Воскрешение на Ресуррекшн-роу - Энн Перри

— Вчера я встретил вашего друга Карлайла, — резко произнес он.

Удивленная его тоном, она спросила:

— Сомерсета? Как у него дела?

— Мы вместе откушали в клубе, а потом он заманил меня в самое ужасное место, какое мне приходилось видеть! Я никогда не мог вообразить ничего подобного…

— Мне жаль. — Алисия обеспокоенно взглянула на Доминика. — Вы не пострадали? Уверены, что хорошо себя чувствуете? Я легко могу отменить этот визит — ничего срочного.

— Нет, я не пострадал! — Его голос звучал сердито, он перестал владеть собой, в душе кипели смятение и гнев. Доминику хотелось, чтобы кто-то все объяснил. А еще лучше было бы оставаться в неведении — так легче жилось.

Алисия явно ничего не понимала. Она никогда в жизни не видела работный дом. Ей не разрешали читать газеты, и она никогда не имела дело с деньгами. Домоправительница вела записи расходов, а муж оплачивал ее счета. Единственные лишения, с которыми она столкнулась, — это когда отец урезал ей деньги «на булавки», потерпев неудачу с вкладами.

Доминик хотел объяснить, что именно он видел и какие чувства испытывал. Однако об этом можно было рассказать только некрасивыми словами. Да и как описать вещи, которые Алисия ни за что не смогла бы вообразить? Сдавшись, он погрузился в молчание.

После того, как визит был закончен, он отвез Алисию в Гэдстоун-парк. Затем, чувствуя себя несчастным, отослал экипаж и целый час сидел у себя дома, глядя на огонь в камине. Наконец он встал и приказал снова подать экипаж.

Шарлотта выкинула из головы всю эту историю с трупами. У нее было слишком много собственных забот, чтобы интересоваться делами, которые вел Питт. А опознание трупа человека, который, насколько ей было известно, умер от естественных причин, ее не беспокоило. А тут еще Джемайма упала в лужу, и нужно было полностью ее переодеть. Поэтому прибавилось стирки, к тому же Шарлотта не любила гладить.

Она удивилась, когда позвонили в дверь, так как никого не ждала. Люди редко заходят в середине дня: у всех есть свои обязанности, и в это время обычно стряпают. Но еще больше она удивилась, увидев на пороге Доминика.

— Мне можно войти? — спросил он, прежде чем она успела заговорить.

Шарлотта шире распахнула дверь.

— Да, конечно. Что случилось? Вы выглядите… — Она хотела сказать «несчастным», но решила, что «нездоровым» будет тактичнее.

Он прошел в холл, и Шарлотта, закрыв дверь, снова повела его на кухню. Джемайма играла в кубики в своем манеже в углу. Доминик присел на деревянный стул у стола. В комнате было тепло, приятно пахло вымытым деревом. С сушилки под потолком свисали простыни, и он с любопытством посмотрел на веревку и шкивы, с помощью которых сушилку поднимали и опускали. На плите нагревался утюг.

— Я оторвал вас от дел, — сказал Доминик, не двигаясь.

— Нет, не оторвали. — Улыбнувшись, Шарлотта взяла утюг и продолжила гладить. — Что случилось?

Доминику стало досадно, что по его лицу сразу все видно. Однако так хотелось, чтобы его успокоили, что было не до обид.

— Вчера некто по фамилии Карлайл показал мне работный дом, где-то в Семи Циферблатах. Там было человек пятьдесят-шестьдесят, все в одной комнате. Они распарывали и перешивали старую одежду. Даже дети. Это мерзко!

Шарлотта вспомнила, как рассердилась, когда Питт впервые рассказал ей о трущобах. Она тогда жила на Кейтер-стрит и считала, что очень хорошо осведомлена о жизни, потому что просматривает газеты. Шарлотта была потрясена и разгневана, что не знала об этих неприглядных сторонах жизни раньше. Но особенно она рассердилась на Питта, потому что он-то знал обо всем этом всегда и впустил в ее мир людское горе.

Шарлотте нечем было утешить Доминика. Она продолжала гладить рубашку.

— Да, мерзко, — подтвердила она. — Но зачем он повез вас туда, этот мистер Карлайл?

— Потому что он хочет, чтобы я поговорил с моим другом из палаты лордов и попытался на него повлиять: нужно его присутствие на заседании, когда будет обсуждаться билль Сент-Джермина.

Шарлотта вспомнила, о чем рассказывала тетушка Веспасия, и сразу же все поняла.

— И вы собираетесь это сделать?

— Ради бога, Шарлотта! — воскликнул Доминик с раздражением. — Как же можно подойти к человеку, которого знаешь в основном по скачкам, и сказать ему: «Между прочим, мне бы хотелось, чтобы вы присутствовали в палате лордов, когда будет обсуждаться билль Сент-Джермина, потому что работные дома ужасны, а детям нужно образование. Нужен закон о поддержке и образовании детей бедняков в Лондоне, так что будьте славным парнем и уговорите всех ваших друзей проголосовать за него!» Это же невозможно! Я просто не могу это сделать!

