Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Гитлер был явным бенефициаром националистической революции. Развитие массового движения, поддерживавшего партию, по существу узаконило его претензию на то, чтобы олицетворять собою революцию. Поддержка одной трети голосов избирателей на выборах 1932 года дала Гитлеру более серьезные основания претендовать на политическое лидерство по сравнению с другими руководителями движения. Отсутствие твердости у Штрассера в тот момент, когда он бросал вызов Гитлеру в 1932 году, было следствием его личного предубеждения, что возможный раскол в партии может стать угрозой будущему Германии. Так же как и Сталин, Гитлер сыграл на страхах перед классовой борьбой, стремясь расширить свои притязания. Чем больше Гитлер разглагольствовал об угрозе коммунизма, следуя тактике, доведенной им до апогея весной 1933 года, когда он получил в свои руки легальные возможности подавить коммунистическое движение, тем в большей мере он представал в глазах народа спасителем Германии. Кризис оказал ему в этом большую услугу. В 1929 году Штрассер вполне осознавал сложившуюся реальность, когда говорил: «Мы хотим катастрофы… потому что только катастрофа… может расчистить нам путь к решению тех задач, которые мы – национал-социалисты, ставим»137. Даже деятели, не доверявшие Гитлеру, как, например, Франц фон Папен, послуживший посредником и убедивший президента назначить Гитлера канцлером, полагали, что ключи к сплочению разрозненных групп националистов в 1933 году находились у Гитлера. На выборах в марте 1933 года националисты получили больше необходимого большинства – 52 % голосов избирателей. Многие националисты сохраняли недоверие к социал-радикализму и расовой ненависти, свойственной последователям Гитлера, но мало кому из них хотелось, чтобы Германия вернулась к экономическому хаосу и политической гражданской войне, которую она пережила в начале 1930-х годов138. В этом смысле все возрастающая роль Гитлера в политической жизни, подобно тому, как это произошло со Сталиным, основывалась на оценке ситуации, которая имела как положительные, так и отрицательные стороны. Среди тех, кто одобрил диктатуру, были и те, кто шел на это с энтузиазмом, другие – неохотно, но с преднамеренным расчетом, из страха, что альтернативный выбор может отбросить систему назад и все завоевания «второй революции», а с ними и надежды на спасение нации будут утрачены. Длившийся на протяжении долгого времени кризис был неотделим от этого процесса; в обоих случаях амбиции или чувство предначертанности судьбы, двигавшие Гитлером и Сталиным, позволяли им в критический момент выставлять себя представителем всех тех, кто жаждет перемен при условии сохранения стабильности. Не будь этих кризисов, едва ли оба политика смогли бы трансформироваться в более крупные политические фигуры диктаторов.

В какой момент они почувствовали себя диктаторами? На этот вопрос история пока не дает ясного ответа. Общепризнано, что диктаторство Сталина начинается с того момента в декабре 1929 года, когда на страницах «Правды» помпезно отмечали его день рождения. Это событие определенно указывало на то, что с этого момента он становится полноправным хозяином партийной машины. В глазах общественности Сталин все еще оставался одной из партийных фигур, возможно первым среди равных [primus inter pares], но отнюдь не полновластным тираном образца конца 1930-х годов. Когда в 1929 году одного из вахтеров в здании Московского университета спросили, кого он имел в виду, говоря о «новом царе», тот назвал престарелого советского президента Михаила Калинина139. Представление о Сталине как о фигуре, нацеленной на строительство нового социалистического общества, стало формироваться в ходе «второй революции», однако никто и никогда, исключая его хулителей, не называл его «диктатором». Диктатура Гитлера, напротив, имела под собой более твердое основание. Его назначение канцлером Германии 30 января 1933 года часто принимается как исходный пункт гитлеровской диктатуры, хотя он все еще был лишь канцлером в кабинете, состоящем в большинстве своем из националистов, но не национал-социалистов, во главе которого стоял президент, сохранявший чрезвычайную власть, обладавший полномочиями отменить его назначение на пост канцлера или распустить парламент, если на то возникнут серьезные причины. Согласно мартовскому акту 1933 года, правительству Гитлера были предоставлены чрезвычайные полномочия, позволявшие ему принимать законы, однако не было полной ясности – мог ли Гитлер принимать законы единолично или только с согласия правительства как коллективного органа140. Неограниченная личная власть Гитлера, которой он долгое время пользовался внутри своей партии, также возникла и укрепилась во время национальной революции. При решении вопроса о начальной точке обеих диктатур спор историков вращается вокруг различных дат, однако в случаях обоих диктаторов выбор основывается на предположении о существовании некой исходной точки установления единовластия.

