Жребий - Стивен Кинг

Вокруг таинственно потрескивали леса. Плач козодоя оборвался. Где-то за спиной у мальчиков треснула ветка — так, словно не хотела, чтобы ее услышали. Дневной свет с неба почти исчез.

— Время от времени, — зловеще продолжал Дэнни, — когда какой-нибудь трепливый пацан выходит из дому после захода солнца, призрак, развеваясь, появляется из-за деревьев, а лицо у него все сгнившее, отвратное и покрыто зыбучим песком…

— Дэнни, пошли.

Голос братишки звучал по-настоящему умоляюще, и Дэнни замолчал — он едва не испугал сам себя. Вокруг, куда ни глянь, стояли темные массивные деревья, они медленно шевелились под ночным ветерком, терлись друг о друга, хрустели суставами.

Слева от них резко треснула еще одна ветка. Дэнни вдруг пожалел, что они не пошли по дороге. Еще одна ветка.

— Дэнни, я боюсь, — прошептал Ральфи.

— Не глупи, — сказал Дэнни. — Идем.

Они снова тронулись в путь. Под ногами потрескивали сосновые иголки Дэнни сказал себе, что не слышал никакого треска веток. Не слышал ничего, кроме своих шагов и шагов брата. В висках глухо стучала кровь. Руки стали холодными.

«Считай шаги, — велел он себе. — Через двести шагов мы окажемся на Джойнтер-авеню. А обратно пойдем по дороге, так что это трепло не будет бояться. Всего через минуту мы увидим уличные фонари и почувствуем себя дураками, но до чего здорово будет почувствовать себя дураками, так что считай шаги. Один… два… три…»

Ральфи взвизгнул.

— Я его вижу! Я вижу призрак! ВИЖУ!

В грудь Дэнни раскаленным железом кинулся ужас. Вверх по ногам словно бы взбежали провода. Он бы повернулся и дал деру, но в него вцепился Ральфи.

— Где? — прошептал он, позабыв, что сам выдумал этот призрак. — Где?

Он заглянул в гущу деревьев, уже наполовину боясь того, что может увидеть… Но увидел только черноту.

— Уже пропал… Но я его видел… Глаза. Я видел глаза. Ох, Дэннииии…язык у малыша заплетался.

— Нет тут никаких призраков, дурак. Шагай.

Дэнни взял брата за руку и они пошли. Ноги казались сделанными из десяти тысяч ластиков. Колени дрожали. Ральфи жался к нему, едва не сталкивая с тропинки.

— Он за нами смотрит, — прошептал Ральфи.

— Слушай, не буду я...

— Нет, Дэнни, правда. Ты что, не чувствуешь?

Дэнни остановился. Он действительно что-то чувствовал, как это бывает у детей, и понимал, что теперь они уже не одни. На лес пало великое молчание, но молчание это было недобрым, таящим угрозу. Погоняемые ветром тени томно извивались вокруг ребят, а потом Дэнни учуял что-то свирепое — но не носом.

Привидений не бывает, зато бывают извращенцы. Они притормаживают в черных машинах и предлагают тебе леденец, или ошиваются на углах улиц, или… или идут следом за тобой в лес.

А потом…

Ох, а потом…

— Бежим, — хрипло произнес Дэнни.

Но рядом с ним дрожал парализованный страхом Ральфи. Его пальцы впились в руку Дэнни не хуже тугой бечевки. Глаза неподвижно смотрели в лес, а потом стали расширяться.

— Дэнни?

Треснула ветка. Дэнни обернулся и посмотрел туда, куда смотрел его брат. Мальчиков окутала тьма.

9:00 вечера.

Мэйбл Уэртс, чудовищно толстая женщина, отметила в последний день рождения свое семидесятичетырехлетие, а ее ноги делались все менее надежными. Мэйбл была хранилищем городской истории и городских сплетен. Память ее простиралась вглубь времен на пять десятилетий некрологов, супружеских измен, воровства и безумия. Она была сплетницей, однако не намеренно жестокой (хотя те, чей сор она поспешила вынести из избы, были склонны не соглашаться). Мэйбл просто жила в городе — и ради него. В определенном смысле она сама была городом: толстая вдова, теперь крайне редко покидавшая дом, она почти все время проводила у окна, одетая в похожий на шатер шелковый лиф; желтоватые, как слоновая кость, волосы уложены в корону из толстых кос, по правую руку — телефон, по левую — мощный японский бинокль. Первое в сочетании со вторым плюс время на то, чтобы использовать их в полной мере, делали ее доброжелательным пауком, который восседал в центре паутины коммуникаций, простирающейся от Поворота до восточного Удела.

Мэйбл уже давно наблюдала за домом Марстена, понукаемая желанием увидеть что-нибудь получше, и тут ставни слева от крыльца раскрылись, выпустив золотой квадрат света, который определенно не был ровным свечением электричества. Но Мэйбл лишь мельком засекла то, что могло быть очертаниями головы и плеч мужчины — и это причиняло вдове танталовы муки. А еще повергло ее в странный трепет.

Больше в доме никакого шевеления не было.

Мэйбл подумала: ну что ж это за люди такие, если они открывают окна только тогда, когда ни одна живая душа не может их толком разглядеть Она положила бинокль и осторожно подняла телефонную трубку. Два голоса, которые она быстро определила как принадлежащие Хэрриет Дорхэм и Глинис Мэйберри, болтали про то, как этот парнишка — Райерсон — нашел собаку Ирвина Пэринтона.

Мэйбл сидела тихо, дыша ртом, чтобы ничем не выдать своего присутствия на линии.

11:59 вечера.

День дрожал на грани угасания. Дома спали во мраке. В центре города ночные огни в скобяной лавке, «Похоронном бюро Формена» и кафе «Экселлент» заливали мостовую мягким электрическим светом. Кое-кто лежал без сна — Джордж Боер, только что вернувшийся домой со второй смены на «Гэйтс-Милл» (с трех до одиннадцати), Вин Пэринтон — он сидел, раскладывал «солитер» и не мог уснуть из-за мыслей о Доке, чья кончина поразила его куда сильней, чем смерть жены. Но почти все в городе спали сном праведников и людей, зарабатывающих на хлеб в поте лица своего.

В воротах кладбища Хармони-Хилл задумчиво стояла темная фигура, поджидая смену часа. Когда фигура заговорила, голос оказался негромким и интеллигентным.

— О, отец мой, помоги же мне теперь! Повелитель Мух, поддержи меня в этот час. Вот я принес тебе гнилое мясо, зловонную плоть. Я принес тебе жертву — левою рукою я приносил ее. Дай же мне знамение на земле этой, освященной во имя твое. Я жду знамения, чтобы взяться за дело твое.

Голос замер. Поднялся слабый ветер, он принес вздохи и шепот листвы на ветвях и трав, а еще слабый запах падали со свалки, расположенной выше по дороге.

Никаких звуков кроме тех, что принес ветер. Фигура некоторое время стояла молча, погруженная в раздумья. Потом нагнулась и выпрямилась с детской фигуркой на руках.

— Вот что я принес тебе.

Для слов не осталось места.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ДЭННИ ГЛИК И ДРУГИЕ