Триумф «попаданцев». Стать Бонапартом! - Александр Романов

Поход в столицу Сардинии вследствие различного рода несчастных случайностей протекал довольно неблагополучно. Не лучше обстояли дела и с походом на Маддалену, который был задуман 28 декабря Трюгэ и одобрен Паоли. В нем-то и принял участие «тот самый» Бонапарт.

Несмотря на все возражения Паоли, что у него слишком мало войска для защиты приморских городов, Трюгэ думал, что экспедиция будет чрезвычайно облегчена корсиканскими добровольцами. Паоли назначил главнокомандующим полковника Колонна ди Чезаре-Рокка. Чезаре, как его называли, неохотно принял ответственное поручение, так как считал поход на Сардинию бесцельным и преждевременным. Снабженный неограниченными полномочиями от Паоли, он отправился сначала в Сартену, где стояли четыре добровольных батальона. Оттуда он направился на Аяччо. Там находилось два батальона под предводительством Квенцы и Наполеона. Дисциплина обоих батальонов оставляла желать много лучшего, и Чезаре возлагал мало надежд на военную ценность этих отрядов. В ответ на свои настоятельные просьбы он получил разрешение взять с собою часть жандармерии из Бонифачо (не совсем понятно — он что, заградотряд собирался устроить? И как быть с упомянутым ранее решением не привлекать к десанту национальную гвардию?).

С небольшим войском, состоявшим из ста пятидесяти регулярных солдат и четырехсот пятидесяти корсиканских добровольцев и нескольких жандармов, он прибыл, наконец, в ночь с 18 на 19 февраля в Бонифачо на корвете «Фоветт» и двадцати небольших судах. На следующий день они были уже в виду островов и Маддалены, как вдруг неблагоприятный ветер заставил флотилию повернуть обратно. 22-го, утром, Чезаре снова вышел в море и благополучно достиг маленького островка Сан-Стефано, который отделялся от Маддалены лишь узким проливом. Под охраной орудий корвета «Фоветт» они в тот же день высадились и после небольшой стычки на следующий день заставили сдаться крохотный гарнизон Сан-Стефано, состоявший всего из тридцати человек.

Маддалена же оказала нападавшим значительно большее сопротивление. Две батареи, поддерживаемые полутора сотнями регулярных войск и сотней добровольцев, защищали форт Бальбиано и гавань, вход в которую был блокирован несколькими галерами. По приказанию Чезаре, старший лейтенант «Набулионе Бонапарте» (так в отчете — и имя, и звание) воздвиг в ночь с 23 на 24 февраля напротив маддаленской гавани батарею и утром пустил первые ядра по направлению к острову. Судя по отчету Чезаре и по показаниям самого Наполеона, батарея причинила врагу довольно значительный урон.

24-го был созван военный совет. Все офицеры согласились с Чезаре, чтобы на следующий день под охраной корвета и воздвигнутой Бонапартом батареи совершить высадку в гавани и взять обе неприятельских батареи. Все вроде шло отлично, но тут «опять началось!..» (ну почти как в Париже…). Решение это было встречено с воодушевлением солдатами, и только экипаж корвета был противоположного мнения. Многие были убеждены, что северный берег Сардинии наводнен вражескими войсками, и видели всюду лишь измену и опасности. Они решили поэтому повернуть обратно и в ночь с 24 на 25 февраля стали готовиться к отплытию. В экипаже находились большей частью молодые, неопытные матросы, что, однако, отнюдь не оправдывает этой трусости. Их намерение стало вскоре известно и прочим войскам, и потребовалось все влияние офицеров, чтобы солдаты не обратили орудий взятой лишь накануне крепости Сан-Стефано на «Фоветт», чтобы расстрелять трусов.

Взволнованный этим обстоятельством, Чезаре с кучкой верных жандармов тотчас же отправился на борт судна, чтобы подвергнуть допросу офицеров. Они ответили, что уступают лишь настояниям матросов, но теперь, когда к ним явился главнокомандующий, никто из них и не думает о возвращении. Мило, да? Революционный порядок в действии…

Однако на этом дело не закончилось…

На следующее утро (??) Чезаре попробовал уговорить остаться экипаж, но тщетно. «В таком случае, — воскликнул Чезаре повелительным тоном, указывая на жандармов, стоявших подле пороховых бочек, — повинуйтесь мне, или мои жандармы подожгут пороховые бочки, и корвет взлетит на воздух!» Когда, однако, капитан провел голосование (!!!) и подавляющее большинство экипажа высказалось за возвращение, Чезаре с тяжелым сердцем подал знак к отплытию (а чего тогда бочками грозился? Да и трусость экипажа корвета принимает в таком ракурсе странный вид… Может, и не было вовсе никаких бочек?). Ему пришлось громко прочесть приказ старшему лейтенанту Квенце (это командир Первого батальона. То есть — национальных гвардейцев все-таки взяли?), чтобы матросы убедились, что они действительно возвращаются на родину. Кроме того, бунтовщики мешали ему отдавать распоряжения и обращались с ним, как со своего рода заложником, неуверенные, что приказ его будет приведен в исполнение (ну точно: какие бочки, какие жандармы, какие офицеры, тут же передумавшие отступать?).

