Кризис человечества. Выживет ли Россия в нерусской смуте ? - Михаил Делягин

Конкуренция эта, во многом носящая цивилизационный характер, будет вестись в основном за ресурсы, в первую очередь за наиболее современные эффективные и обеспечивающие максимальное влияние технологии (метатехнологии и high-hume).

5.3.3. Политика и идеология: пустота биполярной системы

Политическим отражением этой экономической конкуренции будет, как представляется, восстановление биполярного противостояния, причем Китай, если пользоваться образами прошлого подобного противостояния, будет, по крайней мере на начальной стадии, выступать в роли успешно атакующих «по всему фронту» США. Сами же США будут выступать в качестве аналога бессильно и озлобленно обороняющегося в бесчисленных арьергардных боях, на глазах утрачивающего адекватность и привлекательность Советского Союза.

Остальные значимые страны и регионы — Евросоюз и Япония, а также, вероятно, Индия и (после начала успешной модернизации) Россия — смогут выступать в роли своеобразного аналога старого Движения неприсоединения. Стараясь извлечь максимум выгод из биполярного противостояния, они будут играть роль совокупной сдерживающей силы, не позволяющей биполярному противостоянию приобрести недопустимую, разрушительную остроту.

Принципиально значимым представляется, что все остальные страны мира, вне зависимости от своих хозяйственных успехов, не смогут играть в глобальной конкуренции практически никакой самостоятельной роли [28]. Их положение будет слишком жестко определяться «правилами игры», задаваемыми силовым полем биполярного противостояния, конфликта глобального управляющего класса с национально ориентированными элитами, а главное — разложением глобального монополизма.

В условиях наступления новой глобальной раздробленности и, главное, крайне болезненного саморазрушения единой для развитых обществ «картины мира» обостряется потребность этих обществ (и особенно их элит) в выработке общей идеологии, объясняющей мир единым для всех них образом.

Потребность в общей идеологии и без того была исключительно высокой в силу кризиса идентичности, охватившей развитые общества после их победы в «холодной войне». Отсутствие общего врага, придававшего смысл их существованию, обеспечивавшего их единство и во многом бывшего источником их прогресса (который, как было показано выше, носит принципиально внерыночный характер и в известных формах, как правило, порождается угрозой физического уничтожения), породило имеющий глубокие практические последствия экзистенциальный кризис. Развитые общества с начала 90_х годов болезненно переживают имманентную неспособность найти необходимый для успешного существования всякой человеческой общности ответ на вопросы «Кто мы?» и «Зачем мы?»

Для США данная потребность дополнительно усиливалась необходимостью наличия у развитых стран «общего врага» для поддержания своего статуса сверхдержавы, то есть страны, обеспечивающей своим более слабым союзникам военно_ политическую защиту и получающую за нее значительные коммерческие преимущества. Исчезновение «общего врага» сделало безосновательными притязания американцев на эти коммерческие преимущества, ставшие к тому времени уже не только привычными, но и необходимыми для экономики США.

Попытки формирования новой общей идеологии Запада сознательно предпринимаются, насколько можно судить, с конца 90_х годов XX века. Одна из причин исступленного и единодушного уничтожения Югославии всеми развитыми странами (в том числе европейскими, которым оно было, строго говоря, невыгодно) заключается, насколько можно понять, в надежде обрести новый смысл жизни в процессе ритуального воспроизведения действий прошлого, в данном случае — ритуального уничтожения общего врага.

При рассмотрении с данной точки зрения замечания о том, что Югославия в этой ситуации играла роль своего рода заменителя Советского Союза, полностью утрачивают свой конфронтационный характер. Мотивацией Запада оказывается не врожденная ненависть к нашей стране, а попытка вернуться в прошлую, понятную и комфортную для него реальность, хотя бы и при помощи ритуального повторения совершенного в прошлом и оборвавшего эту благоприятную реальность убийства совершенно постороннего объекта (Югославии вместо Советского Союза).

Попытка заменить объединявшую Запад идеологию антисоветизма идеологией «защиты прав человека» провалилась в Сомали в 1994 году, а в Югославии в 1999 году показала свою неоднозначность, способность превращаться в свою противоположность и, более того, наносить ощутимый вред самим развитым странам.

