Цветок в пустыне - Джон Голсуорси

– Постараюсь не приходить. Когда сборник Уилфрида появится, прочтите поэму «Барс» и вы поймёте его душевное состояние во время того случая.

– Как! Он оправдывается? Это ошибка, – отрезал Хилери.

– Майкл говорит то же самое. Прав он или нет – не знаю. Думаю, что в конечном итоге – нет. Так или иначе книжка выйдет.

– А тогда начнётся собачья свалка и будет уже бесполезно твердить "подставь другую щёку" или не "снисходи до ответа". Печатать поэму значит лезть на рожон. Вот всё, что можно сказать.

– Тут я бессильна, дядя.

– Понимаю, Динни. Я прихожу в уныние именно тогда, когда вспоминаю, сколько на свете такого, в чём мы бессильны. А как с Кондафордом? Тебе же придётся от него оторваться.

– Люди не меняются только в романах, да и там они либо меняются в конце, либо умирают, чтобы героиня могла быть счастлива. Дядя, вы замолвите за нас словечко отцу, если его увидите?

– Нет, Динни. Старший брат никогда не забывает, насколько он превосходил тебя, когда он был уже большим, а ты ещё нет.

Динни встала:

– Ну что ж, дядя, благодарю за то, что вы не верите в бесповоротное осуждение грешника, а ещё больше за то, что не высказываете этого вслух. Я все запомнила. Во вторник, в час, у главного входа; и не забудьте предварительно закусить, – обход выставки утомительное занятие.

Динни ушла. Хилери вторично набил трубку.

"И ещё больше за то, что вы не высказываете этого вслух!" – мысленно повторил он. – Девица умеет съязвить. Интересно, часто ли я говорю не то, что думаю, при исполнении своих профессиональных обязанностей?"

И, увидав в дверях жену, громко добавил:

– Мэй, считаешь ты, что я обманщик в силу своей профессии?

– Да, считаю. А как же иначе, мой дорогой?

– Ты хочешь сказать, что формы деятельности священника слишком узки и не могут охватить все разнообразие человеческих типов? А чьи могут? Хочешь пойти во вторник на выставку цветов в Челси?

"Динни могла бы пригласить меня сама", – подумала миссис Хилери и весёлым тоном ответила:

– Очень.

– Постарайся устроить все так, чтобы мы поспели туда к часу.

– Ты говорил с ней о её деле?

– Да.

– Она непоколебима?

– Предельно.

Миссис Хилери вздохнула.

– Ужасно её жаль. Разве человек выдержит такое?

– Двадцать лет назад я сказал бы: "Нет!" Теперь не знаю. Как ни странно, бояться им нужно отнюдь, не истинно религиозных людей.

– Почему?

– Потому что те их не тронут. Армия, имперский аппарат, англичане в колониях – вот с кем они придут в столкновение. И первый очаг враждебности – её собственная семья.

– Сделанного не воротишь, так что убиваться не стоит. Давай-ка напишем новое воззвание. Сейчас, к счастью, ожидается спад в торговле. Люди с деньгами ухватятся за нашу идею.

– Как хочется, чтобы в трудное время люди не стали прижимистее! Если станут, безработных будет ещё больше.

Хилери достал блокнот и застрочил. Жена заглянула в него через плечо мужа и прочла:

"Всем, кого это касается!

А разве найдётся человек, которого не касался бы факт существования рядом с ним тысяч людей, от рождения до смерти лишённых элементарных жизненных удобств, не знающих, что такое подлинная чистота, подлинное здоровье, подлинно свежий воздух, подлинно доброкачественная пища?"

– Хватит и одного "подлинно", милый.

XVII

Прибыв на цветочную выставку в Челси, леди Монт глубокомысленно объявила:

– Босуэл и Джонсон встречаются со мной у башмачков. Какая толчея!

– Да, тётя. И больше всего здесь людей из народа. Они пришли потому, что тянутся к красоте, которой лишены.

– Я не в силах заставить тянуться Босуэла и Джонсона. Вон Хилери! Он носит этот костюм уже десять лет. Бери деньги и беги за билетами, не то он сам уплатит.

Динни проскользнула к кассе с пятифунтовой бумажкой, стараясь не попасться дяде на глаза, взяла четыре билета и с улыбкой обернулась.

– Видел, видел твои змеиные повадки, – усмехнулся Хилери. – С чего начнём? С азалий? На выставке цветов я имею право быть чувственным.

Леди Монт двигалась так неторопливо, что в людском потоке то и дело возникали небольшие водовороты, и глаза её из-под приспущенных век рассматривали посетителей, призванных, так сказать, служить фоном для цветов.

