Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может быть, так бывает со всеми премьер-министрами? Маргарет Тэтчер утверждала, что она спит всего четыре часа в день. У Черчилля хотя бы было оправдание: Британия находилась в состоянии войны и национального кризиса. Он понимал, что у него нет времени прогуливаться по саду Букингемского дворца, наслаждаясь поразительно теплой погодой, когда на каждом заседании обсуждается возможность вторжения врага на британскую землю. Но никто не спешил восхвалять его за образцовую работоспособность. Новый премьер-министр слышал одни лишь жалобы и крики недовольства. Поскольку персонал офиса премьер-министра официально перешел в подчинение Черчилля, главный личный секретарь Чемберлена, Джок Колвилл, который позже стал одним из самых доверенных его помощников, отмечал «некую болезненную атмосферу в доме № 10, возникшую из-за разительного контраста между устойчивостью привычек прежнего премьера и непоследовательностью Уинстона. Полагаю, нам придется к этому привыкать, но перспектива постоянно работать до глубокой ночи – до двух часов, а то и позже – весьма угнетает»[167].
Несмотря на то что ложился Черчилль очень поздно, вставал он относительно рано, хотя часто начинал заниматься делами еще в постели. Он никогда не церемонился и мог курить сигары, еще не поднявшись. Начальник оперативного отдела, сэр Джон Синклер, вспоминал, как «ранним утром [в 7 утра] у него [Черчилля] сильно бурчало в животе. Когда живот его перестал колыхаться, я положил карту прямо на живот и рассказал, как британские войска действуют по плану Д»[168]. Такое поведение было характерно для Уинстона – и персоналу Чартвелла это было прекрасно известно.
Чтобы сохранять работоспособность до глубокой ночи, Черчилль обязательно спал два часа после обеда, а затем принимал горячую ванну (вторую за день) в семь вечера. Как пишет биограф Клементины, Соня Пернелл, «ванну наполняли на две трети и нагревали до 98 градусов (36,7 по Цельсию), а когда он погружался в нее, температуру постепенно доводили до 104 градусов (40 по Цельсию)… ему не нравилось расходовать воду, но он любил прыгать в ванну: дело опасное, потому что галлоны выплеснувшейся воды просачивались вниз, в гардеробную, на верхнюю одежду гостей и посетителей»[169]. Черчилль энергично тер себя щеткой и диктовал тексты речей и официальных документов секретарю, неловко примостившемуся за дверью. Бывшая секретарша, Чипс Геммелл, вспоминала, как ее вызвали к дверям ванной. Она подошла и осторожно кашлянула, обозначая свое присутствие. Черчилль крикнул из ванной: «Не входите!» Секретарша осталась «стоять снаружи и слушать все эти замечательные банные звуки, представляя, как он выжимает губку над головой и плещет водой на „нижние регионы“. Он периодически кричал: „Не уходите!“ – и я отвечала: „Нет, нет, я здесь!“ Банные звуки продолжались, а порой… оказывалось, что я вовсе не нужна, и он забыл, что хотел сказать»[170]. Биограф Черчилля Рой Дженкинс отмечал, что «в нем было что-то от дельфина, то есть одним из самых ценимых им физических наслаждений, уступающим только алкоголю, была возможность погрузиться либо в горячую ванну, либо в теплое море»[171].
Выбравшись из своей любимой ванны, Черчилль, ничего не стесняясь, мог пройтись по коридорам, соединяющим Адмиралтейство с домом № 10 по Даунинг-стрит. Его дочь, Мэри Сомс, вспоминала, как он «в банном халате, словно римский император, направлялся из ванной через большой коридор в свою спальню, и вода текла с него ручьем»[172]. Горничные считали, что им повезло, если Черчилль все же воспользовался полотенцем. Расслабляясь в любимом Чартвелле, Черчилль частенько расхаживал нагишом. Как пишет Пернелл, «после его омовений камердинер вытирал его насухо, после чего он категорически отказывался надевать халат или ночную рубашку. Если ему нужно было зайти в другую комнату, он отправлялся туда нагишом. Новые слуги были шокированы видом обнаженного розовотелого, массивного джентльмена с покатыми плечами, который, направляясь к ним, кричал: „Проходите, проходите! Не смотрите!“»[173] О том же вспоминала другая секретарша Черчилля, Элизабет Гиллиатт. Черчилль кричал из своей комнаты: «Я выхожу в самом естественном своем виде, и вам лучше это увидеть!»[174] После этого секретарши разбегались по коридорам с такой скоростью, какую только позволяли их каблуки.
Когда же Черчилль все же соизволял одеться, то армия и флот получали заоблачные счета. Уинстон требовал для себя только лучшего бледно-розового шелкового нижнего белья, утверждая, что ничего другого его нежная кожа не выдержит. Один из личных секретарей Уинстона, Джок Колвилл, вспоминал, что в этом белье Черчилль напоминал «довольно симпатичную свинку»[175]. Шелковые жилеты дополнялись столь же роскошными шелковыми халатами, расшитыми драконами и цветами. Слухи о его изысканных вкусах и эксцентричных привычках дошли даже до Берлина. Йозеф Геббельс записал в дневнике: «О Черчилле сообщают, что он слишком много пьет и носит шелковое белье. Документы он диктует прямо в ванной или полураздетым. Эта удивительная картина очень повеселила фюрера»[176].
Черчилля не волновало, что над ним смеются нацисты: когда враг тебя недооценивает, это хорошо. А те, кто хорошо его знал, понимали, что он не алкоголик. Он пил спиртное так долго, что мог выпить очень много, не пьянея. Срывы случались крайне редко. Когда его спрашивали, как ему удается так много пить в течение дня, он отвечал коротко и емко: «Практика!»
Сколько же обычно пил Черчилль?
Первый стакан виски, сильно разведенного содовой, он выпивал примерно через час после утренней яичницы с беконом. Во время войны столь нелюбимое им сгущенное молоко было настолько густым, что он перестал пить чай за завтраком, заменив его бокалом сладкого немецкого белого вина – но это не отменяло традиционного стакана виски. За обедом он выпивал бутылку шампанского Pol Roger, вторую – за ужином. Перед
