Повесть о Зое и Шуре - Любовь Космодемьянская

- Сколько же лет этому Корнехо? - спрашиваю я.

- Семнадцать, - отвечает Шура.

- А тебе?

С моей стороны жестоко задавать такой вопрос. Шура молча вздыхает...

- Мама! - выводит меня из раздумья звонкий голос совсем рядом. - Почему так поздно? Мы заждались!

- Разве поздно? Я обещала в семь.

- А теперь без десяти восемь. Я уж начала беспокоиться.

Зоя берет меня под руку и примеряется, чтобы попасть в ногу. Мы идем рядом. Она очень выросла за последние два года; скоро, очень скоро она будет одного роста со мной. Иногда мне даже странно, что у меня такая взрослая дочь. Юбка ей уже коротка, и вышитая блузка тоже становится мала; пора подумать о новом...

С 1931 года, с тех пор как я привезла ребят в Москву, мы почти не разлучались. Даже ненадолго уходя из дому, каждый из нас непременно говорил, куда идет и когда вернется. Пообещав прийти с работы не позже восьми, я стараюсь сдержать слово. Если меня что-нибудь задерживает, Зоя начинает беспокоиться, выходит мне навстречу к трамвайной остановке и ждет - вот как сегодня.

Если Шура, придя домой, не заставал сестру, то его первый вопрос был:

- А где Зоя? Куда ушла? Почему ее так долго нет?

- Где Шура? - спрашивала Зоя, едва переступив порог комнаты.

И я, когда случалось прийти домой раньше детей, чувствовала себя странно и неприютно, пока не раздавались на лестнице знакомые шаги. А весной иной раз становилась у открытого окна и ждала... Словно сейчас вижу: вот они идут, почти всегда вместе, о чем-то горячо разговаривая, - и сразу тепло становится у меня на сердце...

... Зоя мягко отнимает у меня портфель и сумку:

- Ты устала, давай я понесу.

Мы идем медленно, радуясь славному весеннему вечеру, и рассказываем друг другу обо всем, что случилось за день.

- Ты читала? Испанских ребятишек привезли в Артек, - говорит Зоя. Фашисты чуть не потопили пароход, на котором они ехали. Вот бы посмотреть на этих ребят!.. Подумай, после бомбежки, после всего - оказаться вдруг в Артеке! А там хорошо сейчас? Не холодно?

- Нет, в апреле на юге уже совсем тепло. Розы цветут. Да посмотри на себя: ты и в Москве ухитрилась загореть, нос-то лупится.

- Так ведь мы уже начали сажать вокруг школы сад. Полдня на воздухе вот и загорела. Знаешь, каждый должен посадить дерево. Я, пожалуй, посажу тополь - люблю, когда тополевый снег идет. И запах у тополя славный, правда? Свежий-свежий и немножко горький... Ну, вот мы и дома! Скорей умывайся, я сейчас подогрею обед.

Я умываюсь, но, и не глядя, знаю, что делает Зоя. Она зажигает керосинку, чтобы подогреть суп, бесшумно ходит в своих тапочках по комнате, быстро и ловко накрывая на стол. В комнате - чистота, недавно вымыт пол, пахнет свежестью. На окне, в высоком стакане, две веточки вербы, на которой словно уснули серебристые мохнатые шмели.

Чистота и уют в нашем доме - дело Зоиных рук.

На ней лежит все хозяйство: уборка, покупка продуктов. Зимой она еще и печь топит. У Шуры тоже есть кое-какие обязанности: он носит воду, колет дрова и ходит за керосином. Но "мелочами" он не занимается; как многие мальчики, он берется только за "мужские" дела и убежден, что полы подметать и по магазинам бегать ему не к лицу: "Это может каждая девчонка".

А вот и он!

Дверь не просто открывается - она с треском распахивается, и на пороге - Шура: румянец во всю щеку, руки по локоть в грязи, под глазом, увы, опять синяк.

- Была игра! - весело объясняет он. - Добрый вечер, мама! Уже умылась? Вот твой стул. Сейчас и я умоюсь.

Он долго плещется, фыркает и одновременно рассказывает о футболе с таким увлечением, словно, кроме футбола, ничего на свете не существует.

- А перевод с немецкого когда будет? - спрашивает Зоя.

- Поем - переведу.

Я принимаюсь за свой поздний обед, дети ужинают. Сейчас все разговоры о том, каков будет школьный сад. Я слушаю и понимаю: ребята готовы посадить вокруг своей школы все деревья, какие им только известны.

- Почему ты говоришь, что пальма не будет расти? Вот я в "Огоньке" видел фото: пальмы, а кругом снег. Значит, они отлично переносят холод.

- Что же ты сравниваешь крымскую зиму и нашу, - спокойно возражает Зоя. Потом поворачивается ко мне: - Мама, а ты мне что-нибудь почитать принесла?

Я молча достала из портфеля "Овод". Зоя краснеет от удовольствия.

- Вот спасибо! - говорит она и, не в силах удержаться, начинает бережно перелистывать книгу, но тут же откладывает в сторону.

Потом быстро убирает со стола, перемывает посуду и садится за уроки.

Рядом с нею, вздохнув и поворчав немного ("Завтра с утра времени нет, что ли!"), усаживается Шура.

Зоя начинает с того, что ей дается труднее всего, - с математики. Шура открывает учебник немецкого языка, оставляя задачи напоследок: они ему даются легко.

Через полчаса Шура захлопывает учебник и с громом отодвигает стул:

- Кончил! А задачки - завтра утром.

Зоя даже не поворачивает головы. Она вся ушла в работу. Рядом лежит "Овод" - книга, которую она давно уже просила меня принести, но я знаю: пока Зоя не покончит с уроками, читать она не станет.

- Дай-ка я посмотрю твой перевод, Шура, - говорю я. - Так... Это разве дательный падеж? Взгляни-ка сюда.

- Да... соврал.

- Ну вот... А тут надо не "u", a "u: ". И вот еще: Garten ведь существительное, почему же с маленькой буквы? Три ошибки. Садись, пожалуйста, и перепиши все заново.

Шура со вздохом выглядывает из окошка: на крыльце сидят его приятели и ждут, не выйдет ли он. Время не такое позднее, еще можно бы разок сыграть... Но факты - вещь упрямая: три ошибки... с этим не поспоришь! И Шура со вздохом снова садится к столу.

... Ночью я просыпаюсь со смутным ощущением: в комнате что-то не так, как всегда. Так и есть: зажжена и прикрыта газетой настольная лампа; Зоя, подперев кулаками щеки, склонилась над "Оводом". И щеки, и руки, и, кажется, страница мокры от слез.

Почувствовав мой взгляд, она поднимает глаза и молча улыбается сквозь слезы. Мы ничего не говорим друг другу, но обе вспоминаем тот день, когда Зоя с укором сказала мне: "Большая, а плачешь!"

ДЕВОЧКА В РОЗОВОМ

По-весеннему яркое небо, на фоне его - голые черные ветви и скворечник... Больше ничего нет на этой картинке, но я долго смотрю на нее, и где-то внутри горячей волной поднимается радость и надежда. Тут не просто нарисованы дерево, небо, скворечник - тут есть главное, без чего невозможна живопись: настроение, мысль, умение видеть природу и понимать ее.

А вот другой рисунок: мчатся кони, воинственно вскинуты шашки в руках лихих кавалеристов. Тут всё в стремительном, жарком движении... Вот снова пейзаж: знакомый заросший прудик в Тимирязевском парке. А вот Осиновые Гаи высокая, сочная трава на прибрежном лугу и серебряная рябь нашей маленькой веселой речки...