Попытка заменить в качестве объединяющего и стимулирующего прогресс фактора угрозу быстрой смерти в войне угрозой медленной смерти от болезней (и, соответственно, превратить в новый локомотив прогресса, заменяющий ВПК, индустрию здравоохранения и биотехнологии) провалилась из-за того, что эта угроза оказалась менее убедительной для человечества. Этот провал стал очевиден также к концу 90-х годов.

Начало экономической рецессии в США не в последнюю очередь связано с этими факторами. Эффектная серия террористических актов 11 сентября 2001 года, даже теоретически невозможных без как минимум участия как минимум среднего звена американских спецслужб, открыла период попытки сформировать новую идеологию на основе совместного противодействия «международному терроризму». Однако очень быстро выяснилось, что «террористы, как блохи, у каждого свои». Более того, тесная связь значительной части террористов с теми или иными спецслужбами полностью дискредитирует саму идею борьбы с ними как некоего «общего дела».

Периодические попытки сплотить Запад страхом перед Россией, превратить ее (или на худой конец «Газпром») в новую «империю зла», грозящую всем развитым странам новым уничтожением, неуклонно проваливались из-за своей откровенной неадекватности. И отнюдь не только из-за слабости стремительно деградирующей ельцинской, а затем и путинской России, но в первую очередь из-за глубочайшей зависимости ее правящей элиты (а точнее, «тусовки») от Запада. Храня свои критически значимые, которые нельзя себе позволить потерять, активы в иностранных юрисдикциях, отправляя своих детей учиться в иностранные вузы (с надеждой, что они найдут работу за границей), а семьи — жить в комфорте наиболее фешенебельных городов и курортов, представители российской клептократии давно уже превратили себя в добровольных заложников Запада. Понятно, что бояться собственных, да еще и добровольных заложников невозможно в принципе, и все попытки превратить Россию в нового «глобального врага» проваливаются с унылой неуклонностью.

Возвышение Китая и формирование новой биполярной системы теоретически позволяло превратить в новую объединяющую развитые страны идеологию враждебности к нему — по аналогии с ненавистью к Советскому Союзу (и такие попытки также предпринимались). Однако, в отличие от советской цивилизации, китайская никогда не ставила под сомнение само существование Запада, не пыталась подрывать основ его существования — и, соответственно, не вызывала столь сильных чувств.

Глубокое экономическое взаимопроникновение Китая и Запада сделало его не просто близким и понятным, но и жизненно необходимым для многих элементов западной цивилизации, чего никогда не было у Советского Союза.

Наконец, сетевой характер китайской цивилизации, ее глубокое проникновение в поры западных обществ обеспечил Китаю мощнейшую систему лоббирования, создать которую советская цивилизация не могла в принципе — как из-за свойственной ей прозрачности, так и в силу чрезмерной забюрократизированности (которая в итоге и свела ее в могилу).

Однако, несмотря на все изложенное, насущная объективная потребность в общей идеологии не позволяла развитым странам отступить ни перед какими неудачами. В результате к концу 2000-х годов сложился качественно новый проект, имеющий, в отличие от всех предыдущих, некоторые шансы на успех: противостояние глобальному изменению климата, выступающего новым воплощением абсолютного зла, грозящего уничтожением всему сущему.

С точки зрения здравого смысла он выглядит абсолютным, совершенным бредом, — но такова общая участь многих ключевых в истории человечества идеологем.

Лишь с огромным трудом — и далеко не полностью — идеологи от науки научились заменять привычный им термин «глобальное потепление» более корректным «глобальное изменение климата». Во многом оздоровлению их сознания (пусть даже и частичному) способствуют периодически обходящие мир кадры новостных телерепортажей о бедуинских детях, под озадаченными взглядами взрослых играющих в снежки и сооружающих снежных баб. Всерьез рассуждать о «глобальном потеплении» на фоне жарких пустынь, заснеженных впервые на памяти живущих в них народов, действительно, представляется довольно странным.