Из пережитого. 4-е издание - Юрий Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В свой последний приезд в Ленинград (было это зимой 1932–1933 года) отец перед отъездом занемог. У него разболелся живот. Он лежал в маленькой комнате на диване. Таким я его и запомнил. Потом он уехал, и, как вскоре оказалось, навсегда. В марте к нам на Кирочную неожиданно приходит телеграмма о том, что отец серьезно заболел. После получения телеграммы Елизавета Александровна пошла со мной в Спасо-Преображенский собор, который расположен неподалеку от дома, где мы жили. Там она горячо молилась за здоровье отца, не зная, что его уже нет в живых. Ведь он был ее воспитанник. А вскоре пришла вторая телеграмма с извещением о смерти отца. Кажется, она пришла утром. Я сидел в столовой и завтракал. Александр Петрович подошел ко мне и погладил меня по голове. Помнится, я был удивлен его неожиданной лаской. Потом пришла Елизавета Александровна. Узнав о телеграмме, она зарыдала. Так я остался круглым сиротой.
Более двух десятков лет я был в неведении о подлинной причине смерти отца. Мне говорили, что он умер от простуды. И лишь в 50-х годах, когда я был у своего дяди, он сказал, что настало время, чтобы я узнал всю правду, и передал мне папку с документами, касавшимися моего отца. Из них я узнал, что мой отец повесился в номере гостиницы, где он жил, после того как был издан приказ о его увольнении за развал работы цеха, которым он руководил. В папке оказался и этот приказ, и письмо Антонина Иванова, в котором он сообщал о подробностях происшедшего, и тексты телеграмм, написанных собственноручно отцом и отправленных после его смерти в Ленинград (одна – о его болезни, другая – о кончине). Привожу полностью и текст приказа, и письмо Иванова, ничего в них не меняя23.
Приказ № 52
по Магнитогорскому металлургическому заводу
«__» марта 1933 г. г. Магнитогорск
Плохое руководство Паросиловым цехом, выражающееся: в отсутствии дисциплины, неиспользовании прав единоначалия, в исключительно плохом присмотре за эксплоатируемыми агрегатами, что приводило к порче и выходу из строя, не принятии мер к уборке и приведению в порядок паровоздуходувной станции, пыль, грязь, бревна и т. п. Эксплоатируемый пароводопровод находится в безобразно-плохом состоянии, это привело к тому, что воздуходувная станция имела целый ряд перебоев в своей работе, из-за чего неоднократно нарушался режим работы доменных печей. Несмотря на неоднократные замечания и указания Главного энергетика завода Начальнику паросилового цеха на вопиющие безобразия в цехе, начальник паросилового цеха не принял к исполнению и не принял решительных мер к их изжитию.
Дальнейшее пребывание в цехе К. Н. Толстого считаю нетерпимым, поэтому приказываю:
§ 1. —
К. Н. Толстого с работы снять.
§ 2. —
Начальником паросилового цеха назначить Н. И. Булгакова.
§ 3. —
В пятидневный срок произвести прием и сдачу дел. Акт приема представить Главному энергетику завода.
П. п. Директор з-да: Маннес
Управделами: Шустикова
Верно… (Буянова)
А вот письмо Антонина Ник. Иванова, адресованное сестре отца, моей тете Татьяне Николаевне, в семье которой я в то время воспитывался:
Г. Магнитогорск 10/IV 1933 г.
Простите, что вместо обещанного 5-го апреля высылаю Вам письмо с большим опозданием, были некоторые причины, да и вместе с этим трудно писать письмо о таком неприятном вопросе. Напишу, постараюсь подробно, что произошло.
Кирилл Николаевич приблизительно с 19-го марта немного заболел ангиной. 22 марта он уже был почти совсем здоровый, но мы с ним договорились, что 23-го он еще будет дома, 24-го день отдыха, а 25-го он должен был выдти на работу. Неожиданно 23-го марта был получен в цех приказ о снятии его с работы. Причем, как оказалось после, его хотели перебросить на другую работу. Вечером 23-го марта я и еще двое сидели у него. Обсуждали этот приказ, а также говорили о других вопросах. Ночью, около часу, я с ним говорил по телефону, было все спокойно, 24-го марта в выходной день я был вызван на производство. Затем вечером я к нему пробовал три раза зайти, но дверь была закрыта. Мы с товарищем подумали, что он уехал в «Березки». На другой день 25/III утром около 9 часов у него дверь так же оказалась закрытой. Тогда я с товарищем решили войти в комнату, где увидели ужасную картину. Оказалось, что он повесился на полотенце у двери. Это нас, конечно, ужасно поразило и мы даже не догадались посмотреть, что им было оставлено.
