Искатель. 1988. Выпуск №3 - Журнал «Искатель»

— Как ни странно, Пьер, но я и сам толком не ведаю, кто он, наш доброжелатель. Едва моя карета отъехала от кафе «Режанс», как кто-то вскочил на ее подножку и подбросил мне записку. Пьер, пора наконец исполнить завещание императора и вызволить из Семлева его бумаги, которые теперь дороже всякого золота! Надо спешить, пока Хмельницкий не поднял на ноги всю губернию. У них, в России, это быстро делается. В Петербурге губернатору несомненно поверят. Николай патологически прямолинеен и вряд ли будет утруждать себя размышлениями об истинности полученных от Хмельницкого известий. А то, что губернатор известит его о потопленных в Семлеве сокровищах, — это, Пьер, так же бесспорно, как то, что мы сидим здесь и беседуем. Скажите, Пьер, почему русские ни разу за все послевоенное время не заявили нам о вывезенных из Москвы ценностях? Они должны были знать, что вернули себе не все…

— К сожалению, господин барон, на этот вопрос не сможет ответить никто, кроме покойного русского императора.

— Пожалуй, вы правы, Пьер, — Гранье заметно нервничал. Он рассеянно смотрел на Куперена. — Да! Вы знаете, Клавери была сегодня восхитительна. В этой роли она превзошла себя. Как видно, драматург неплохо знает историю. Жаль, что в его творчестве не нашла себе места судьба Бонапарта! Скажите, Пьер… только откровенно: крест… тот крест с колокольни в Кремле — он действительно был в обозе императора?

Куперен явно не ждал такого вопроса. На какое-то время в комнате установилась неловкая тишина.

— Видите ли… — начал полковник с неохотой, но Гранье не дал ему времени на размышления. Он схватил полковника за лацканы сюртука:

— Что означает ваше «видите ли»? Говорите определенно: да или нет?

— Да, месье… но то был совсем не тот крест, о котором думали все… — Куперен с трудом высвободился из рук Гранье. — Вы могли задушить меня, господин барон!

— Простите, Пьер… — Гранье было стыдно за свою выходку.

— Не стоит так волноваться, господин барон, — Куперен наклонился к камину и подцепил щипцами уголек. Раскурив трубку, он бросил взгляд на портрет Бонапарта, висевший в простенке между окнами. — Между нами, очевидно, вышло недоразумение. Я думал, что вы знаете и это, коли император посвятил вас в тайну обоза с трофеями. К тому же для этого разговора прежде не было повода. Но теперь, когда вы хотите знать правду…

И полковник начал рассказывать барону довольно длинную историю «пленения» легендарного золотого креста. Когда рассказ его был закончен, Гранье еще долго сидел молча, обдумывая услышанное. Наконец он укоризненно сказал:

— Как жаль, что я не знал этого раньше, — он хохотнул, затем продолжал в обычном своем тоне: — Какой я болван, право! Однажды император поручил мне передать Александру конфиденциальное письмо, в котором среди прочего были те же сведения о кресте, что поведали мне теперь вы. Я не поверил императору. Я думал, он играет в политику. Что ж, мне искренне жаль смоленского губернатора! Ну, бог с ним! Итак, Пьер, вы едете в Россию… Вы обязаны во что бы то ни стало вернуться в Париж с документами. Я дам вам с собой письмо Бонапарта, о котором только что упомянул. Используйте его в России, если что-то или кто-то помешает вам исполнить мой приказ. Вы поняли меня?

— Да, господин барон.

— Вот и прекрасно! — Гранье взял с письменного стола небольшую копию Вандомской колонны, выполненную из бронзы. Отвернув позолоченную фигурку Бонапарта, барон вынул из полости колонны письмо, а вместе с ним банкнот.

— Подойдите, Пьер, сюда… — Гранье дал полковнику лупу.

Куперен увидел сквозь нее на банкноте миниатюрный план Лужковского озера с крестиком и крохотной стрелкой.

— Да, Пьер, именно здесь спрятаны документы императора.

— Но, господин барон! Император приказывал уничтожить в Семлеве кое-какие бумаги Главной канцелярии… Выходит, и этот его приказ был обманом?

— По-видимому, Пьер, Наполеон решил разделить свои тайны между нами поровну. А теперь смотрите сюда… Документы зарыты в пятидесяти туазах[7] от этого выступа. Почва там рыхлая, болотистая… Бумаги упакованы в трех просмоленных бочонках, — с этими словами Гранье передал Куперену письмо Бонапарта и банкнот. — К слову сказать, Пьер, эти сто франков я получил от императора за пустяковую услугу: в течение часа я записывал под диктовку его мемуары… Мне удалось беспрепятственно вывезти банкнот со Святой Елены. Столь долгий путь в Европу он совершил в подошвах моих сапог.

