвался Митя. — Спишь крепко, гостя проспала.

— Какого гостя, Митенька? — Даша испуганно обернулась.

— Старик бродячий заходил, на Николу-угодника похожий. Потолковали о том о сём. Он загадки загадывал, а я блеял, как овца.

Изменённые, а Даша одна из них, не страшатся безумия, оно всегда рядом, но девушка жалостливо хлюпнула носом.

— Может, сон снился плохой?

Митя догадался, о чём она думает, но ему вдруг всё стало безразлично. Её рыжие космы жгли висок, призывно кривился припухший рот. Митя со стоном прижался к ней, сдавил руками податливое тельце и укатился в обморочную негу…

На четвёртый день пути, перебравшись вплавь через чёрную реку с вонючей водой, наткнулись на одичавших. Отдувались, отряхивались на берегу от плотных ртутных капель, когда из прибрежных зарослей с разных сторон выкатилась целая орда кривоногих волосатых существ, кое-как прикрытых по чреслам звериными шкурами, и с ужасными воплями накинулась на них. Митя сопротивлялся отчаянно, сломал две-три скулы, кому-то выбил глаз, одному, особо азартному, захватив в горсть, раздавил тугую мошонку и смирился, лишь когда на него верхом, прижав к земле, уселись сразу четверо полудурков.

— Свои мы, свои, — хрипел Митя, харкая кровью, пытаясь разглядеть хоть одну разумную морду. — Не убивайте, пожалеете.

— Свои давно в могилах, — отозвался вязкий голос, и Митя обрадовался, услышав человеческую речь.

По лесам и угодьям бывшей империи шатались толпы переродившихся недобитых аборигенов, среди них было много всяких и разных, но самые опасные и беспощадные были те, кто разучился говорить. Об этом Митю предупреждал, напутствуя в дорогу, Димыч. Дал и несколько советов, как вести себя при столкновении. Одичавшие не были мутантами в привычном значении слова, то есть не проходили цивилизованную обработку в гуманитарных пунктах, и все первичные инстинкты утратили естественным путём, от непомерных лишений и тотального отравления ядохимикатами. В животном мире им не было аналогов. В отличие от нормальных мутантов одичавшие соплеменники ничего не боялись и ненавидели лютой ненавистью всех, в том числе и себе подобных. Поладить с ними можно было единственным способом: телепатически внушить, что находишься на ступеньку ниже, чем они, хотя в действительности таких ступенек уже не было. В научном смысле одичавшие являли собой последнюю степень вырождения мыслящей протоплазмы.