Похоронили мы его 30-го марта. Группа товарищей отдала ему последний долг. В гробу с него сделано несколько снимков, но только сейчас затруднение с бумагой – высылаю пока один экземпляр.
На мое имя он оставил доверенности на получение зарплаты, облигации и деньги 1001 руб. из Сберкассы, а также была им лично составлена телеграмма на Ваше имя (которую я Вам посылаю; вставка 30 сделана мною). Текст оставленного письма мне для прочтения не дали, думаю, что было письмо на мое имя. Адреса я Вашего не знал до 2-го апреля. Текст составленной им телеграммы я получил 3-го апреля. Следствие по этому делу велось в ОГПУ.
Вещи получу завтра, вышлю Вам не ранее 15-го апреля. Деньги вышлю 12–13-го, получаю завтра.
После отсылки всех вещей и денег составлю Вам об этом подробное письмо.
В виду того, что я оставленного им письма не читал, поэтому причину его самоубийства не знаю, могу только предполагать.
По этому неожиданному случаю для Вас, а также и для меня, выношу Вам глубокое соболезнование.
Прошу передать привет Юрочке и надеюсь, что Вы его не оставите и дадите соответствующее воспитание. Должен сказать, что он часто вспоминал о своем сыне и о Вас. Если пожелаете приехать, могу представить Вам все, чем располагаю и оказать полное содействие, а также могу ответить Вам письмом на интересующие Вас вопросы.
С уважением к Вам
г. Магнитогорск, Центральная гостиница, комн. ¹ 191,
Антонин Ник. Иванов.
Для меня ознакомление с этой папкой было страшным потрясением, хотя мне уже было под тридцать. Я места себе не находил. Вначале я хотел ехать в Магнитогорск, встретиться с людьми, которые знали отца, разыскать его могилу, поклониться его праху. Но потом у меня не хватило на это душевных сил. Я так и не поехал. Теперь же, когда с момента его кончины прошло почти шестьдесят лет, это и бесполезно. Все быльем поросло. Прости меня, отец…
Думаю, что мой отец стал жертвой неуверенности и страха, которые в преддверии 37-го года охватывали наше общество. Над ним явно сгущались тучи. Он, видимо, понимал, что дело не ограничится увольнением с работы. Почти уверен в том, что если бы тогда и пронесло, то в 37-м репрессии не обошли бы отца стороной. Его замели бы за одну фамилию. Кстати сказать, почти все командиры производства, которые строили Магнитку, вскоре пали жертвами репрессий, которые особенно усилились после гибели Серго Орджоникидзе. Возможно, что отец решился на этот шаг ради меня, чтобы обеспечить меня какой-никакой пенсией и избавить от клейма сына врага народа. Не исключаю, однако, что мои предположения и неоправданны. Отец был большим поклонником комбината и говорил о нем с нежностью. То, что он был отлучен от дела, которому служил, несомненно, больно ударило по его самолюбию. Не нужно забывать, что ему было всего тридцать лет. А в таком возрасте (да и более позднем) не всегда хватает рассудительности. Но все это только предположения. Мы так никогда и не узнаем, что подвело отца к роковому концу. Скорее, это был комплекс причин, которые сплелись в тугой узел. И развязала его только смерть.
Сравнительно недавно из газетной публикации узнал о том, что 14 марта 1933 года ЦК ВКП(б) принял постановление «Об ответственности служащих в государственных учреждениях и предприятиях за вредительские акты». Не исключено, что мой отец стал жертвой разнарядки, которая во исполнение этого постановления была спущена на места, – ведь нужно было докладывать, что установка принята к неукоснительному исполнению и борьба с вредителями усилена.
Припоминаю встречу, которая произошла у меня незадолго до войны. Со своей бабушкой по линии матери (бабушкой Глушковой) возвращался на трамвае от каких-то гостей, кажется, с Петроградской стороны. Трамвай шел полупустой. Рядом с нами ехал мужчина с обильной проседью в волосах. На лацкане его пиджака было несколько орденов, в том числе и орден Ленина, – орденские планки тогда еще не ввели. В то время люди с несколькими орденами встречались редко. Меня, как мальчишку, он, конечно, заинтересовал. Наш попутчик это заметил. Завязался разговор. Я спросил, за что он награжден. Помнится, он ответил: «За Магнитку». Сказал ему, что там работал мой отец, и назвал его фамилию. Незнакомец после этого с какой-то растерянностью произнес: «Ты сын инженера Толстого?» Всецело поглощенный рассматриванием орденов, я, видимо, не заметил, когда бабушка дала ему понять, что о причинах смерти отца я ничего не знаю. Незнакомец как-то замялся и вышел из трамвая еще до нас, пожав мне на прощанье руку. Кто это был, я так и не узнал. Больше я его не видел.