Душа в лунном свете - Дин Кунц

Огромная стальная плита открыта, и отблески множества свечек танцуют за дверным проёмом, ведущим в противостоящий затенённый проход. Он ощущает сильный запах ладана, пересыщенный аромат отличается, но чем-то напоминает запах отвратительной вещи, которую Меррипен влил в открытый рот Криспина из термоса.

Его ведёт вперёд любовь к брату, но в то же время он колеблется, боясь не только за свою жизнь, но также потерять ещё что-то, у чего в данный момент нет имени, но с чем приходится считаться. Он никогда прежде не сталкивался с таким противоречием: решивший освободить Харли независимо от того, сколько врагов необходимо оставить поверженными на своём пути… и в то же самое время борющийся с сильным желанием бросить нож, упасть на колени и делать всё, что они от него захотят, сейчас, прямо сейчас, не через пять дней, в праздник святого Франциска.

Когда он подходит к дверному проёму, то обнаруживает комнату, освещённую в основном свечами, стоящими на многоуровневых столах, расположенных у трёх стен комнаты, тысяча свечей как одна. Жёлто-оранжевые язычки пламени, кажется, дрожат в такт песнопению на иностранном языке, возможно, латинском.

Держа нож перед собой, Криспин пересекает порог, за которым цементный пол ведёт к чему-то, похожему на многочисленные матрацы, лежащие вплотную друг к другу и покрытые чёрными простынями. Он останавливается, когда осознаёт, что они все здесь и даже больше — весь персонал и, возможно, с дюжину незнакомцев, Кларетта и Джайлз, нянюшка Сэйо — и что все они голые.

Криспин никогда никого не видел голым, кроме себя самого и своего брата. Вид этих обнажённых тел смущает его, ему неприятно, что ему пришлось так вот разглядывать их, но это также вызывает не такой уж неприятный трепет по позвоночнику.

Примерно половина собравшихся стоят и поют песнопения, а другие стоят на руках и коленях или лежат в странных позах, двигаясь вместе в резких движениях, извиваясь. Ему требуется всего секунда, чтобы понять, что они занимаются тем, что могут делать мужчина и женщина, о чем он имеет лишь весьма смутное представление, действия, обычно производимые мужчиной и женщиной, но пары состоят не всегда только из мужчины и женщины, и среди них не всегда только пары.

Никто из них пока не показал, что заметил его. Пока ещё нет. Он — маленький мальчик, находящийся пока за пределами основного полумесяца, освещенного свечами, почти полностью в тени, в отличие от лезвия ножа, которое мерцает, как будто золотое.

Он видит, как нянюшка Сэйо делает что-то омерзительное. Она внушает отвращение, но также манит его, и он делает два шага к ней перед тем, как понимает, что делает, и останавливается. Новый страх, отличный от тех, с которыми он был знаком, пронизывает его, потому что осознаёт, что если она увидит его и повернёт к нему глаза, милые чёрные глаза, то самое безобидное, что с ним могут сделать — они убьют его. Змеящийся полумрак, изобилующий ладан, который в один момент — изысканный аромат, а в другой — удушающий смог, песнопения, эластичные движения извивающихся тел, а теперь откуда-то музыка, состоящая из высоких и тонких звуков: ничто из того, что проходит через Криспина, не невинно, море нового опыта, но при этом это окутывает его со всех сторон, кажется, забирает его, как нянюшка берёт его в свои руки, окружает и поднимает его, желает его. Если нянюшка Сэйо бросит сейчас на него взгляд, если встретится с ним глазами, в глубине души он знает, что может очнуться через многие годы от сегодняшнего дня, не зная, как и где он был всё это время, не зная, кто он, уверенный только в одном — что принадлежал кому-то, что он её раб.

Их возбуждённые прикосновения настолько завладевают его вниманием, что только сейчас он поднимает глаза от толпы людей к тому, что лежит на возвышении за ними. На длинном белом мраморном столе лежит Харли, одетый в белое платье, как певчий, на голове венок. Он закован в стальные кольца в светлом камне. Его челюсти растянуты до боли, чтобы вместить во рту зелёное яблоко, и яблоко удерживается на месте ремнём, который проходит вокруг его головы. Криспин смотрит ещё выше и видит Джардену и мистера Мордреда, оба в чёрных халатах. Маски откинуты с их лиц, лежат на головах, но сейчас они стягивают их снова на место, маски настолько реалистичные, что внезапно начинает казаться, что у мистера Мордреда голова хитрого козла, а у Джардены — рычащей свиньи.

В другое время он воспринял бы эти маски как забавные наряды на Хэллоуин, глупые игры для развлечений, но сейчас не тот случай, потому что лица под масками — их маски, а искусно сделанные маски козла и свиньи — их истинные лица. Если люди могут настолько отличаться от тех, кем кажутся, то, возможно, ничто в этом мире не является тем, — или только тем — чем кажется.

За Джарденой и мистером Мордредом, выше них, на дальней стене висит предмет, который Криспин не может сразу распознать. Через мгновение он понимает, что это перевёрнутое распятие.

За песнопениями и музыкой Криспин слышит более глубинный шум, жужжание. В нескольких футах над его головой поток жирных слепней в виде серпантина пролетает над участниками обряда. Должно быть, это их метки, родимые пятна, татуировки, что-то ещё, некогда просто очертания на их коже, но теперь ставшие реальными на время церемонии, роящимися. Он подозревает, что если одна из этих мух решит с ним расквитаться, с ним будет покончено.

Когда песнопения стоящих участников собрания становятся более напряжёнными, Криспин снова смотрит на закованного в цепи Харли. Поднятый кинжал в руке Джардены имеет змеевидное лезвие, через который свет свечек течёт, как жидкость.

Криспин всего лишь мальчик, маленький мальчик с недостатками в характере, которые поощрялись с того времени, как они переехали жить в «Терон Холл». Он мальчик, формирование которого ещё не завершено, чьё сердце всё ещё находится в стадии развития. Он мальчик, в котором нет ничего от воина, и он сильно опоздал. Кинжал погружается, и Криспин убегает, бежит от слепней и гипнотических глаз нянюшки Сэйо до того, как она сможет повернуть их к нему, бежит от всей ответственности за своего брата, но также — что он понял только спустя годы — он бежит от того, что заманчиво зазывает его, от того, кем он мог бы стать, если бы его недостатки проникли глубже и стали ещё хуже.

Дыша тяжело и неровно, он обнаруживает себя в фойе, без ножа, но с книгой, «Год святых», на обложке которой ещё один портрет святого Михаила, на этот раз он не в компании Гавриила и Рафаэля, как на внутренней иллюстрации, а одинокий и жестокий.

Криспин открывает дверь и оказывается перед полицейским, который может быть в каждом месте одновременно.