Деревня страха - Мартин Джексон

Редклиф взглянул и увидел груду тряпья, перевязанную посередине веревкой и по форме напоминающую фигуру человека. С первого и даже со второго взгляда можно было представить себе, что это лежит какой-то бродяга. Редклиф чувствовал, что Тренч что-то имеет в виду. Это было тело, самое настоящее тело, и, только дотронувшись до него, можно было убедиться, что это старый ковер, завернутый в брезент. Редклиф в этом и убедился. Хороши эти священники со своими штучками!

- Вот это-то разглядели через окно склепа две пожилые дамы, и еще до того как я узнал об этом, слух распространился и превратился в целую историю, которая была преподнесена полиции в качестве твердо установленного факта. - Тренч рассказывал легко, с юмором, но не слишком увлекаясь, как того требовало его положение. - Как вы сами видите, никакое это не тело.

Редклиф обернулся, подбирая слова, чтобы выразить свои глубокие извинения. Он взглянул на священника и увидел, что тот держит что-то над головой. Это оказался столярный молоток. Он с удивлением смотрел на плоскую, массивную ударную поверхность инструмента, находящегося всего в полуметре от его головы. На губах священника змеилась легкая усмешка, костяшки его пальцев, сжимавшие рукоятку молотка, побелели от напряжения.

- Что...

Еще до того как Редклиф, увидел все это, сумел что-то понять, кусок металла начал стремительно приближаться к нему. Он ощутил удар по голове, немного выше переносицы, и понял, что треснула кость. Удивительно, но он не почувствовал боли, только ощутил, как подались и треснули кости его черепа под воздействием более прочного материала. И лишь в самый последний момент, перед наступлением полной темноты, когда глазниц, удерживающих глазные яблоки, уже не существовало, потому что превратились в костяную кашу, только тогда Редклиф впервые почувствовал боль, но пришло забвение, боль исчезла, как исчезли все звуки. Тишина.

Тренч отступил на шаг назад. Ноги Редклифа подогнулись, тело сначала осело вниз, затем завалилось вперед и растянулось на земле лицом вниз. Подумав несколько мгновений, Тренч снова поднял молоток и изо всей силы ударил еще раз по уже разбитому черепу Редклифа в том месте, где голова соединяется с шеей. Подождал. Тело даже не дернулось. Перед Тренчем тихо лежало то, что несколько мгновений назад было человеком. Томом Редклифом, представлявшим собой опасность, сейчас он уже не дышал и не был опасен.

Тренч положил молоток на место, в ящик для инструментов, и потащил тело к дальнему надгробию - сооружению с плоским верхом, находившемуся в самой темной части склепа. Когда он подхватил тело под мышки и попытался его поднять, из разбитой головы выпал сгусток крови и упал ему на ботинок. Брезгливость охватила Тренча, с досадой и раздражением он швырнул труп на надгробие. Труп упал поперек и та часть лица, которая ударилась о поверхность сооружения, обезобразилась еще больше: теперь только один глаз безжизненно уставился на дверь. Тренч с отвращением вытер куском тряпья кровь с ботинка, затем подошел к окну и провел окровавленным куском по маленьким стеклам. В помещении стало так темно, что он с трудом отыскал дверную ручку. Луч света, ворвавшийся внутрь через открытую дверь, пробил темноту и упал на распростертое тело, слабо осветив его. Жалкая, сломанная игрушка. Тренч вышел и прикрыл за собой дверь. Вставив ключ в замочную скважину, он повернул его два раза, потом несколько раз подергал ручку, чтобы быть полностью уверенным.

Отвернувшись от двери и уже собираясь идти, он поднял глаза к небу и его губы растянулись в широкой улыбке.

- Спасибо тебе, Господи, - тихо произнес он, ликуя.

Полное подчинение божественной воле означало и самый простой способ действия, прямое и быстрое решение всех проблем. Единственный человек в городке, у которого были кое-какие подозрения, был направлен именно к нему в дом, а не куда-либо еще, значит Господь по-прежнему помогает ему. Что это за сила такая, подумал Тренч, направляясь домой. Какая высшая степень власти... И какое счастье, что он вместе со своим господином.