— Жаль.

Шарлотта не отрывала взгляда от рубашки, которую гладила. Она сочувствовала Доминику, так как знала, что почти невозможно внушить людям мысли, которые им не нравятся, особенно если от этого им становится неуютно, и они начинают сомневаться в существующем порядке вещей. Но она не собиралась говорить, что он никому не обязан, да и вряд ли Доминик согласится с этим. Он видел улицы Семи Циферблатов, ощутил их запах, и теперь никакие слова не сотрут это из памяти.

— Жаль! — в ярости повторил он. — Жаль! И это все, что вы можете сказать? Томас когда-нибудь вам рассказывал, каково там? Это неописуемо — всюду грязь и отчаяние…

— Я знаю, — спокойно ответила она. — А есть еще худшие места, нежели работные дома: это ветхие многоквартирные скворечники, которые даже Томас не решается описывать.

— Он вам рассказывал?

— Кое-что, но не все.

Доминик нахмурился и уставился на белую деревянную столешницу.

— Это ужасно!

— Вы бы не хотели поесть? — Шарлотта сложила рубашку и убрала ее, потом отставила гладильную доску. — Я собираюсь перекусить. Есть только хлеб и суп, но присоединяйтесь, если хотите.

Внезапно между ними разверзлась пропасть, и Доминик осознал, что говорил с Шарлоттой так, словно оба они все еще на Кейтер-стрит, в одинаковом материальном положении. Он забыл, что теперь его мир так же отличается от ее мира, как дом самой Шарлотты — от Семи Циферблатов, и ощутил смущение от своей неловкости. Доминик наблюдал, как она достает из буфета две чистые тарелки и ставит на стол. Затем Шарлотта вынула хлеб из корзинки, взяла доску и нож. Масла не было.

— Да, пожалуй, — ответил он, — я поем.

Она сняла крышку с кастрюли на плите и налила суп в две тарелки.

— А Джемайма? — спросил Доминик.

Шарлотта села к столу.

— Она уже поела. Что же вы собираетесь делать относительно просьбы мистера Карлайла?

Он промолчал. Ответ был ему уже известен, но пока что не хотелось это признавать.

— Я попытался рассказать об этом Алисии. — Он попробовал суп, который оказался удивительно вкусным; хлеб был свежий, с хрустящей корочкой. А он и не знал, что Шарлотта умеет печь хлеб. Ну что же, по-видимому, ей пришлось многому научиться.

— Это несправедливо. — Она пристально посмотрела на него. — Нельзя просто рассказывать об увиденном и ожидать, что люди все поймут с ваших слов и проникнутся вашими чувствами.

— Да, она не поняла. Просто пропустила мои слова мимо ушей, будто это всего лишь пустой разговор. Она показалась мне чужой, а ведь я считал, что так хорошо ее знаю.

— И это несправедливо, — сказала Шарлотта. — Ведь это вы изменились. Как вы полагаете, что подумал о вас мистер Карлайл?

— Что?

— Разве на вас произвело очень сильное впечатление то, что он сказал? И ему не пришлось привезти вас в Семь Циферблатов, чтобы вы увидели все собственными глазами?

— Да, но это… — Доминик умолк, вспомнив свое сопротивление и полное отсутствие интереса. Но он для Карлайла — никто, в то время как они с Алисией любят друг друга. — Это же…

— Другое? — Шарлотта подняла брови. — Нет, это не так. Любовь к кому-то не меняет дело. А вот знание могло бы… — Она сразу же пожалела о своих словах. Влюбленность так эфемерна, и взаимопонимание имеет с ней так мало общего. — Не вините ее, — тихо произнесла она. — Почему она должна все понимать?

— Да, нет никаких причин, — признал Доминик и все же ощутил пропасть между собой и Алисией. Он осознал, до какой степени важны для его любви к ней цвет ее волос, изгиб шеи, улыбка, ответная реакция на его чувство. Но что у нее в душе — там, куда он не может проникнуть?

Могла ли Алисия сделать простой жест, чтобы устранить того, кто стоял между нею и тем, чего она желала? Легкое движение руки, которая берет пузырек с таблетками, — и убийство?

В верхнем конце Ресуррекшн-роу было кладбище — отсюда и название улицы. В центре стояла крохотная часовня. В более богатом районе на кладбище имеются и фамильные склепы, и красивые памятники, но здесь все выглядело гораздо скромнее. На нескольких надгробиях — из тех, что получше, — были ангелы; кое-где попадались кресты, покосившиеся от времени. С полдюжины обнаженных деревьев еще усиливали гнетущее впечатление. Это кладбище было малоприятным местом в любое время года, а в сырой февральский вечер у него было лишь одно достоинство: уединенность. Для семнадцатилетней Долли Дженкинс, «прислуги на все случаи жизни», старавшейся завлечь помощника мясника, у которого были превосходные перспективы, это было единственное место, где она могла поощрять его ухаживания, не рискуя потерять работу.