Русофобия 2.0: болезнь или оружие Запада? - Джульетто Кьеза

Думаю, большая часть российской интеллигенции нередко считает себя неотъемлемой частью «эксклюзивного европейского салона». Приходится констатировать, что в истории России весьма значительная часть «интеллигенции» неоднократно оказывалась в ситуации полного отрыва от собственного народа, не разделяя его глубинных устремлений и духовных ценностей. Именно эта позиция «интеллигенции» в мрачные годы сталинизма получила клеймо «космополитизма». Однако в те дни космополитизм был в антагонистическом противоречии «пролетарскому интернационализму» с его страстной проповедью классовой борьбы. Теперь же не наблюдается даже признаков классовых столкновений, но налицо отказ от самой идеи русской нации и русского народа.

Отсутствие интереса и безразличие к собственной стране многолики. Одни полагают, будто единственный вопрос, который должен быть решен раз и навсегда, – это порвать с семьюдесятью годами коммунизма и вернуться обратно в точку, где большевистская революция будто бы прервала «нормальный» ход истории. Другие уверены в том, что вопрос гораздо сложнее и радикальнее, и что заключается он не только в необходимости избавиться от наследия трех поколений выросших в «коммунистическом ярме», но и от всех четырех предыдущих веков имперской истории. Таким образом, получается, что было бы лучше, если бы русского народа просто никогда не существовало.

После 1991 года русский народ был сбит с толку трагедией, лишившей его идентичности. Тогда «демократически» настроенные интеллектуалы, получившие образование в бывшем Советском Союзе, взялись объяснять русскому народу, что этой идентичности у него никогда не было, да и быть не могло. Точнее говоря, идентичность его была «ошибочной». Практически все попытки сформировать его идентичность, к которой он был бы полностью адаптирован, бесповоротно удаляли русский народ от человечества в целом. Но еще хуже то, что на пути восстановления системы общечеловеческих ценностей русских неизбежно ждет процесс жесточайшей «ломки».

Не случайно в 1990-х годах именно в либеральных и прозападных кругах вытащили из архивной пыли высказывание Маркса о России: «Колыбелью Московии было кровавое болото монгольского рабства, а не суровая слава эпохи норманнов. А современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия… Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала виртуозом в искусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином»[86]. Эта цитата удивительно похожа на высказывания Джорджа Кеннана, так что можно предположить, что мы имеем дело с концептуальным плагиатом. Может статься, Джордж Кеннан самым пошлым образом скопировал слова Карла Маркса или не знал, что сам является латентным марксистом.

Два западноевропейца, стоящие на идеологически диаметральных полюсах, с разницей в сто лет высказываются о России хуже некуда. Но прежде Маркса и Кеннана над этим вопросом потрудились и выдающиеся российские интеллектуалы, высказывавшиеся столь же безапелляционно. Например, Чаадаев: «Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода… С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь».

В данной филиппике Чаадаева есть определенная актуальность. Правда, здесь мыслитель ведет разговор об «универсальном» образовании человечества, какого в действительности никогда и нигде не было. Поэтому он и подменяет универсальные смыслы термином «западное образование» – это единственное, что он знает и чем восхищается. Отсюда становится видно, что Чаадаев отождествляет понятия «универсальное» и «западное». Но главное – самый известный из его выводов. В принципе, он отрицает все сказанное прежде и делает свое высказывание относительным. На практике же он переворачивает с головы на ноги свое же порицание русских: «Народы – в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно сказать, некоторым образом – народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок»[87].

В данном отрывке филигранно совмещены две почти полярные коннотации[88], однако, как это ни парадоксально, совпадающие своими негативными семантическими полями. С одной стороны, речь идет об исключительном характере русского народа, с его чувством неполноценности и неадекватности. С другой – говорится о том, что тот же народ – универсальный и «вселенский» ввиду стоящей перед ним задачи. Он обязан преподать миру какой-то урок, обещающий быть ужасным. Русский народ, в отличие от всех остальных народов, является особенным. У него есть некий долг перед остальным миром, причем долг этот трагический и вселенский. Русские свидетельствуют перед другими народами, что Россия – попутчик, очень интересный и важный, но он не всегда бывает «славным малым». Русский народ призван пробуждать смятение во всем остальном мире.

Правда если вчитаться в Чаадаева внимательнее, то становится заметно, что он относится с презрением не столько к народу, которым он, впрочем, нимало не интересуется и о котором он практически ничего не знает, сколько к русским интеллектуалам, являющимся его поводырями. Этот его диагноз, будучи применен к историческому моменту краха коммунизма, предстает перед нами в качестве истинного пророчества. В момент краха были сброшены маски и выявилось предательство духовных руководителей в отношении собственного народа и своей страны. Именно в этот момент советская «интеллигенция» переродилась в либеральную и с удвоенной энергией принялась культивировать иллюзию, будто она в состоянии усвоить «прогресс европейских народов» в один присест, даже не удосужившись поинтересоваться, а какой ценой Европа добилась этого прогресса?

Неизбежно вспоминается та лихорадочная торопливость, с какой советские экономисты на последнем этапе перестройки мечтали провести реформы за какие-нибудь «пятьсот дней». Еще более красноречиво выглядит упорная иллюзия, над которой почти вся советская «интеллигенция» билась из последних сил, чтобы построить западную демократию в России в то время, как сама эта западная демократия уже испускала дух. Они испытывали острое желание заложить наконец в России основы капиталистического рынка.

Выйдя из пеленок коммунистического этатизма, советские «демократы», все до единого, были преисполнены решимости расквитаться с КПСС. Их терзала жажда потребления. Они испытывали любовь к «Макдоналдсу», мечтали покупать товары, сделанные в Италии, и смотреть голливудские блокбастеры. Они даже не понимали, что западный суперэтатизм давно подменил собой рынок и изгнал из своих чертогов последние крохи демократической власти.

Одновременно с этой единодушной иллюзией бывших советских «интеллигентов» Александр Зиновьев, находившийся практически в полной изоляции, предупреждал, что коммунистический этатизм по сравнению с западным этатизмом кажется любительским спектаклем. Всякому, кто еще не был загипнотизирован зарубежными крысоловами, этот факт был отчетливо виден. Тем не менее у большинства населения СССР пелена так и не спала с глаз. За оградой райского сада капиталистический эдем все еще выглядел землей обетованной.

Каждый раз, когда российские демократы оказывались на Западе (в годы перестройки они уже стали «выездными»), они встречались с западными коммунистами, социалистами и социал-демократами, которые, вместо того чтобы предупредить «товарищей» о грядущей опасности, превозносили блага рынка и демократии. К несчастью, все левые силы Европы тоже находились в плену иллюзий. Все это напоминало ситуацию, когда слепой просит другого слепого помочь ему перейти через дорогу. Таким образом, мы стали свидетелями одновременного перехода в рыночный лагерь как европейских интеллектуалов из числа социал-демократов, так и демократов из числа советской «интеллигенции». Правда, последние на практике никогда не горели желанием слиться в экстазе с западными интеллектуалами. Не только слово «коммунизм», но даже слово «социализм» вызывало у них приступ тошноты.