Глава Х

Анита Кроутер переносила свое вдовство очень тяжело. Для нее это было проклятием, она жила под этим гнетом уже два года. В свои тридцать два она ощущала себя во всех смыслах на вершине зрелости: опытная, умная, образованная, красивая женщина, обладающая состоянием и имеющая страстную тягу к мужчинам. Этот голод, сколько она помнила себя, терзал ее постоянно. Так было и в те времена, когда был жив ее муж. Она называла это чрезмерной любвеобильностью или избытком физиологической потребности, которую он не сумел умерить. Теперь, когда его не стало, после долгих и безуспешных метаний и поисков, она пришла к такому состоянию, в котором пребывала в настоящее время. В качестве своевольной жены она смотрелась вполне шикарно. В качестве неразборчивой в связях вдовушки она чувствовала себя иногда обыкновенной шлюхой, и никуда от этого не денешься.

Ей нравился ее дом в Уэлсфорде. Она обставила его дорогой мебелью и пополняла всем, что могла найти и позволить себе купить. У нее действительно все было на уровне, не то что у других горожан, живущих в таких же домах. Обычно она просыпалась очень поздно и долго одевалась, убивая таким образом большую часть дня. Только вечер вселял в нее некоторую уверенность, и она старалась провести его так, словно он был последним в ее жизни. Анита была маленькая блондинка с таким лицом, какое можно увидеть на рекламе молока. Она старалась жить только своей собственной жизнью, чтоб не страдать от действительности. Этому в значительной степени помогал и алкоголь. Он же обычно помогал ей уснуть.

В четверг утром она поднялась непривычно рано. Приняла ванну, оделась, хотя на часах еще не пробило десять. Ей даже удалось съесть легкий завтрак. Она давно решила, что ей необходимо выйти замуж, хотя толком не знала зачем. Именно появившаяся наконец возможность заставила ее подняться чуть свет и одеться, как сказали бы в Европе, вызывающе сексуально. Местные кумушки, если бы они увидели ее наряд, конечно, назвали бы его неприличным. На ней был плотно обтягивающий грудь яркожелтый шерстяной свитер без рукавов и оранжевая миниюбка, такая узкая и короткая, что не скрывала даже часть попки в прозрачных белых нейлоновых трусиках. Вот и все, никаких туфель, никаких чулок или колготок. Она экипировалась так в надежде на удачу: сосед, думала она, должен наконец-то попросить ее подписать с ним свадебный контракт.

Он был доктор, кажется, философии и большая шишка в области конструирования реактивных двигателей. Холостяк, вид у него всегда был задумчивый, что ему очень шло и являлось, считала Анита, следствием его любви к книгам и подавленных сексуальных потребностей. Звали его Эдвард Шорт. Анита уже целую неделю изо всех сил старалась привлечь его внимание и зазвать к себе на чашку кофе. Сначала ее планы претворились в совместно проведенный вечер, без прислуги, с отличным ужином и танцами, и, наконец, совсем недавно игра достигла такой точки, что Эдвард, в сильном смущении, как всегда неуверенный в себе, стоя у нее в прихожей, позволил поцеловать себя и даже обласкать. Он обещал зайти как-нибудь утром в свободный день на чашку кофе. Анита решила, что сегодня как раз такой день: солнечный и подходящий во всех отношениях. Как только он попробует этот кусочек торта, так она подумала о себе, то будет просто счастлив распрощаться с хлебом и водой - так расценивала она его образ жизни. Он очень волнующий, ей бы не пришло в голову изменять ему. Да, если все тщательно продумать, это будет хорошая партия. Если же дело сорвется, можно утешить себя мыслью, что он не достанется и никому другому. Она хорошо знала свои возможности во многих областях, что же касается способности обольщать и заманивать в сети мужчин, она была гораздо выше среднего.