Несмотря на сырой и холодный день, павильон, в который они вошли, был согрет человеческим теплом и благоуханием растений. Здесь перед искусно подобранными группами цветов предавались созерцанию их прелести самые различные представители людского рода, объединённые лишь тем непостижимым родственным чувством, которое порождается любовью к одному и тому же делу. Все вместе они составляли великую армию цветоводов – людей, выращивающих в горшках примулы, в лондонских садиках на задах – ирисы, настурции и гладиолусы, в маленьких пригородных усадебках – левкои, мальвы и турецкую гвоздику. Попадались среди них и служащие крупных цветоводств, владельцы теплиц и опытных участков, но таких было немного: они либо пришли раньше, либо должны были появиться позже. На лицах проходивших читалось любопытство, словно они присматривались к чему-то такому, за что им вскоре предстоит приняться; уполномоченные цветочных фирм отходили в сторону и делали заказы с видом людей, заключающих пари. Приглушённые голоса, которые обменивались замечаниями о цветах и выговаривали слова на все лады – лондонский, провинциальный, интеллигентский, сливались в единое жужжание, похожее на пчелиный гул, хотя и не такое приятное. Цветочный аромат и это приглушённое выражение национальной страсти, бурлившей меж парусиновых стен, оказали на Динни столь гипнотическое действие, что она притихла и переходила от одной блистательной комбинации красок к другой, растерянно поводя своим слегка вздёрнутым носиком.

Возглас тётки вывел её из оцепенения.

– Вот они! – объявила она, указывая вперёд подбородком.

Динни увидела двух мужчин, стоявших так неподвижно, что девушка подумала, не забыла ли эта пара, зачем явилась сюда. У одного были рыжеватые усы и печальные коровьи глаза; второй напоминал птицу с подшибленным крылом. Они стояли застыв, в неразношенных праздничных костюмах, не говоря ни слова и даже не глядя на цветы, как будто провидение закинуло их сюда, не дав им никаких предварительных инструкций.

– Который из них Босуэл, тётя?

– Тот, что без усов, – ответила леди Монт. – У Джонсона зелёная шляпа. Он глухой. Это так на них похоже!

Они направились к садовникам, и к Динни донёсся её возглас:

– А! Садовники вытерли руки о штаны, но по-прежнему молчали.

– Нравится? – услышала Динни вопрос тётки. Губы Босуэла и Джонсона зашевелились, но девушка не уловила ни одного членораздельного звука. Тот, кого она считала Босуэлом, приподнял шляпу и почесал голову. Затем тётка указала рукой на башмачки, и второй, тот, что в зелёной шляпе, внезапно заговорил. Он говорил так, что – как заметила Динни – даже её тётка не могла разобрать ни слова, но речь его все лилась и лилась и, казалось, доставляла ему немалое удовлетворение. Время от времени тётка восклицала: "А!" – но Джонсон продолжал говорить. Внезапно он умолк, леди Монт ещё раз воскликнула: "А!" – и снова присоединилась к племяннице.

– Что он сказал? – спросила Динни.

– Ничего. Ни слова, – ответила тётка. – Это просто немыслимо. Но ему приятно.

Она помахала рукой обоим садовникам, которые вновь застыли, и двинулась дальше.

Теперь они вошли в павильон роз. Динни взглянула на ручные часы, она условилась с Уилфридом встретиться здесь у входа.

Девушка торопливо оглянулась. Пришёл! Хилери идёт не оборачиваясь, тётя Мэй следует за ним, тётя Эм беседует с кем-то из цветоводов. Под прикрытием колоссальной группы розовых кустов Динни пробралась к выходу. Уилфрид сжал ей руки, и она позабыла, где находится.

– Хватит у тебя сил, милый? Здесь тётя Эм, мой дядя Хилери и его жена. Мне страшно хочется познакомить тебя с ними, – они ведь тоже иксы в нашем уравнении.

В эту минуту Уилфрид напоминал ей напрягшуюся перед прыжком лошадь, которой предстоит взять незнакомое препятствие.

– Как тебе угодно, Динни.

Они отыскали тётю Эм, занятую беседой с представителями Плентемских оранжерей.

– Для этих – солнечная сторона, известковая почва. А для немезий не надо. Их можно сажать где угодно. Они так впитывают влагу! Флоксы погибли. По крайней мере, они так сказали. Не знаю, правда ли. О, вот и моя племянница! Знакомься, Динни – мистер Плентем. Он часто присылает… О, мистер Дезерт! Я помню, как вы вели Майкла под руку в день его свадьбы.

Леди Монт подала Уилфриду руку и, видимо не очень спеша её отдёрнуть, приподняла брови и уставилась на него умеренно удивлённым взглядом.

– Дядя Хилери, – шёпотом напомнила Динни.

– Да, да, – спохватилась леди Монт. – Хилери, Мэй, – мистер Дезерт.

Дядя Хилери, разумеется, остался самим собою, но у тёти Мэй вид стал такой, точно она здоровается с деканом. И почти сразу же родственники, не сговариваясь, оставили Динни наедине с возлюбленным.