Поиски трофеев Бонапарта продолжались уже два месяца, и конца им не было видно. День за днем солдаты долбили во льду все новые и новые лунки, медленно двигаясь по спирали к центру озера. Прапорщик фон Людевич, отличаясь непомерным честолюбием, надеялся все же найти сокровища и тем возродить былую славу своего рода, пользовавшегося немалым влиянием во времена всесильного Бирона.

Опытный Шванебах, назначивший Людевича руководить работами на озере, тоже исходил из корыстных побуждений. Он считал, что поручить поиски искушенному человеку — значило разделить с ним успех предприятия, на который, по мнению Шванебаха, молодой прапорщик единолично претендовать не мог.

Над семнадцатой по счету прорубью колдовал дюжий солдат…

— Ваше блахродие… — сиплым от простуды голосом позвал он Людевича к себе. — Кажись, есть, хосподин бахон, — Солдат очумело тыкал железным прутом в прорубь, хотя руки его вконец окоченели от мороза.

Людевич вырвал штырь из рук солдата, сам несколько раз опустил его в прорубь…

— Данила, сатана ты этакая! Нешто, правда, что-то есть… Зови сюда повара! Что смотришь, болван? Повара, говорю…

Вскоре повар, с красным от печного жара лицом, предстал перед Людевичем:

— Никак обедать изволите, барин? — спросил он с удивлением, ибо время обеда еще не приспело.

— Дурак ты, братец! — добродушно ответил Людевич. — На-ка, держи зонд, пока руки твои горячи! Стукни, братец, раз-другой о дно, да скажи, чего чуешь!

Повар немного опешил, но повиновался приказу барона. Штырь после нескольких погружений вдруг наткнулся на что-то твердое:

— Вроде бы есть, ваше благородие… Оно?! — крикнул было солдат во весь голос, но прапорщик вовремя сунул ему под нос мерзлую рукавицу.

— Тише, болван! Рашпиль неси… Живо!

Через несколько минут Людевич приладил рашпиль к длинному шесту, опустил его в прорубь и начал пилить таинственный «объект», резонно полагая, что если он металлический, то на ребрах рашпиля останутся следы металла в виде опилок.

Наконец Людевич вытащил шест из проруби, и все увидели, как под стекавшей с рашпиля водой засверкали желтые огоньки… Яркие, как крошечные осколки небесного светила. Людевич вертел рашпиль так и эдак, наслаждаясь игрой холодного зимнего солнца в золотистых зернах металла.

— Ура, братцы! — вымолвил он, стоя в кругу солдат. — Вот она — частица русской святыни, милые вы мои мужички.

Восторженные солдаты принялись качать прапорщика. Людевич бессвязно благодарил их, вытирая обледенелым рукавом шинели набегавшие на глаза слезы. Ни он, ни восторженная толпа солдат не сомневались: именно тут — в двадцати саженях от берега — покоится добыча Бонапарта.

Ночью молодцеватый подпоручик остановил коня возле дома смоленского губернатора и потребовал срочного свидания с Хмельницким, Губернатор спустился по мраморной лестнице в вестибюль, где подпоручик вручил ему пакет от подполковника Шванебаха, руководившего работами на Семлевском озере. Вездесущая Мещурина стояла здесь же, подле курьера, державшего перед генералом «смирно». Прочитав донесение, Хмельницкий расстегнул ворот сорочки и положил руку на сердце.

— Ну, матушка, кажись, свершилось… — сказал он прочувствованно, а затем воскликнул: — Держись, вороные!

Едва за подпоручиком закрылась дверь, как Хмельницкий обхватил Мещурину руками, поднял и закружил по комнате.

— А что, голубушка, не пора ли нам возвращаться в Петербург? Хватит, починовничали в провинции. Департамент, думаю, мне как раз по плечу! Предвижу, дорогая, что сокровища Наполеоновы многими пудами исчислять придется. Верно, надо принять срочные меры к недопущению на озеро посторонних. Об этом я немедля сообщу тамошнему исправнику…

В шесть часов пополудни флигель-адъютант доложил Николаю, что министр внутренних дел просит принять его по срочной надобности…

Император заметил, что Блудов чем-то сильно взволнован, однако, прежде чем узнать о причине, побудившей министра добиваться аудиенции, Николай решил покончить с вопросом, волновавшим его последнее время:

— Дмитрий Николаевич, что в Московском университете?..

Блудов понимал: вопрос императора вызван тем, что недавно в этом храме науки был выявлен антимонархический кружок, состоявший преимущественно из детей разночинцев, — явление для России новое. Ведь до сих пор оппозиция власти исходила от дворян-аристократов.