Есть множество причин предполагать, что поворотным моментом стал 1934 год. По прошествии десяти лет после кризиса, в течение которого их политические карьеры могли оборваться, Сталин и Гитлер уже доминировали на съездах своих партий. Каждый воспользовался соответствующим съездом как возможностью подвести итог недавнего революционного прошлого. На XVII Съезде партии, «съезде победителей», собравшемся в январе 1934 года в Москве, Сталин объявил, что антиленинизм повержен: «Не осталось ничего, что требует доказательств, и, по-видимому, не осталось никого, с кем надо бороться. Все могут видеть, что линия партии восторжествовала»141. Продолжая играть в свою зловещую игру, Сталин позволил своим прежним врагам, включая Зиновьева и Бухарина, произнести речи, наполненные подобострастными славословиями («наш лидер и командир», – утверждал Каменев)142. В сентябре 1934 года национал-социалисты проводили «съезд объединения, съезд власти». Триумфальную речь Гитлера перед возбужденной толпой, собравшейся на поле «Цеппелина» в Нюрнберге, зачитал партийный босс из Баварии Адольф Вагнер. «Германский образ жизни, – вещал Вагнер, – должен торжествовать на протяжении следующей тысячи лет. Для нас неспокойный XIX век наконец-то завершился»143.

Между тем о наступлении личных диктатур сигнализировали не эти два съезда, состоявшиеся в 1934 году, а два убийства, совершенные в этот период. Первым было убийство Эрнста Рема, главы СА, который был расстрелян по приказу Гитлера в подвале Штадельхеймской тюрьмы в Мюнхене во второй половине дня 1 июля 1934 года. Вторым было убийство популярного секретаря Ленинградской организации коммунистической партии Сергея Кирова, совершенное 1 декабря 1934 года, когда тот направлялся в свой кабинет в Смольном. В обоих случаях и Сталин, и Гитлер воспользовались этими убийствами для демонстрации того, что они теперь стоят выше закона; это выражение неограниченной личной власти было важнейшим элементом, позволяющим характеризовать этих двух персонажей как диктаторов. Назначение Рема главой СА в 1930 году было связано с желанием Гитлера вознаградить старого партийного бойца и покончить с мятежными элементами в рядах СА. Результат оказался прямо противоположным. Рем сформировал намного более многочисленную и лучше вооруженную организацию и видел себя, подобно Штрассеру, не рядовым лейтенантом, а скорее коллегой Гитлера. В 1933 году СА оказались вовлеченными в целую серию яростных столкновений, официальных и неофициальных, с противниками своего движения. Члены СА рассчитывали на то, что национальная революция вознаградит их офисом или работой, но на деле многие из них так и остались безработными; шли разговоры о том, что СА намеревается взять на себя функции полиции, а может, даже и роль германской армии, которая, насчитывая всего 100 000 человек – количество, разрешенное по Версальскому договору, составляла лишь одну двадцатую часть всей партийной милиции. Гитлер колебался – следует ли ему отстранить своих консервативных союзников по национальной коалиции и летом 1933 года осадил их устремления. Но на следующий год амбиции Рема и его стремление к расширению национальной революции усилились. Он открыто пестовал идею создания армии СА и военно-воздушных сил СА, чтобы взять на себя защиту Рейха; члены СА стали чаще восхвалять культ своего собственного лидера, а не культ Гитлера. В начале лета 1934 года настроение большей части членов СА характеризовалось негодующим радикализмом144.