Алеет восток - Савин Влад

— Анна Петровна, что-то я понять не могу — недоверчиво произнес Гумилев — вы что, всерьез готовы помочь продвинуться к вершинам научной карьеры откровенному врагу, оспаривающему основу Советской власти, ее эгалитарность?

— Лев Николаевич, а вы уверены, что ваши воззрения настолько несовместимы с принципами Советской власти?.

— Вы говорите загадками, Анна Петровна — Гумилев уже 'включился' на меня — теперь он был готов к серьезному разговору.

— Ваши прошлые сложности были вызваны высказыванием, что решать должны не массы, а узкий круг элиты? — спросила я.

— Не дословно так, но смысл Вы передали верно — согласился Лев Николаевич.

— С Вашего разрешения, давайте сначала определимся, что есть 'элита', в дословном переводе с греческого, 'лучшая часть' — вы с этим согласны? Тогда следующий вопрос — должна ли элита быть замкнутой корпорацией, подобно титулованному европейскому дворянству, или принадлежность к элите определяется личными заслугами человека?

Вот научилась у Пономаренко — простой психологический прием «настрой на согласие» — намеренно ставить вопрос так, чтобы собеседник не мог не согласиться!

— Второе! — уверенно сказал Гумилев — хотя бы потому, что замкнутая корпорация, не имеющая притока 'свежей крови', неизбежно выродится.

— В таком случае, скажите, должна ли элита быть малочисленной кастой, чем-то вроде жрецов Древнего Египта, или чем многочисленнее она, разумеется, без потери качества, тем лучше для страны и народа? — продолжала я разговор, чувствуя себя библейским змеем-искусителем.

— Второе, без сомнения — уверенно ответил Гумилев.

— Но тогда выходит, что — тут я — начала «подсекать рыбку» — во-первых, в любом обществе должна быть элита, которая является лучшей его частью. Второе — должны быть эффективно действующие 'социальные лифты', благодаря которым умные, смелые, патриотичные люди будут продвигаться к вершинам власти. Третье — поскольку единственным способом взрастить максимальное количество талантов при равной численности населения является повышение среднего уровня образования и культуры, во всех смыслах, то ключевым моментом во взращивании элиты является повышение этого среднего уровня.

Надо было видеть, какими глазами смотрел на меня Лев Николаевич — честное слово, на мгновение я почувствовала себя неловко.

— Вы правы, Анна Петровна — медленно, очень медленно сказал он.

— А теперь сопоставим ключевое условие взращивания элиты с высказыванием Ленина о том, что 'Советская власть должна создать такие условия образования и воспитания, чтобы каждая кухарка могла, при необходимости, квалифицированно вмешиваться в дела государственного управления' — я нанесла 'удар милосердия'.

— Вы просто иезуитка! — вскрикнула Поэтесса.

— Почему, Анна Андреевна? — спросила я, мысленно поздравив себя с тем, что Поэтесса не знала принципа 'Непроницаемо только молчание'.

— Вы — искушаете людей исполнением их самых желаний!

— Вы сомневаетесь, что мы выполним то, что обещали?

— Это еще подлее! — Анна Андреевна явно была выбита из равновесия — взять свое, истинное, по праву, и из рук дьявола?

— Знаете, Анна Андреевна — доверительно, как не чужому человеку, сказала я, внутренне звеня как натянутая струна — сейчас был переломный момент, очень важно было выбрать правильный тон и нужные интонации — в сорок втором я была снайпером в партизанском отряде, в Белоруссии. Было неимоверно тяжело — не только физически, а, в первую очередь, морально — впрочем, Вы же прекрасно помните это страшное время.

Я сделала паузу — не играя, меня пробил озноб, когда я вспомнила те дни, даже сейчас, после нашей Победы. И с облегчением увидела едва заметный кивок Анны Андреевны.

— Я видела, как немецкая военная машина шла на восток, перемалывая наши войска, и, иногда в душу закрадывалось сомнение, по силам ли нам остановить ее. Нам помогали держаться сообщения Совинформбюро и сборники стихов, которые присылали с Большой Земли, вместе с взрывчаткой, патронами и свежими батареями для рации — просто, очень искренне сказала я — тут нужна была настоящая искренность, наверняка Ахматова умела тонко чувствовать фальшь. Вы, конечно, помните эти сборники военных лет — тоненькие, напечатанные на плохой газетной бумаге, с нечетким текстом. И что-то я помню с тех пор, наизусть — как вот это:

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,-

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!