Как громом поразил этот приказ Квенцу, Бонапарта и их отряды. Они уже так близки к цели и теперь вдруг из-за восставших матросов корвета должны бросать все и бесславно, не совершив ничего, вернуться на родину! Но злоба и бешенство уступили скоро место беспомощности и бессилию. Из боязни, что «Фоветт» оставит их беззащитными, они бросились на корабль с криками: «Спасайся, кто может!» Они не взяли с собою даже орудий! Бонапарт с невероятным трудом довез их до берега, но должен был оставить их там, и они попали в руки сардинцев (справедливости ради стоит отметить, что погрузить пушки на корабль с необорудованного берега не так просто. Особенно если с корабля орут, что сейчас отчалят…).

Рассказывают, что Бонапарт имел на «Фоветте» чрезвычайно бурную сцену с Чезаре и обвинял последнего в трусости и неспособности, после чего матросы перешли на сторону своего главнокомандующего и пригрозили выкинуть Бонапарта за борт (ну, революция — чо…).

Это сообщение опровергается, однако, по сообщениям других информаторов, тем фактом, что Бонапарт находился вовсе не на корвете, а на маленьком судне. За это (за что именно?) несколько дней спустя по прибытии в Бонифачо его едва не убили матросы «Фоветта». Они намеревались повесить его на ближайшем фонаре как «аристократа». Лишь вмешательству добровольцев, освободивших его из рук бунтовщиков, обязан он спасением своей жизни (то есть что-то такое с желанием прикончить Бонапарта у матросов точно было).

Несмотря на оправдательную записку и заявление офицеров, что он не мог поступить иначе, Колонна ди Чезаре-Рокка попал в немилость к правительству. Бонапарт же, по сообщениям агентов Падре, воспользовался удобным случаем, чтобы развивать планы, каким образом легче всего завладеть островами Маддалены — планы, которые действительно вроде как заслуживали осуществления. Ему удалось изучить на месте положение дел, и он втайне надеялся получить начальствование над экспедицией (откуда они, интересно, об этом узнали?). Но исполнительный совет отказался от всяких дальнейших попыток завоевания Сардинии, так как две уже потерпели такое плачевное фиаско.

Вот такая вот история, о которой Тарле не сообщает ни слова. И что об этом думать?[2]

Запись третья.

С сепаратистом Паоли тоже не все сходится.

О том, что он сепаратист, Паоли узнал в самый разгар подготовки к Сардинской авантюре — в январе. Судя по всему, из писем с материка. Чем был немало озадачен. Поскольку честно попытался разъяснить, что это не так. «Я узнал, — писал он 28 января военному министру, — что несколько честолюбивых недобросовестных людей с некоторого времени распространяют путем газет и двусмысленных слухов сомнения в искренности моих симпатий к Республике и моего усердия ко всему, что способствует ее славе и процветанию». Однако оправдание это не возымело действия. Комиссары Конвента, ответственные за проведение операции, — во главе с уже упоминавшимся Саличетти — явно решили сделать из него козла отпущения за провал высадки. Причем — еще загодя. К тому же 30 января Франция объявила войну Англии, и под это дело очень весомым стал факт того, что в эмиграции Паоли жил в этой стране и получал от английского правительства денежные пособия. То, что это происходило много лет назад, — никого не волновало. Как говорится: то ли он шинель украл, то ли у него шинель украли — было!.. Шпиён английский — как Лаврентий Палыч. Да и все тут. Не отвертишься!.. Масла в огонь совершенно неожиданно для всех подлил тоже упоминавшийся уже Вольней. Выступив в Конвенте с совершенно уничтожающей речью по поводу Корсики вообще: ее экономики, населения и политики. А затем еще и статью в «Мониторе» тиснул. Какая муха его укусила — трудно сказать. И хотя в выступлении своем он не выделил кого-то одного, а гвоздил по всем корсиканцам скопом — включая и Саличетти — это отнюдь не улучшило ситуацию по «корсиканскому вопросу».