Артемий Волынский - Игорь Курукин

Первый манифест нового царствования извещал о вступлении на престол Екатерины по воле самого Петра, «понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу и великую государыню нашу императрицу… за ее к российскому государству мужественные труды». Но в созданной трудом всей жизни реформатора системе не оказалось ни четких правовых норм, ни достаточно авторитетных учреждений, чтобы обеспечить законную преемственность власти; на первый план выходило личное начало, пресловутая «сила персон», доказательством которой стало пребывание «подлородной чужеземки» на российском троне. В России началась «эпоха дворцовых переворотов».

Обретение власти не сделало домохозяйку государственной деятельницей, несмотря на внешний блеск и торжество. Новая правительница могла поддержать разговор на немецком языке, усвоила внешние повадки сановного величия и некоторые (весьма скромные) представления о стоявших перед страной проблемах, но всерьез руководить государственными делами была просто не в состоянии.

Отбыв положенный траур, стареющая императрица стремилась наверстать упущенное время с помощью фаворитов, нарядов, праздников и прочих увеселений, не всегда отличавшихся изысканностью вкуса. Саксонский посол Иоганн Лефорт с некоторым удивлением передавал свои петербургские впечатления: «Я рискую прослыть лгуном, когда описываю образ жизни русского двора. Кто бы мог подумать, что он целую ночь проводит в ужасном пьянстве и расходится, это уж самое раннее, в пять или семь часов утра».

Придворные «журналы» за 1725—1726 годы подтверждают «полуночный» образ жизни императрицы. По петровской традиции она еще посещала верфи, госпитали и выезжала на пожары, но большую часть «рабочего времени» посвящала прогулкам «в огороде в летнем дому», в других резиденциях и по улицам столицы и регулярным застольным «забавам» и «трактованиям».

Екатерина обещала «дела, зачатые трудами императора, с помощью Божией совершить» и по мере возможностей следовала этой программе. Она утвердила уже рассмотренные Петром штаты государственных учреждений, отправила в далекое путешествие экспедицию капитан-командора Витуса Беринга, дала аудиенцию первым российским академикам. В новой столице продолжалось мощение улиц, а на «Першпективной дороге» (будущем Невском проспекте) были поставлены первые скамейки для отдыха прохожих. Новые указы запрещали даже отставным дворянам под страхом штрафа и битья батогами ходить «с бородами и в старинном платье» и предписывали бороду «подстригать ножницами до плоти в каждую неделю по дважды». На русскую службу по-прежнему охотно принимались иностранцы. И всё же личная инициатива Екатерины нередко представляла собой не более чем карикатуру на замыслы ее супруга. Знаменитые ассамблеи из средства обучения светскому обхождению и места делового общения превращались в разгульные вечеринки для узкого круга придворных; выдвижение талантливых и умелых помощников — в пожалования новым фаворитам и крестьянской родне императрицы: ее братья Карл и Фридрих Скавронские стали в 1727 году графами Российской империи.

Для решения важнейших государственных проблем в 1726 году при особе императрицы был образован Верховный тайный совет; в него вошли А.Д. Меншиков, П.А. Толстой, Г.И. Головкин, Ф.М. Апраксин, А.И. Остерман и представитель «оппозиции» князь Д.М. Голицын. В том же году Екатерина несколько раз посетила его заседания, но с декабря и до конца царствования больше там не появлялась — появился указ от 4 августа 1726 года о действительности распоряжений за подписями всех членов совета, который был необходим для нормальной работы государственной машины.

Екатерина контролировала его через Императорский кабинет — личную канцелярию во главе с опытным бюрократом А.В. Макаровым. Кабинет получал с мест необходимую информацию от послов, губернаторов и военного командования и общался с советом от имени Екатерины. Оттуда же выходили ее именные указы, касавшиеся прежде всего пожалований чинами и «деревнями», увольнений и назначений; в этих случаях Екатерина иногда отстаивала свое право поступать вопреки мнению министров.

Остававшийся на краю империи Волынский только с оказией мог узнавать о происходивших в столице переменах. Они его не слишком радовали. Императрица ему всегда благоволила, а теперь он оказался вдали от двора, царских милостей и большой политики. И это в решающий момент, когда началась «великая перемена чинам» военным и штатским — в иной день Екатерина подписывала до сотни новых патентов! Многие знакомые губернатора стали большими людьми: Макаров — тайным советником, Остерман — действительным тайным советником и вице-канцлером; он же оставался полковником в степной глуши и с риском для жизни выполнял решения столичных министров.

Надежда, однако, оставалась. Если к императрице не пробиться, то можно напомнить о себе через ее дочь Елизавету, которая к тому же подписывала за неграмотную мать государственные бумаги. Кажется, 35-летний мужественный и бойкий кавалер успел запомниться принцессе — и в ноябре 1724 года Артемий Петрович уже благодарит ее из Царицына за присланные с оказией ленты «бабенке моей с девчонкою» и просит шестнадцатилетнюю барышню о «материнской милости», как саму императрицу. Другое его послание написано просто с блеском:

«Всемилостивейшая государыня цесаревна Елисавета Петровна. Ваше высочество пространным моим рабским утруждать не смею, токмо всеподданнейше прошу, о чем вашему высочеству подноситель сего капитан Лопухин будет доносить, милостивейше выслушать и показать над нами бедными божескую милость милостивейшим предстательством к ея императорскому величеству всемилостивейшей государыне: понеже уже, государыня, пришла на меня конечная гибель, и хотя бы по светскому разсуждению и надлежало выбрать себе из двух одно зло, которое полегче (когда обоих миновать нельзя), но токмо не ведаю, которое зло мое в Сенате меньше поставят; то ли, что я, видев то, из чего будет не токмо повреждение интересу, но и пакости государству, а я все то оставлю (да поеду в Астрахань, где важнаго за мною ни одного дела нет, и ничто и без меня оставлено не будет), или то, чтоб я преслушал указ и в Астрахань не поехал.

И тако разсуждая, по истине, государыня, я уже без ума стал, а о протчих моих бедствах уже и упоминать не смею, дабы тем не утрудить. Того ради, всемилостивейшая государыня, слезно прошу, умилосердися над нами бедными, напамятуй ко мне, последнему рабу вашему, высокую свою милость, чтоб чрез милостивейшее вашего высочества предстательство я хотя на время из здешней пеклы мог свободиться, которую милость так буду почитать, как бы ваше высочество из ссылки свободить или из варварскаго полону изволите меня, как самого невольника, выкупить, за что я со всею моею злосчастною и сирою фамилиею до смерти моей будем молить Всевышняго. Всемилостивейшая государыня вашего высочества всеподданнейший и нижайший раб