(стихотворение 'Мужество' из цикла 'Ветры войны', февраль 1942 года).

Я терпеливо выдержала паузу, дав Ахматовой немного прийти в себя — она явно не ожидала того, что ее стихи знает и ценит человек, которого она искренне считала врагом. Надо было не передавить — Ахматова, с ее эгоизмом и эгоцентризмом, даже, скорее, нарциссизмом, в принципе не принимала ни малейшего давления на тот, очень во многом выдуманный ей самой, мир, в котором она безраздельно царила. И, тем более, неприемлемо было давление при свидетелях. Играть надо было на ее слабостях, тонко дозируя восхищение и лесть.

— Скажите, пожалуйста, Анна Андреевна, неужели Вы написали эти прекрасные стихи потому, что Вас кто-то искушал? — тихо спросила я, методично загоняя Поэтессу в ловушку, созданную ее же бешеным самолюбием и эгоизмом.

— Нет! — гордо ответила королева поэзии.

— Значит, Вы можете переступить через свое прошлое во имя страны? — так же тихо спросила я. — Вовсе не потому, что Вас кто-то искушает — а потому, что Вы русский человек, великая поэтесса России?

— Да что бы Вы понимали в моем прошлом?! — с гневом и горечью бросила Ахматова.

— Я, конечно, не могу в полной мере прочувствовать Вашу боль от потери близких людей — и никто не может, кроме Вас самой — тихо согласилась я — ваш старший брат, Андрей Андреевич, покончивший с собой в эмиграции, будучи не в силах пережить потерю маленького сына; Николай Степанович, расстрелянный ЧК за участие в 'организации Таганцева'; младший брат, Виктор Андреевич, которого Вы долго считали погибшим — я сознательно называла самых близких Поэтессе людей, потеря которых ударила по ней, пробив броню ее эгоизма и эгоцентризма — в сущности, Ахматова была страшно, трагически одиноким человеком, пусть и по своей вине, поскольку она совершенно не умела строить и поддерживать долгосрочные отношения с близкими людьми; сейчас надо было доказать ей, что я способна ее понять — но, что такое потеря близких людей, я знаю — мои родители погибли здесь, в Ленинграде, когда в наш дом попала немецкая бомба.

— У Вас были все основания написать эти горькие стихи:

Не бывать тебе в живых,

Со снегу не встать.

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.

Горькую обновушку

Другу шила я.

Любит, любит кровушку

Русская земля.

(Стихотворение 'Не бывать тебе в живых' 1921 год)

— Вы хорошо изучили мою биографию и мое творчество — после долгой паузы сказала Поэтесса — хорошо хоть, в ее голосе теперь не было явной вражды, это был голос до предела уставшего человека — положим, в смерти Андрея Вашей прямой вины нет, но Николая Степановича расстреляли Ваши.

— Анна Андреевна, Вы, лучше, чем кто-либо на этом свете, знаете, что Николай Степанович был Воином в той же мере, что и Поэтом — я поддерживала доверительный тон изо всех сил — и Вы не хуже меня знаете, что он действительно сделал свой Выбор, Выбор с большой буквы, иначе и не скажешь.

А ведь я могла бы и жестче. Вот уверена, что Николай Степанович по характеру и убеждениям не мог остаться в стороне от борьбы. И уцелевшие участники «заговора Таганцева», причём эмигранты, репрессий не боявшиеся, подтверждали его активную роль. Некто Шубинский вообще назвал его одним из организаторов. Да и не было он к тому времени мужем Ахматовой — к моменту расстрела они были уже три года в разводе и Анна Андреевна успела выйти замуж за Владимира Шилейко, от которого в том же году ушла к Пунину…, кстати, это ведь была его квартира — но развод с Шилейко оформили аж через четыре года, мало похоже на убитую горем вдову? Но не стала я этого говорить, зачем? А прочла стихи — жалея, что нет гитары, и не умею играть, вот у Юрки Смоленцева, или Вали «Скунса», куда сильнее бы получилось:

Собрался воевать, так будь готов умереть,

Оружие без страха бери!

Сегодня стороною обойдёт тебя смерть

В который раз за тысячи лет.

Не станет оправдания высокая цель;

Важнее, что у цели внутри.

И если ты противника берёшь на прицел,